Святые Православия / Праведный старец Феодор Томский

Часть II. Доказательство логическим путем "перевоплощения" скрывшегося императора в таинственного старца

Жизнеописание старца Феодора Кузьмича

Свидетельства людей о старце Феодоре Томском. Несоответствие  его  внешнего вида и образа жизни с его манерой поведения, говорить и мыслить привлекало внимание практически всех людей, с которому он общался. Это позволило собрать большое количество фактов из его жизни...

Праведный старец Феодор Томский

Глава из книги Виктора Федорова "Император Александр Благословенный – святой старец Феoдор Томский"

4сентября 1836 года к одной из кузниц, находившейся около города Красноуфимска (Кленовская волость, Красноуфимский уезд, Пермская губерния), подъехал какой-то мужчина лет шестидесяти и попросил кузнеца подковать его лошадь. Кузнец заинтересовался красивой лошадью и личностью старца, одетого в обыкновенный крестьянский кафтан. Вызывали подозрение чрезвычайно мягкие, не крестьянские манеры старика. Кузнец обратился к нему с обычными в таких случаях вопросами – о цели путешествия, принадлежности лошади и о его имени и звании.

Уклончивые ответы незнакомца возбудили подозрение собравшегося около кузницы народа, и он без всякого сопротивления был задержан и доставлен в город. На допросе он назвал себя крестьянином Федором Кузьмичом и объяснил, что лошадь принадлежит ему. При этом добавил, что ему семьдесят лет, неграмотен, исповедания греко-российского, холост, непомнящий своего родопроисхождения с младенчества своего, жил у разных людей, напоследок решил отправиться в Сибирь. От дальнейших показаний отказался окончательно, объявив себя непомнящим родства бродягою. Следствием этого был арест и суд за бродяжничество.

Его приблизительные приметы на момент задержания: рост 2 аршина 9 вершков, волосы на голове и бороде светло русые с проседью, нос и рот посредственные, глаза серые, подбородок кругловатый, от рода имеет не более шестидесяти пяти лет, на спине есть знаки наказания кнутом и плетьми.

Необыкновенно симпатичная наружность этого человека, добродушное выражение его лица, изящные манеры, умение правильно говорить и прочее, обнаруживая в нем хорошее воспитание и как бы знатное происхождение, вызывали общее сочувствие и сострадание.

Суд состоялся 3 октября 1836 года. Были употреблены все меры уговорить его открыть свое настоящее звание и происхождение. Но все уговоры и "гуманные попытки" в этом отношении оказались тщетными, и неизвестный упорно продолжал называть себя бродягою.

На основании существовавших в то время законов Красноуфимский уездный суд "присудил бродягу Федора Кузьмича к наказанию плетьми, через полицейских служителей 20-ю ударами и к отдаче в солдаты, куда окажется годным, а в случае негодности – к отсылке в Херсонскую крепость, за неспособностью к работам – к отсылке в Сибирь на поселение".

Приговор этот в присутствии уездного суда был объявлен бродяге Федору Кузьмичу, который приговором остался доволен и доверил за себя расписаться мещанину Григорию Шпыневу. Затем означенное решение уездного суда было представлено на утверждение к пермскому губернатору, который наложил следующую резолюцию: "Бродягу Федора Кузьмича, 65 лет от роду и неспособного к военной службе и крепостным работам, сослать в Сибирь на поселение".

12 октября он был наказан 20-ю ударами плетьми и 13 октября отправлен в Сибирь посредством внутренней стражи. В Тюмень бродяга был доставлен 7 декабря в 44-й партии под № 117. 10 декабря он был распределен приказом о ссыльных в Томскую губернию, близ города Ачинска в деревню Зерцалы Боготольской волости и 11 декабря отправлен 43-й партией. 25 марта 1837 года он прибыл к месту назначения.

Во время следования этапным порядком по сибирским дорогам Федор Кузьмич своим поведением, услужливой заботливостью о слабых и больных арестантах, теплыми беседами и утешениями расположил к себе всю партию ссыльных и, "выпущенный на свободу с некоторыми из своих новых товарищей по этапу, положил залог своей будущей популярности".

Со слов лиц, хорошо знавших Федора Кузьмича: архимандритов Алексеевского монастыря отца Лазаря, отца Виктора, некоторых монахов, купца Семена Феофановича Хромова и других – можно сделать следующее описание его наружности в последние годы жизни:

"Рост выше среднего (около 2 аршинов 9 - 10 вершков), плечи широкие, грудь высокая, глаза голубые и ласковые, лицо чистое и замечательно белое, оставшиеся волосы на голове кудрявые, борода длинная, немного вьющаяся и совершенно седая, черты лица чрезвычайно правильные, красивые и симпатичные. Характер добрый и мягкий, немного вспыльчивый, но в общем, скорее всего, флегматический".

Костюм его состоял обыкновенно из длинной, грубой, толстой холщовой рубахи (2 шт.), подпоясанной тоненьким ремешком или веревочкой, таких же штанов, трех – четырех пар белых чулок, ежедневно сменяемых, и обыкновенных кожаных туфель. Поверх рубахи надевал он иногда темно синий суконный халат, а зимой старую сибирскую доху с облинявшей шерстью.

Но, несмотря на такой незначительный гардероб, одежда на нем была постоянно чистая. Старец был чрезвычайно аккуратен, держал свою келью в чистоте и не выносил беспорядка.

По прибытии в Сибирь Федор Кузьмич поселился рядом с казенным Краснореченским винокуренным заводом, в двух верстах от села Краснореченское Боготольской волости и в пятнадцати верстах от места прописки – деревни Зерцалы. Здесь он прожил около пяти лет. Ни на какие принудительные работы он не привлекался. Обходились с ним здесь очень хорошо. Смотритель любил его и доставлял ему все необходимое, а служащие и рабочие относились к нему с особой заботливостью.

В 1842 году казак Семен Николаевич Сидоров, заметив в старце желание удалиться куда-нибудь подальше от народа, построил около своего дома в Белоярской станице, находящейся в нескольких верстах от села Краснореченское в сторону города Ачинска, небольшую избушку и уговорил старца переселиться к нему. Узнав об этом, зажиточные крестьяне соседних деревень наперебой начали заманивать к себе старца, предлагая ему большие удобства, очевидно, с расчетом иметь около себя сведущего человека и добро совестного руководителя. Прожив несколько месяцев в Белоярской станице, он переехал в деревню Зерцалы.

В этой деревне Федор Кузьмич прожил зиму в избе одного добродушного и искреннего поселенца Ивана Ивановича Малых, только что отбывшего срок на каторжных работах. Был он человек семейный и очень бедный, но с большим радушием принял старца в свою хижину.

Заметив, что жизнь в общей избе тяготит старца, Иван Иванович предложил крестьянам построить ему отдельную келью, где-нибудь возле деревни. Общими силами крестьяне построили для старца келью по его указанию из старого овечьего хлева. В этот период времени Федор Кузьмич часто посещал соседние деревни, нередко гостил в Белоярской станице. Однажды летом он ушел в Енисейскую тайгу на золотые прииски Попова и проработал там несколько месяцев в качестве простого рабочего. Этими приисками управлял тогда известный впоследствии всей Сибири золотопромышленник Асташев, обративший внимание на старца и отзывавшийся о нем с большим уважением. По возвращении с приисков старец окончательно поселился во вновь отстроенной келье в деревне Зерцалы. Прожил он в этой деревне около шести лет и постоянно навещал соседние деревни.

В 1849 году один богатый краснореченский крестьянин Иван Гаврилович Латышев, пользовавшийся всеобщей любовью за свою доброту, построил около своей пасеки в живописном месте, верстах в двух от села Краснореченского вниз по реке Чулыму, на берегу реки, новую келью и переманил к себе получившего уже большую известность загадочного старца.

С этого времени личность Федора Кузьмича начинает уже особо привлекать к себе всеобщее внимание, а таинственные посещения и внезапные приезды к нему каких-то господ стали возбуждать всеобщее любопытство и разного рода догадки относительно его происхождения. Сам же он всячески избегал разговоров о своем происхождении и не обнаруживал никаких признаков самозванства. Нужно обладать редкими качествами и иметь за плечами достаточно блестящее прошлое, чтобы в то время возбудить в Сибири всеобщее внимание и уважение.

Личность Федора Кузьмича помимо своего таинственного происхождения заслуживает серьезного внимания и как продукт религиозных движений начала прошлого столетия.

Он не имел ничего общего с типами старинных юродствующих обличителей или пессимистическими религиозными мистиками вроде Феодосия Левицкого или ему подобных. Он не проповедовал никаких богословских теорий и не выказывал никаких признаков принадлежности к сектантству или масонским ложам. При этом он обнаруживал вполне здравое, современное по тому времени отношение к религиозным учениям.

По мнению М.Ф.Мельницкого, купец С.Ф.Хромов, в доме которого умер Федор Кузьмич, немного исказил его "светлую личность", лично причислив его к лику "святых", и в своих записках неправильно истолковал некоторые факты. Федор Кузьмич был не таким святым, каким изобразил его в своих записках Хромов.

"Получивший несомненно высокое для тогдашнего времени образование, движимый гуманными идеями и побуждениями, человек этот, как видно, немало потрудился на своем веку на пользу дорогому его сердцу отечеству и до самой своей смерти не изменил своим, если можно так выразиться, альтруистическим убеждениям"…

Жизнь Федор Кузьмич вел аскетическую. Почти не ел жирной и сладкой пищи. Много работал, помогая крестьянам. Учил детей грамоте, знакомил с географией и с историей. Все сведения, сообщенные им, всегда отличались правдивостью, хорошо запоминались. Взрослых он увлекал религиозными беседами, занимательными рассказами из событий отечественной истории, о военных походах и сражениях.

При этом иногда вдавался в такие подробности по эпизодам Отечественной войны 1812 года, что вызывал всеобщее недоумение и восхищение даже среди образованного населения. Тонкое понимание человеческой натуры, и в особенности ее духовной стороны, в сочетании с необыкновенным даром слова позволяли ему исцелять душевные недуги, подмечать и указывать на слабые стороны человека и угадывать тайные намерения окружающих. Все это, в сочетании с его образом жизни, умением общаться с больными, облегчать их страдания, возвысило его в глазах простого народа.

Все это вместе взятое послужило поводом считать его великим угодником Божьим. Молва о нем быстро распространялась за пределами Сибири. Старец, обнаруживая хорошее знание крестьянской жизни, предпочтение отдавал земледелию. Давал ценные указания относительно выбора и обработки земли, устройства огородов и посева различных культур.

Говорил о значении земледельческого класса в государственном управлении. Знакомил крестьян с их правами и обязанностями, учил уважать власть и, вместе с тем, низводил великих государственных деятелей до "степени обыкновенного человека". "И цари, и полководцы, и архиереи – такие же люди, как и вы, –говорил он. – Только Богу угодно было одних наделить властью великой, а другим предназначено быть под их постоянным покровительством..."Слова его никогда не расходились с делом. Он никогда не отдавал предпочтения званию и оценивал человека по его личным качествам.

Частная жизнь Федора Кузьмича отличалась особой строгостью, правильностью и воздержанностью. Домашняя обстановка указывала на крайнюю неприхотливость хозяина. Жесткая постель, две скамейки и небольшой стол – вот вся его мебель. В правом углу висело несколько образов: Печерской Божьей матери, маленький образок Александра Невского и другие. Кроме того, он вешал в этом углу некоторые картинки религиозного содержания, приносимые ему разными странниками. Но выбирал из них только более приличные и осмысленные по содержанию: виды монастырей, портреты митрополитов, евангельские притчи. Никаких изображений "страшного суда", "семи смертных грехов" и им подобных у него не было.

Все это в какой-то мере указывает на его умственное развитие. На столе стояло небольшое распятие, лежало евангелие, маленький киево - печерский молитвенник и небольшая книжка под заглавием "Семь слов на кресте Спасителя". Никаких других религиозных изданий он у себя не имел. Считал, что они недостойны серьезного внимания.

По имеющимся данным можно заключить, что Федор Кузьмич имел "обширную" переписку с разными лицами через различных странников. При этом постоянно получал разного рода сведения о положении дел в России и тщательно скрывал от посторонних чернила и бумагу.

Вставал он очень рано и все свободное время посвящал, вероятно, молитве. Но никто не видел, когда он молится, потому что дверь его кельи была почти всегда заперта. Только после смерти выяснилось, что колени его оказались покрытыми толстыми мозолями от продолжительного и усердного стояния на них.

Пищу он принимал сравнительно скудную. Его обед обычно состоял из сушеных сухарей, вымоченных в обыкновенной воде. Для этого в келье находился маленький туесок (род большой кружки из березовой коры)– весьма распространенная тогда в Сибири посуда и деревянная ложка.

Почитатели Федора Кузьмича почти ежедневно приносили ему пищу (в особенности по праздникам), "заваливая" пирогами, лепешками, овощами и т.п. Старец охотно принимал все это, но, отведав немного, оставлял, как он выражался, для "гостей" и раздавал затем заходившим к нему бродягам и странникам. Строго соблюдая посты, он никогда не рисовался этим. Однажды одна из его почитательниц принесла ему жирный пирог с нельмой и выразила сомнение в том, будет ли он его кушать. "Отчего же не буду, – возразил ей на это старец, - я вовсе не такой постник, за какого ты меня принимаешь".

Принимая от своих почитателей пищу, он обычно говорил, что всякую предлагаемую пищу следует принимать с благодарностью. Но при этом постоянно просил, чтобы ему не приносили никаких яств, так как он уже давно отвык от жирной и сладкой пищи. Он не отказывался даже от мяса, но ел его очень немного. Особенно он любил "жареные оладьи с сахаром". "От таких оладий и сам бы царь не отказался!" – говорил он, когда ему приносили их.

Навещая своих хороших знакомых, он не отказывался от угощения. Охотно пил чай, выпивая только два стакана. От вина отказывался и строго порицал пьянство. У себя он принимал всех приходящих к нему за советом и редко отказывал кому-либо в приеме. Денег он ни с кого и никогда не брал и у себя их не имел. Всякого рода советы давал от чистого сердца и разговаривал с незнакомцами всегда стоя или прохаживаясь взад и вперед по комнате, держа обыкновенно руки на бедрах или прижимая к груди левую руку.

С некоторыми бродягами и странниками он беседовал иногда по нескольку часов, и бывали случаи, когда он оставлял их у себя ночевать. Церковную службу Федор Кузьмич посещал сначала регулярно и всегда становился на правой стороне, поближе к двери. В своем селе, несмотря на свою религиозность, он никогда не ходил к исповеди и причастию. Этим он возбудил поначалу к себе неприязнь со стороны местного духовенства.

Затем выяснилось, что у него был постоянный духовник – протоиерей красноярской кладбищенской церкви отец Петр – человек "очень хорошей жизни, получивший хорошее образование" и горячо любимый своею паствою. Священник этот заезжал к старцу два или три раза в год. Иногда по нескольку дней оставался у него, беседовал о нем с крестьянами и наставлял их относиться к старцу с особенным уважением, так как это был, по его словам, "великий угодник Божий". Его личное отношение к старцу ограничивалось принятием от него исповеди. По архивным документам это был Петр Попов, ставший затем Красноярским епископом Павлом. Умер в Красноярске в 1880 году.

Однажды имел место такой интересный случай. Местный священник, не видя его у себя на исповедях, первое время относился к нему крайне недружелюбно. Предостерегал крестьян, советуя им держаться подальше от "старца – раскольника". Однажды он даже назвал старца "безбожником". В тот же день священник этот заболел и слег в постель. Приехавший из Ачинска доктор сказал, что он в безнадежном состоянии. Тогда по совету односельчан семейство священника обратилось к старцу со слезами о помощи. Старец, осмотрев больного, сделал ему строгое внушение, как следует относиться к людям, которые никому не делают зла. Как осторожно следует делать заключения и произносить над людьми приговоры. После этого он объявил, что больной скоро поправится. Через некоторое время священнику, действительно, стало лучше, и он выздоровел, став искренним почитателем старца.

По большим праздникам после обедни Федор Кузьмич заходил обычно к двум старушкам – Марии и Марфе – и пил у них чай. В день Александра Невского в этом доме пеклись для него пироги, оладьи и другие деревенские яства. Старец проводил у них все послеобеденное время, и весь этот день бывал необыкновенно весел. При этом вспоминал о Петербурге, и в этих воспоминаниях отражалось для него нечто родное и задушевное. "Какие торжества были в этот день в Петербурге, – рассказывал он, – стреляли из пушек, развешивали ковры, вечером по всему городу было освещение, и общая радость наполняла сердца человеческие..."

Старушки эти ранее жили около Печерского монастыря, Новгородской губернии, между Изборском и Псковом и занимались огородничеством. Они были сосланы в Сибирь своими господами (кем именно – неизвестно) за какую-то провинность и пришли со старцем в одной партии.

В разговоре старец обнаруживал поразительное знание петербургской придворной жизни и этикета. Хорошо помнил очень многие исторические события конца XVIII и начала XIX века. Знал всех государственных деятелей и давал им довольно верные характеристики. С большим благоговением отзывался он о митрополите Филарете, архимандрите Фотии и других. Рассказывал об Аракчееве, его военных поселениях и его деятельности. Часто вспоминал о Суворове и Кутузове. Про Кутузова говорил, что он был великим полководцем, и царь Александр I завидовал ему.

Все подобные воспоминания и суждения о людях имели объективный характер, и поэтому простой народ приписывал ему какую-то возвышенную способность смотреть на вещи с необыкновенной и непонятной для них точки зрения. При этом следует заметить, что Федор Кузьмич никогда не упоминал об императоре Павле I и не касался характеристики Александра Павловича.

Только события, тесно связанные с именем этого императора, как бы вынуждали его высказывать некоторые суждения. "Когда французы подходили к Москве, –рассказывал Федор Кузьмич, –император Александр припал к мощам Сергия Радонежского и долго со слезами молился этому угоднику. В это время он услышал, как будто бы внутренний голос сказал ему: "Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать из Москвы французов ...Как фараон погряз в Чермном море, так и французы на Березовой реке погрязнут ".

В другой раз старец рассказывал: "Когда Александр ехал из Парижа, то купцы устилали дорогу сукном, а купчихи (вдова Марианна Ивановна Ткачева и другие)– разными богатыми шалями, и ему это очень понравилось". Подобных рассказов сохранилось немало в народной памяти.

В конце 30-х и начале 40-х годов в деревне Зерцалы жил другой богомольный сподвижник, старец Даниил (умер в 1843 году в городе Енисейске) из сосланных солдат, пользовавшийся также всеобщим уважением. Федор Кузьмич в это время нередко заходил в эту деревню, но никогда не встречался с ним и не имел ничего общего. После смерти отца Даниила построили местные жители на том месте, где жил и молился старец, маленькую часовню. Через несколько лет соорудили вместо нее церковь. Федор Кузьмич посещал ту часовню и старался не заглушать в народе добрую память о Данииле. Когда ему показали печатное жизнеописание Даниила, то он сказал: "Даниил был человек святой жизни, и редко кто мог понимать его. Книжка же эта составлена нехорошо и неумело".

Впоследствии, когда какой то священник назвал Федора Кузьмича учеником Даниила, то он возразил на это: "Даниил не имел учеников, да и не мог никого учить, потому что был малограмотен и необразован".

Оставляя в 1857 году навсегда деревню Зерцалы, Федор Кузьмич перенес из своей кельи в часовню образ Печерской Божьей матери и евангелие. В день отъезда он пригласил крестьян в часовню и по окончании молебна поставил в ней раскрашенный разноцветными красками вензель, изображавший букву А с короной над ней и летящим голубком. "Храните этот вензель пуще своего глаза", – сказал он при расставании зерцаловским крестьянам, и буква эта до конца XIX столетия хранилась в часовне, помещенная за поставленным Федором Кузьмичом образом Печерской Божьей матери.

Во время пребывания Федора Кузьмича на пасеке у Латышева (с 1848 по 1851 г.) народ, образно говоря, осаждал его с всевозможными просьбами. У одного заболела корова, у другого пропала лошадь, у третьего приключилось еще какое-нибудь несчастье, и старец с большой охотой советовал, как поступить в каждом конкретном случае.

Слухи о нем стали распространяться по всей России, привлекая несметные полчища разного люда. Люди шли даже из простого любопытства посмотреть на удивительного и загадочного старца. И вот однажды он, покинув свое жилье, скрылся в тайге. Побродив некоторое время по тайге, он выбрал себе около деревни Коробейниково, верстах в десяти от Краснореченска, в самой тайге, удобное место для жилья и попросил Латышева перевезти туда свою келью. Но вскоре народ узнал новое жилье своего любимого старца и снова начал осаждать его разными просьбами. Желая покоя, он теперь часто стал запирать свою келью и впускал к себе лишь некоторых. Большинству стал и вовсе отказывать в приеме или принимал и разговаривал с посетителями на улице. В этот период времени он иногда по целым дням не выходил на улицу и не показывался посетителям.

Прожив около деревни Коробейниково три года (с 1851 по 1854 г.), он снова переехал на Красную речку. И опять Латышев устроил ему в стороне от дороги, в самой горе, над обрывом, в густом кустарнике, новую келью. Эта келья была последним его жильем в этой местности. Здесь он продолжал вести такую же затворническую жизнь и стал реже посещать соседние деревни. Очевидно, слабое здоровье уже не позволяло ему совершать далеких прогулок и отнимало возможность работать физически. Окруженный истинными почитателями, он, вероятно, тяготился приобретенной им популярностью и с неохотой принимал новых посетителей.

Особенным его расположением пользовались очень немногие. Из крестьян он в особенности уважал бывшего своего хозяина Ивана Иванова, казака Семена Николаевича Сидорова, Ивана Яковлевича Коробейникова, жену его Феклу Степановну и их маленькую дочь Феоктисту, Ивана Гавриловича Латышева, сына его Архипа Ивановича, Ивана Феоктистовича Ерлыкова, дочь его Марию Ивановну и маленького его сына, которого за три месяца выучил грамоте.

Лучшим его другом был преосвященный Афанасий Иркутский, неоднократно заезжавший к нему из Иркутска. Останавливался в его келье по нескольку дней и его духовник – протоиерей отец Петр.

Но единственным человеком, которого он окружал особою отеческой заботой, обращаясь с ним, как с родным, была молоденькая девушка, дочь одного краснореченского крестьянина – Александра Никифоровна, известная впоследствии всему Томску под именем "майорши Федоровой". Жизнь и судьба этой женщины самым тесным образом связана с жизнью обожаемого ею старца.

Александра Никифоровна родилась в 1827 году в селе Краснореченском и рано лишилась родителей, попав под покровительство местного священника отца Поликарпа. Находясь постоянно при церкви, под непосредственным влиянием священника и церковных служителей, она скоро стала набожной. Природный ум, мягкое сердце и необыкновенная отзывчивость с ранних лет отличали ее от своих сверстниц.

Ей было около двенадцати лет, когда она впервые увидела необыкновенного старца. Разговоры о его строгой подвижнической жизни, о "чудодейственных" способностях, его величественная фигура и общее к нему уважение как то невольно заставили ее смотреть на старца, как на нечто высокое, таинственное и недосягаемое. Это чувство перешло в слепое, бессознательное почитание, и детское любопытство возбудило желание поближе познакомиться с ним.

Нередко видела она Федора Кузьмича, работающего в огороде вместе с другими крестьянами или окруженного народом, когда он вел поучительные беседы. И всякий раз непреодолимая сила влекла ее к нему, ей хотелось послушать доброго старца и сделать для него что-нибудь хорошее. Но всякий раз братья отговаривали ее, говоря при этом: "Нечего тебе беспокоить его, он с тобой и говорить то не будет".

Возвращаясь как то из лесу с корзинкой брусники мимо его дома, она увидела старца, копающего картофель. Не утерпела и быстро перепрыгнула через изгородь, подбежала к нему и с затаенным трепетом протянула ему корзинку со словами: "Не хочешь ли дедушка ягодок?" Он тотчас поднял голову, подошел к смелой девочке, и в добрых глазах показались слезы умиления (вероятно, подействовало имя девочки – Александра).

Наклонившись, он взял обеими руками ее головку и поцеловал в лобик. "Спасибо, миленькая...разве ты не боишься подходить ко мне, ведь тебя за это братья бранить будут..." "Пускай бранят, дедушка, – я вас полюбила, ягодок принесла... Я давно хотела убежать к вам, да все боялась братьев", – говорила, ласкаясь к нему, девочка. Он опять поцеловал ее в лобик и, приласкав ее, велел приходить к жившим около завода двум старушкам, у которых он бывал довольно часто.

С этих пор Александра Никифоровна безотчетно доверилась доброму старцу и стала его первой любимицей. Целые дни она проводила у него, исполняя все его поручения и сопровождая во время прогулок. Впоследствии, когда старец несколько лет жил в Зерцалах, она навещала его почти ежедневно, иногда ночуя летом около его кельи.

Рассказы о жизни в России, о святых местах и монастырях, о богатствах лавр совершенно вскружили голову молодой девушке. Федор Кузьмич знал почти все монастыри и лавры, рассказывал о них с такими подробностями и так увлекательно, что Александра Никифоровна твердо решила – отправиться странствовать по России.

Родные братья ни за что не хотели отпускать ее и, чтобы изменить ее намерения, стали подыскивать ей жениха. Но она решительно отказалась от мысли о замужестве. И Федор Кузьмич также просил ее повременить с замужеством: "Погоди, успеешь еще выйти замуж. Тебе не годятся эти женихи. Ты непременно выйдешь замуж за офицера!".

Девушка, привыкшая беспрекословно повиноваться своему покровителю, еще более утвердилась в своих намерениях и, воодушевляемая рассказами старца, однажды решительно заявила о своем желании отправиться по святым местам на богомолье. Тогда ей было 22 года. Старец составил ей подробный план путешествия, он отметил монастыри, в которых она должна обязательно побывать во время своего странствия, и указал на лиц, гостеприимно принимающих странников. Дав всевозможные полезные советы, он в 1849 году благословил свою любимицу в дальнее странствие.

"Как бы мне увидеть в России царя?" – спросила Александра Никифоровна старца, собираясь в дорогу и расспрашивая его о разных высокопоставленных лицах. "А разве тебе хочется видеть царя?". "Как же, батюшка, не хочется! Все говорят, царь, да царь, а какой он из себя и не знаешь". "Погоди, –задумчиво заметил ей на это старец, –может, и не одного царя на своем веку увидать придется. Бог даст, и разговаривать еще с ним будешь. Увидишь тогда, какие цари бывают".

Много пришлось Александре Никифоровне испытать невзгод и дорожных приключений, прежде чем добраться до Почаевского монастыря, где, по словам старца, должна была встретить она добрую и гостеприимную графиню. Расспросив кое-кого из местных жителей, бойкая девушка скоро отыскала эту графиню. Заинтересовав ее своим грандиозным странствием в такие молодые годы, она расположила к себе добрую женщину. Графиня эта, как оказалось впоследствии, была женой известного в свое время богомольца графа Дмитрия Ерофеевича Остен Сакена.

Прожив несколько дней в Почаевском монастыре, Александра Никифоровна вместе с графиней отправилась в Кременчуг, где Остен Сакен жил в это время и лечился от полученной им в Венгрии раны. Граф и его семейство с большим радушием приняли молодую странницу и с большим интересом расспрашивали ее о сибирской жизни. Хозяева уговаривали ее погостить у них несколько месяцев. Общество, которое собиралось у графа, также интересовалось ее жизнью в Сибири.

В это время, то есть осенью 1849 года, в Кременчуг прибыл император Николай Павлович и остановился в доме Остен Сакена. Целые сутки провела Александра Никифоровна в обществе императора при самом добродушном его отношении к ней. Государь проявил повышенный интерес к ее жизни в Сибири. Задавал следующие вопросы:

"Сколько у них поп за свадьбы берет? Как себя девушки ведут во время свадьбы? Чем народ занимается и что ест?" и т. д. После чего государь и говорит: "Вот, граф, какая к тебе смелая гостья приехала!" А она и отвечает: "А чего же мне бояться-то, со мной Бог, да и, святыми молитвами, великий старец Федор Кузьмич, и вы такие добрые, ишь как меня угощаете!". При этом граф только улыбнулся, а император Николай Павлович как бы насупился.

Уезжая, император Николай I приказал Сакену дать Александре Никифоровне записку пропуск, сказав ей на прощанье: "Если ты будешь в Петербурге, заходи во дворец, покажи эту записку, и тебя нигде не задержат. Расскажешь мне о своих странствиях. А если тебе в чем будет нужда, обратись ко мне, я тебя не забуду!" Записку пропуск она от Остен Сакена получила, но воспользоваться ей этой запиской не пришлось.

Прожив около трех месяцев в доме графа и посетив некоторые соседние монастыри, она возвратилась в Сибирь. Со слезами на глазах рассказывала она о своей встрече со старцем.

"Долго обнимал меня Федор Кузьмич, прежде чем приступил ко мне с расспросами о моих странствиях. И все-то я рассказала ему: где была, что видела и с кем разговаривала. Слушал он меня со вниманием, обо всем расспрашивал подробно, а потом сел и задумался... Смотрела, смотрела я на него, да и говорю ему спроста: "Батюшка Федор Кузъмич! Как вы на императора Александра Павловича похожи. Как я только это сказала, он весь в лице изменился, поднялся с места, брови нахмурил, строго так на меня взглянул, да и говорит: "А ты почем знаешь? Кто это тебя научил так говорить мне?". Я и испугалась.

"Никто, – говорю, – батюшка..Это я так, спроста, сказала. Я видела во весь рост портрет императора Александра Павловича у графа Остен Сакена. Мне и пришло в голову, что вы на него похожи. И так же руку держите, как он!" Ничего не сказал ей на это старец, повернулся только и вышел в другую комнату. И как она увидела, обтер рукавом своей рубахи полившиеся из глаз его слезы...

Около пяти лет прожила она после первого путешествия по соседству со старцем, окружая его своей нежностью и добротой. Да и старец относился к ней, как к родной и любимой дочери. Это было нечто вроде идеальной любви убеленного сединой старца к молодой и цветущей, незапятнанной людскими дрязгами девушке.

"Погоди, успеешь еще выйти замуж! – говорил он ей каждый раз, когда она ему сообщала, что ее опять сватают. – За твою доброту Бог не оставит тебя и царь позаботится наградить тебя за твое обо мне попечение". То же самое говорил он и ее братьям: "Не трогайте ее, она не останется на вашей шее, и не будет нуждаться в вашем хлебе, сам царь наградит ее своей казной!"

В конце 1857 года Федор Кузьмич снова предлагает ей отправиться в странствие по России и указывает ей места, где ее гостеприимно встретят. Особо просит ее посетить Киево-Печерскую лавру. "Есть там, – говорит он ей, – так называемые пещеры, и живут в этих пещерах великий подвижник отец Парфений и еще один старец – Афанасий. Живут они один в дальней, а другой – в ближней пещерах. Отыщи их непременно и попроси помолиться за тебя. Расскажи им о житье своем. В особенности не забудь побывать у Парфения. Если он спросит тебя, зачем ты пришла к нему, – скажи: чтобы просить его благословения. Ходила по святым местам и пришла из Красной речки. Что бы ни спрашивал он тебя – говори ему чистую правду, потому что это великий подвижник и угодник Божий..."

"А что, Сашенька, ты меня не боишься?" "Что же мне вас бояться - то, Федор Кузьмич, ведь вы ласковы ко мне были всегда, да и других то никого не обижаете!" "Это только теперь я с тобою такой ласковый, а когда я был великим разбойником, то ты, наверное, испугалась бы меня!" В тот раз старец много говорил о Петербурге, царе и войнах, которые так губят простой безвинный народ.

Все, на кого указывал Федор Кузьмич, принимали ее во время странствия с особым гостеприимством, указывали дальнейший путь и безопасные приюты, ограждали ее от различных случайностей. В Петербурге при помощи одного генерала (фамилию она забыла) ей довелось проехать в Валаам на одном пароходе с императрицею Марией Александровной. Императрица, узнав от своих фрейлин, что на пароходе находится молодая сибирячка, пригласила ее к себе и долго расспрашивала о Сибири.

Наконец, после долгих странствий, добралась она до Киева. Отстояв утреню и обедню в лавре, отправилась она в скит и отыскала старца Парфения. Старец встретил ее очень сурово. А когда узнал – откуда она, то обласкал и благословил ее. "Зачем тебе мое благословение, – заметил он ей, – когда у вас на Красной речке есть великий подвижник и угодник Божий. Он будет столпом от земли до неба!"

После этих слов старец Парфений долго расспрашивал ее о странствиях, намерениях, о жизни в Сибири, а затем спросил, долго ли думает оставаться в Киеве. Она ответила, что желает поскорее вернуться обратно в Сибирь. На это он ей сказал: "Нечего тебе делать в Сибири, оставайся здесь, по говей у меня. А когда причастишься Св.тайн – я скажу тебе, куда отправиться". Исполнив его совет, она опять пришла к нему. Старец Парфений ей посоветовал: "Если кто-нибудь будет звать тебя в Почаев, то поезжай туда, а перед этим приходи ко мне, я благословлю тебя". "Но ведь я уже была там", – заметила ему Александра Никифоровна. "Все равно поезжай", – настаивал он. Грустно и неспокойно сделалось ей на душе, но она не решилась ослушаться.

На другой день она долго и страстно молилась за обедней. Народ уже выходил из церкви, когда она закончила молебен. Встает и видит, что на нее смотрит какой-то пожилой офицер. Вдруг офицер обращается к ней и спрашивает: "О чем вы так горячо плачете?". "Не знаю, куда идти, – отвечала она ему, – хочется воротиться домой, а отец Парфений советует отправиться в Почаев". Он ей и говорит:

"Поедем вместе в Почаев. Я тоже туда еду. А теперь пойдем ко мне чай пить". Она в растерянности спрашивает: "А вы семейные?" "Да, у меня большое семейство, – говорит офицер, заметив ее замешательство. – Не бойтесь. У меня останавливаются разные странники, и меня здесь все знают. Я – майор Федоров". Войдя в дом майора, она увидела все его большое "семейство" – разных странников и странниц.

Вся квартира представляла собой нечто вроде приемного дома для странников. Александра Никифоровна, оценив обстановку, успокоилась.

Майор Федоров принял ее очень радушно. А через два дня они отправились в Почаев. Александра Никифоровна была обеспокоена тем, что не имеет паспорта, так как старому паспорту срок уже истек. А новый паспорт родные ее не высылают, так как требуют, чтобы она возвращалась домой. На это он ей ответил: "Я ваш паспорт. Со мной можете быть совершенно спокойны, и вас никто не обидит. Поедемте".

Прибыв в Почаев вместе с майором, она остановилась у двух старушек, ему знакомых. На другой день после обедни приходит незнакомый человек и просит ее пожаловать к преосвященному Исидору (архиепископ Тифлисский)– он приезжал в Почаев и жил там неделями. "Зачем я к нему пойду, ведь преосвященный меня не знает? Не обман ли это, какой?" – сказала она незнакомцу и отказалась от предложения. Через несколько минут незнакомец вернулся и повторил просьбу преосвященного, и она, скрепя сердце, отправилась по вызову.

Преосвященный принял ее очень радушно, усадил за стол, велел подать "кофею" и стал расспрашивать. "Как это вы не боитесь в таких летах (ей тогда было 32 года) пускаться в такое дальнее странствие? Мой вам совет – выходите-ка вы лучше замуж, а я вам отыщу жениха хорошего".

Такое предложение от почтенного архиерея сильно взволновало набожную странницу. Преосвященный позвонил и велел пригласить дожидавшегося его звонка майора Федорова. "Вот, – сказал преосвященный, – вы очень понравились майору Федору Ивановичу Федорову, и он непременно хочет просить вашей руки. Мой отеческий совет – не отказывайтесь". Затем преосвященный Исидор от своего имени вытребовал из Красной речки ее метрику, и Александра Никифоровна вышла замуж за майора Ф.И.Федорова.

Прожив с мужем в Киеве пять лет, после того как майор вышел в отставку, она овдовела и вернулась в Сибирь, и стала проживать в городе Томске, получая пожизненную пенсию 130 рублей в год.

"Вот, заметила она, и сбылось предсказание Федора Кузьмича, который говорил: "Погоди, сам царь наградит тебя своею казной за твою доброту и попечение обо мне". Теперь я вдова, получаю пенсию и живу, как мне хочется"...

На этом повествование Александры Никифоровны заканчивается.

Возвратившись из дальнего странствия второй раз в Сибирь, она уже не застала в живых старца Федора Кузьмича. Переселившись в Томск, она почти ежедневно приходила после церковной службы на его могилу, вознося со слезами молитвы об упокоении его души.

В последние годы жизни Федора Кузьмича на Красной речке произошел такой интересный случай. Приехала погостить к своим знакомым из Красноярска жена генерала Картухова – Анна Васильевна, женщина очень богомольная и набожная. Увидев старца и побеседовав с ним, она была очарована его речами. Уезжая, она уговаривала старца переехать к ним в Красноярск, обещая ему все удобства, покой и все необходимое. Но старец наотрез отказался от приглашения, приняв от нее только халат, который он носил до самой смерти.

Наиболее сильное впечатление старец произвел на краснореченского священника Рачкова и на иеромонаха Израиля, прибывшего из Афона. Например, иеромонах вышел от старца с рыданиями и рассказывал, что, несмотря на его далекие и многолетние странствия, такого великого человека ему приходится видеть впервые в жизни. В 1852 году к старцу приехал томский купец С.Ф.Хромов.

Федор Кузьмич спросил его, откуда и куда он путь держит. Хромов ответил, что едет по делам золотопромышленности. На что старец сказал: "Охота тебе заниматься этим промыслом, и без него Бог питает тебя?" Затем старец наставлял его, как следует жить христианину – заботиться не только о хлебе насущном, но и о жизни будущей. "И пока владеешь приисками, то не обирал бы ты рабочих".

После этого Хромов стал его почитателем и всякий раз, проезжая мимо, считал своей святой обязанностью навестить старца и послушать его поучения. И вот Хромов решил уговорить старца переселиться к нему на постоянное место жительства. Наконец старец согласился и 31 октября 1858 года переехал к купцу Хромову в Томск, где первые годы жил у него на заимке (Хромовке).

В 1859 году старец довольно серьезно заболел, и Хромов обратился к нему с вопросом – не откроет ли старец ему свое настоящее имя и звание? "Нет, это не может быть открыто никогда. Об этом меня просили преосвященные Парфений и Афанасий, и им я тоже сказал, что говорю тебе".

Однажды жена Хромова приехала на заимку к старцу и, войдя к нему в келью, увидела его сидящим на лежанке и задумчивым. Подозревая, кто он на самом деле, она с грустью посмотрела на него и подумала, что вот он, вдалеке от родных и забытый миром, добровольно несет такой крест и смирение... Вдруг старец, как бы отгадав ее мысли, ей и говорит: "Полно, любезная. На то была воля Божъя." И немного помолчав, добавил: "Да, любезная – кто был, где был и очутился здесь, у вас на заимке" [3.4 ].

В одной из бесед с Хромовым старец поведал ему: "Когда в России, особенно в высшем кругу, распространялись масонские ложи, то император Александр I созвал собрание во дворце из высших гражданских и духовных лиц. Почти все они пожелали участвовать в этой ложе. Входит архимандрит Фотий и сказал только: "Да заградятся уста нечестивых". От этих слов все собрание не могло и слова вымолвить, так и разошлись. А секта рушилась. Да, Фотий был муж благодатный" [3.5 ].

Когда старец Федор Кузьмич проживал в Краснореченске, у него в келье висели на стене какие-то картины. На вопрос местных жителей, у кого он купил эти картины, он "говорил, что картины купил у какого-то князя Волконского" [2.1,с.118].

Однажды старец Федор приходит к Парамонову (церковный староста в Краснореченске). У Парамонова в это время жил солдат Оленьев, занимавшийся сапожным мастерством. Увидав из окна проходившего в дом Федора Кузьмича, Оленьев спросил у бывших в избе крестьян: "Кто это?".Затем, бросившись в избу вперед старика с криком: "Это царь наш, батюшка, Александр Павлович!", отдал ему честь по военному. Тогда старец сказал ему: "Мне не следует воздавать воинские почести, я бродяга. Тебя за это возьмут в острог, а меня здесь не будет. Ты никому не говори, что я царь" [2.1,с.118].

Однажды со старцем был такой случай. Недалеко от его кельи работники Латышева производили какие то полевые работы и при этом пели песни. Вдруг они запели песню, начинающуюся словами:

Ездил русский белый царь,

Православный государь...

Из своей земли далекой

Злобу поражать...

Во время пения старец Федор Кузьмич сидел на завалинке у своей кельи. Лишь только он услышал вышеприведенную песню, он задрожал, заплакал и ушел в свою келью. Затем подозвал одного из латышевских рабочих и приказал прекратить пение, а после просил Латышева, чтобы он не позволял своим рабочим петь песни об Александре I [2.1,с.118].

К Василию Ускову хаживал поселенец, плотник Семен Андреев, который часто бывал у старца Федора Кузьмича.Он рассказывал: "Бывало, пойдешь с Федором Кузьмичом гулять по полю или по лесу, а он идет и про себя под нос бурчит: "Был царь, теперь бродяга, живу в бедности" [2.1,с.119].

Отец Георгий Белоусов слышал о том, что проходивший в партии ссыльных солдат узнал в старце Федоре императора Александра и пал перед ним на колени. Федор Кузьмич поспешил поднять его на ноги и просил никому не говорить, кто он. Но солдат не послушался и рассказал [2.1,с.119].

Однажды при починке рамы окна кельи Федора Кузьмича его сильно беспокоили. Старец не вытерпел и, рассердившись, гневно сказал: "Перестаньте! Если бы вы знали, кто я, вы бы не осмелились меня так беспокоить. Стоит мне написать одну строчку в Петербург, и вас здесь не будет!" [2.1,с.119].

Отец Георгий Белоусов говорил, что старец Федор Кузьмич не причащался, потому, как он сам говорил о себе, что он уже отпет [2.1,с.119].

Со слов священника Тыжнова, старец при оправе иконы в рамку вложил букву "А", сказав при этом: "Под этой литерой хранится тайна – вся моя жизнь. Узнаете, кто я был!" [2.1,с.127 ].

Чиновница Бердяева приехала в Томск искать себе квартиру в семейном доме; ей указали на дом Хромова. Придя туда, Бердяева встретилась со старцем и, вскрикнув, упала в обморок. Старец сказал хромовским работникам: "Приберите эту женщину". Ее унесли и привели в чувство. После этого старец сказал Хромову: "Не пропускайте эту женщину сюда!". Впоследствии Бердяева рассказала, что в старце Федоре Кузьмиче она узнала Александра I [2.1,с.128 ].

Томский мещанин Иван Васильевич Зайков рассказывал посланному великого князя Николая Михайловича Н.А. Лашкову следующее: "В 50 х и 60 х годах в Томске жил советник губернского суда Лев Иванович Савостин. Он часто посещал старца и раза два приводил туда Зайкова. Старец был глуховат на одно ухо, потому говорил немного наклонившись. При нас, во время разговора, он или ходил по келье, заложив пальцы правой руки за пояс, как это делают почти все военные, или стоял прямо, повернувшись спиной к окошку. Придя в келью и поздоровавшись со старцем издали, мы молча садились. Старец первый предлагал вопросы, а Савостин отвечал на них. Во время разговоров обсуждались всевозможные вопросы – государственные, политические и общественные. При обсуждении первых Савостин становился перед старцем в почтительную позу и не переменял ее, пока такой разговор не прекращался; в таком случае старец только приказывал, а Савостин только слушал.

Говорили иногда на иностранных языках и разбирали такие вопросы и реформы, как всеобщая воинская повинность, освобождение крестьян от крепостной зависимости, война 1812 года. При этом старец обнаруживал такое знание этих событий, что сразу было видно, что он был одним из главных действующих лиц. Позднее все эти вопросы осуществлялись так, как о них говорил старец" [2.1,с.128].

Крестьянин села Боготол Булатов, который неоднократно посещал Федора Кузьмича, человек весьма почтенный и словам которого можно верить, высказывал о старце мнение, как о важном лице, принявшем на себя добровольный обет молчания и со смирением переносившем все лишения ссыльного. Он (Булатов)нисколько не скрывал ходячего в этом краю мнения некоторых, что это не кто другой, как император Александр I [2.1,с.117].

Латышевы предполагали, что Федор Кузьмич – московский старо- обрядческий архиерей, скрывающийся здесь от полиции. Но это предположение неверно, так как Федор Кузьмич неоднократно подчеркивал, что не принадлежит к духовному званию [2.1,с.119].

Наталья Яковлевна Попова спросила раз старца о его родителях, чтобы помолиться за них. На это старец ответил: "Это тебе знать не нужно. Святая церковь за них молится. Если открыть мне свое имя, то меня скоро не будет. Тогда небесная восплачет, а земная возрадуется и возгремит. И если бы я при прежних условиях жизни находился, то долголетней жизни не достиг бы" [2.1,с.131].

Крестьянка Ткачева приводит следующие слова старца: "Я в деньгах счета не знал, а когда в партии шел, тогда узнал гроши и копейки" [2.1,с.128].

Некто Скворцов, который жил невдалеке от кельи старца, рассказывал следующее: "Жили у него два ссыльных, бывшие истопники царские. Один из этих истопников заболел, и второй пошел к старцу попросить его молитвы. Истопник, войдя в келью старца, бросился перед ним на колени и, опустив голову и дрожа от страха, начал рассказывать о цели своего посещения старца. Старец слушал его, стоя у окна спиной, а лицом к истопнику, и не перебивал его. Окончив свой рассказ, истопник смолк и слышит, что старец приближается к нему, и чувствует, как он обеими руками поднимает его с колен и одновременно слышит и не верит своим ушам – чудный, кроткий, знакомый ему голос: "Успокойся". Встает, поднимает голову и, взглянув на старца, с криком, как сноп, валится на пол и теряет сознание. Перед ним стоял и говорил сам император Александр I со всеми его обличительными характерными признаками, но только уже в виде седого старца с длинною бородой [2.1,с.129].

Преосвященный Афанасий, епископ Иркутский, в бытность свою в селе Краснореченском пожелал видеться со старцем и попросил у хозяина Латышева лошадь. Запрягли лошадь в маленькую одноколку и тотчас же послали за старцем. Когда старец подъехал к латышевскому крыльцу, владыка вышел встретить его на крыльцо. Выйдя из одноколки, старец Федор поклонился архиерею в ноги, а владыка старцу, причем они взяли друг у друга правую руку и поцеловали, как целуются между собой священники.

Затем преосвященный, уступая дорогу старцу, просил его идти вперед, но старец не соглашался. Наконец владыка взял старца за правую руку, ввел его в горницу, где раньше сам сидел, и начал с ним ходить, не выпуская его руки, как два брата. Долго они так ходили, много говорили, и даже не по нашенски, не по-русски, и смеялись.

Присутствующие стали тогда дивиться, кто такой наш старец, что ходит так с архиереем и говорит не по- нашенски. Преосвященный Афанасий после этой первой встречи неоднократно приезжал к Федору Кузьмичу из Иркутска, останавливался в его келье и проживал у него иногда по нескольку дней [2.1,с.117].

Загадочная встреча, если к тому же увидеть связь с другим, не менее интересным эпизодом, связанным с Иркутском.

Среди материалов, которыми пришлось пользоваться при составлении очерка, попалось любопытное указание на то, что цесаревич, великий князь Константин Павлович покончил свое земное странствие в далекой Сибири. Вот что читаем в интересных записках настоятеля Томского Алексеевского монастыря архимандрита Ионы.

"Однажды в келью старца Федора Кузьмича пришел иеромонах Герман. Это было в 1885 году, в январе месяце. Помолившись Богу, отец Герман стал молча рассматривать портрет старца, а затем сказал С.Ф.Хромову: "А брат то его жил в Иркутске". "Какой брат?" – спросил Хромов. "Константин", – лаконично ответил отец Герман. "За кого вы, батюшка, признаете этого старца?" – указывая на портрет, спросил Хромов. "Это Александр I", – сказал он. "А разве вы знавали Константина?" – снова спросил Хромов. И отец Герман рассказал следующее:

"Когда я жил в Забайкальском посольском монастыре, ко мне однажды приходит незнакомый человек и просит исповедовать больного. Взявши что нужно, я пошел с незнакомцем и пришел в хижину. Здесь я увидел больного человека, который лежал на кровати и закрыт был старой солдатской шинелью. После обычного приветствия я спросил больного, чем он болен и желает ли исповедоваться и приобщиться Святых тайн. Он сказал: "Я болен горячкою и, действительно, желаю приобщиться". Когда же я надел на себя епитрахиль и приготовился читать положенные молитвы, то больной сказал мне: "Прежде, нежели исповедоваться вам, я спрошу вас, отец духовный, сохраните ли вы тайну, которую я вам открою?" На это я сказал: "Если в этой тайне будет виден злой умысел против царя или отечества, то я не смогу скрыть". "Сохрани меня Бог от какого либо злого умысла, никогда я его не имел и не буду иметь. Тайна моя, – продолжал он, – касается лишь меня одного, и сохраните ли вы ее, пока я жив?". Я на это сказал больному: "Если ваша тайна ничего зловредного против царя и отечества не имеет, то я буду молчать, как стена, и буду только свидетелем между Богом и вами". Тогда больной сказал: "Чтобы исповедь моя была полная и искренняя, то должен вам сказать, кто я такой ".

Часто духовному отцу приходится видеть перед собой бродяг и преступников, открывающих свое звание и преступление, поэтому я подумал, что вижу пред собой или бродягу, или преступника, и сказал ему: "Вы будете раскаиваться перед Богом, а я буду молчаливым свидетелем". "Сохраните ли вы мою тайну, пока я жив?" – снова повторил больной и после утвердительного ответа он сказал:– Я великий князь Константин Павлович".Услыхав это, я подумал, что больной заговорил в бреду, и переспросил его, как его настоящее имя. Он же сказал: "Я здесь известен под именем дезертира Федора Михайлова, но настоящее звание и имя мое – великий князь Константин".

Я не мог верить этому и не решался начать молитв перед исповедью.

Заметив это, больной снова повторил: "Мое имя Константин". После этого я начал читать молитвы пред исповедью, произнося на них имя "Константин ". Больной в совершенной памяти и с чистым сердечным сокрушением исповедовал свои грехи перед Богом так, как подобало истинному христианину, после чего он удостоился причастия Святых тайн. Окончив исповедание, я подсел к больному и долго с ним беседовал о превратностях земной жизни. Во время всей беседы я не заметил в нем расстройства умственных способностей.

Оказалось, – продолжал отец Герман, – что этот больной выздоровел и часто стал приходить ко мне и беседовал со мной о делах минувших дней. В беседах своих подробно рассказывал мне о придворной жизни и о делах политических. Ростом он был выше среднего и со вздернутым немного вверх носом... Жена протоиерея Лаврова Марфа Гавриловна подтверждала, что и она слышала этот разговор от отца Германа, как своего ближайшего родственника..." [2.2].

Не менее интересна информация и в отношении жены Александра 1.Рассказ этот записан со слов бывшего ключаря Томского кафедрального собора отца протоиерея Донецкого. "В городе Белеве одна помещица получила уведомление, что государыня Елизавета Алексеевна, проезжая через Белев, остановится в ее доме. Помещица несказанно обрадовалась случаю видеть и принять у себя государыню. Советуясь с опытными людьми, она со всем усердием приготовила все, что нужно было сделать для торжественной встречи и приема государыни.

В десять часов вечера царская карета остановилась у подъезда, и хозяйка, преклонивши колено, поспешила поцеловать протянутую руку государыни, а затем стала помогать ей взойти на лестницу. Когда государыня вошла в зал, то закрыла руками глаза и сказала: "Свету слишком много, уменьшить..." Хозяйка тотчас погасила свечи и оставила только две свечи. Потом хозяйка спросила государыню, не желает ли она чаю или кофе. На это государыня ответила: "Ничего я не хочу, я утомилась и мне нужен покой". Пожелав спокойной ночи, хозяйка удалилась в другую половину дома и, не раздеваясь, прилегла на диван.

В двенадцать часов ночи входит к хозяйке придворный чиновник и громко произносит: "Государыня скончалась!" Хозяйка немедленно вошла в зал и увидела, что государыня уже переодетая положена на стол... Хозяйка подошла поцеловать умершей руку и увидала, что она встречала не ту, которая оказалась умершей. На другой день, в десять часов утра, тело государыни увезли из Белева.

Спустя некоторое время после похорон государыни к отцу Донецкому вечером приходит странница и просится переночевать. Входит она с котомкою на плечах. С первого взгляда хозяева заметили, что она не из простого рода. Ее речь и манеры обличали в ней высокообразованную особу из высшего общества. Когда ей указали отдельную комнату, то она в присутствии хозяйки переоделась в другое платье. При этом хозяйка заметила, что белье, платки, полотенце и другие вещи у нее были изящны и сложены в сумочке аккуратно и умело.

Когда она стала пить чай, то заметила, что давно не пила такого чаю. За ужином она рассказывала о придворной жизни. Хозяева спросили, кто она такая и что ее заставило странствовать. "Кто я такая, сказать не могу, а что я странствую, на это воля Божья", – отвечала странница. После этих случаев стали предполагать, что это была супруга Александра I.

В старинном Сырковом монастыре, в шести верстах от Новгорода, долгое время прожила и скончалась знаменитая "молчальница" Вера Александровна. Многие склонны были видеть в ее лице императрицу Елизавету Алексеевну. О "молчальнице" точно могла знать только графиня А.А.Орлова Чесменская, которая ее устроила в этот монастырь. На вопрос своей келейницы Амфилохии, кто и откуда она, "молчальница" ответила: "Я прах земли, но родители мои были так богаты, что я постоянно одаривала бедных, а крещена я на Белых горах". Валдайскому следователю на подобный вопрос она ответила:

"Если судить по- небесному, то я прах земли, а если судить по земному, то я выше тебя". Все ее приемы общения, ее внешность, ее удивительная изысканность и чистота, которую она тщательно поддерживала вокруг себя, – все это говорило о ее высоком происхождении. Жизнь она вела строгую, пребывая в молитве и в молчании. В Новгородской губернии она появилась в 1834 году, сначала в городе Тихвине, потом в 1840 году поселилась в Сырковом монастыре, где и скончалась шестого мая 1861 года.

Ее келья находилась в нескольких шагах от Вознесенской церкви и по внешнему виду – копия кельи Федора Кузьмича. На ее могиле поставлен памятник в виде гроба из темного гранита с бронзовыми львиными лапами, стоящего на высоком прямоугольном пьедестале из красного гранита. На узкой стороне гроба находится финифтевый образ святой мученицы Веры за стеклом, а под ним на пьедестале вырезан большой восьмиконечный крест. "Молчальница" сама выбрала место для своей могилы недалеко от могилы игуменьи Александры Шубиной, бывшей восприемницей императрицы Елизаветы Алексеевны при переходе ее в православные. Скончалась А.Шубина 27 октября 1797 года. В монастыре хранились вещи "молчальницы" – лист со священными текстами и монограмма из сочетаний букв Е.А. и П.(вероятно, Елизавета Алексеевна и Павел, т.е. она считала и себя виновной в смерти Павла I). На крестике – прядь белокурых волос и другие мелкие предметы..." [2.2].

Эта информация представляется еще более правдоподобной, если вспомнить о разговоре государыни в ноябре 1818 года с квакерами Греллоэ и Алленом, прибывшими из Англии, в котором она "завидует смиренной участи тех бедных девушек, которые разносят молоко по Петербургу, и что если бы она была в таком положении, то могла бы жить вдали от мирской суеты и всецело предаваться религии" [1.1,т.4,с.140].

Наибольший интерес у слушателей вызывали упоминания старца о событиях Отечественной войны 1812 года.

Например, рассказывал он о том, что, когда Александр I в 1814 году въезжал в Париж, под ноги его лошади постилали шелковые платки и материи, а дамы на дорогу бросали цветы и букеты; что Александру это было очень приятно. Во время этого въезда граф Меттерних ехал справа от Александра и имел под собой в седле подушку...

Когда в России появилась ложа масонов, Александр сделал заседание из высших духовных и светских лиц с целью обсудить вопрос - "Следует ли допустить эту ложу в России или нет". "Александр, – заметил старец, – не был ни еретиком, ни масоном".

Князь Барятинский замечает, что в этом рассказе Чистякова (зятя Хромова) любопытна, между прочим, следующая деталь. Знаменитый австрийский канцлер Меттерних известен вообще под своим княжеским титулом, и только лицо, действительно хорошо знакомое с событиями и лицами XIX века, могло в глухом местечке, где то в Сибири, знать, что Меттерних носил титул графа, хотя, впрочем, при вступлении союзников в Париж он уже пять месяцев как был возведен в княжеский титул [2.1,с.129;3.5].

Взрослых он увлекал религиозными беседами, занимательными рассказами из событий Отечественной войны, в особенности, о военных походах и сражениях. Причем незаметно для себя самого вдавался иногда в такие мелкие подробности, что возбуждал общее недоумение даже среди лиц, сравнительно развитых – местного духовенства и некоторых более или менее интеллигентных ссыльных [3.5,с.105].

Рассказывая о событиях Отечественной войны, он, увлекаясь, высказывал столько знания об этом великом историческом событии и такое широкое понятие о военной тактике, что его слушатели – большей частью казаки – невольно дивились этому. "Видно, не простым он был человеком в свое время, – говорили они между собой. – Не был ли он когда-нибудь офицером?" [2.6].

Хромов рассказывал Кокореву, что когда Федор Кузьмич жил у него в доме, то однажды он – Хромов – читал вслух со своим знакомым какую то книгу, где передавалась беседа Александра с Наполеоном. Вдруг из боковушки, где молился старец, послышались слова: "Никогда я этого не говорил ему..." [2.3].

Вероятно, старец настолько заслушался чтением книги, что невольно забыл об осторожности и как бы раскрылся. А Хромову ответил, что он ничего не говорил, что ему послышалось.

Однажды старец был на посиделках у своего хозяина Сидорова, и там его увидел сосланный в Сибирь казак Березин, прежде служивший в охране Александра I. Березин был поражен сходством старца с Александром I. Особенно той же самой привычкой старца, что и царя, прижимать к груди левую руку. Ему показалось, что старец и есть сам царь. Федор Кузьмич заметил взволнованные, пристальные взгляды Сидорова и Березина и быстро покинул посиделки. "Он, истинный крест, он! – убеждал Березин крестьян и в то же время говорил растерянно: – Но как же так? Я же участвовал в параде при похоронах императора. Не мог же он воскреснуть?". И тут же припоминал, что все отзывались о смерти императора, как о странной и внезапной; что мертвый он будто бы был неузнаваем до странности. А императрица, прощаясь с ним, даже закричала: "Не он! Не он!" – и потеряла сознание [3.27].

К Федору Кузьмичу заходили многие приезжающие. Из них были и люди благородные, высокие. Это беспокоило Федора Кузьмича. Однажды он, поднявшись на крышу кельи, заметил в трубе что-то положенное, крайне смутился этим и, огорчившись, сказал хозяину: "Зачем это положили, неподобающее мне?" А что это было, рассказывающая не могла объяснить, потому что Федор Кузьмич не объяснил и на вопрос хозяина отвечал: "Нет, панок, это запечатано", то есть это его тайна, которую нельзя открыть [2.1,с.116 ].

Однажды старец был болен и лежал в больнице, которую посетил Клейнмихель (бывший начальник штаба военных действий); старец тогда постарался быть не узнанным им и скрылся [2.1,с.135].

Ну а вообще Федор Кузьмич обладал большой физической силой. Так, при метании сена он поднимал на вилы чуть не копну сена и метал это на стог, не опирая конца вил, сперва в землю, как обыкновенно это делают метатели сена, а поднимал всю тяжесть на руках, что приводило в изумление всех окружающих [2.1,с.117].

Жители деревни Зерцалы припоминали такой интересный случай. В их деревне поселился какой-то бродяга, сосланный сюда на житье. Он пришел к старцу, чтобы познакомиться с ним. Но Федор Кузьмич, у которого в это время собрались крестьяне, с которыми он беседовал на религиозную тему, как только вошел ссыльный, встал и сказал: "Иди, иди отсюда!".

Ссыльный изумился. Изумились и находившиеся в избе крестьяне, не понимая, почему он гонит этого человека, не отказывая вообще почти никому в приеме. Но старец тотчас- же сказал: "Уходи, уходи! У тебя руки в крови... Свой грех другому передал..."

Ссыльный побелел, как полотно, и торопливо вышел из избы. Потом через два дня он ушел в Томск, явился с повинной к начальству. Сказал, что он не тот, за кого себя выдал; сказал, что он промышлял разбоем, должен был идти на каторгу, но взял имя одного сосланного на поселение за бродяжничество, что на его счету до десяти убийств...[3.13,с.21].

Часто Федора Кузьмича спрашивали, почему он предпочитает эту жизнь, полную лишений, более лучшей. Старец на это, по обыкновению, отвечал приблизительно так: "Почему вы думаете, что сейчас мое положение хуже, чем когда то прежде? В настоящее время я свободен, независим и, главное, спокоен. А прежнее мое спокойствие и счастье зависело от множества условий: нужно было заботиться о том, чтобы и мои близкие пользовались бы таким же счастьем, как я, и чтобы друзья мои меня не обманывали... Теперь этого ничего нет, кроме того, что всегда остается при мне, то есть кроме слова Бога моего, кроме любви к Спасителю и к ближнему.

Теперь у меня нет никакого горя и никаких разочарований, потому что я не завишу ни от чего земного или от того, что находится в моей власти. Вы не понимаете, какое счастье в этой свободе духа, в этой неземной радости!

Если бы вы вновь вернули меня в прежнее положение и сделали бы вновь хранителем земного богатства, тленного и теперь мне вовсе не нужного для души, тогда я был бы несчастным человеком. Чем более наше тело изнежено и выхолено, тем наш дух становится слабей. Всякая роскошь только растлевает наше тело и ослабляет нашу душу. Худое, изнуренное тело бедняка гораздо тверже и крепче изнеженного тела богача. Сказано же в Писании: "Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому – в царство небесное" [2.6,с.17].

В заметке Г.В.Долгорукова приведен такой случай. Вспоминая однажды в разговоре Красноярск и его начальство и будучи чем-то недоволен, старец сказал Сидорову: "Стоит только мне черкнуть слово в Петербург, то весь Красноярск содрогнется от того, что будет!" Он произнес эту фразу, смотря прямо в глаза Сидорову, так громко и строго, что тот весь задрожал... [2.2,с.16].

В связи с упоминанием о Красноярске целесообразно упомянуть о внезапном приезде старца Федора Кузьмича в город, чтобы покорить горожан крепостью своего закаленного здоровья и возможностями самовнушения.

"Кто не бывал в Сибири, тот не имеет понятия о сибирских страшных холодах зимой. В Красноярске стоял мороз в 35 градусов, столь ужасный для жителей Петербурга и обыкновенный для сибиряков. Торжественный звон колоколов Спасского собора, разносясь по морозному воздуху, сообщил жителям города о наступившем престольном празднике.

На этот призыв толпами спешили горожане, плотно закутанные кто в меховые шубы, а кто в простые оленьи малицы. От самой ограды собора до паперти в два ряда вытянулись нищие, из которых большая часть были калеки и убогие, лишенные рук или ног, горбатые, хромые и т.д.

Вдруг вся эта нищая братия сразу встрепенулась и, уже не обращая внимания на прохожих, устремила свои взоры на одну сторону. "Идет, идет!" – послышались возгласы, и лица их сразу оживились. Нищие и старухи стали креститься. Остановилась и толпа богомольцев, тоже обратив внимание на приближавшегося странного с виду человека.

То был высокий старик с длинною седою бородой, одетый всего только в одну ситцевую рубаху, тиковые штаны и босой, то есть в костюм, совсем не соответствующий царившему холоду. С первого взгляда лицо его с крупными чертами казалось суровым, но, при взгляде на его светлые голубые глаза, оно вдруг оказывалось чрезвычайно симпатичным. В руке его была большая толстая палка, за спиною мешок, куда добрые люди клали свое подаяние. Сам же этот диковинный старик ни у кого ничего не просил и руками не принимал. Жертвователи сами клали в сумку, что нужно – хлеб, деньги и тому подобное.

Он шел быстро, делая большие шаги своими красными от холода ногами, так же спокойно, как следуемая за ним толпа людей, одетая в шубы лисьи и оленьи дохи. Этот старец явился в Красноярск совершенно неожиданно. Первым его увидел городской страж или, как тогда называли, будочник. Стоя около своей будки, он заметил у ограды неподвижно стоявшего человека – босого, с открытой головой и устремившего неподвижный взгляд на икону, висевшую над притвором.

Был такой же свирепый 35 градусный мороз, так что солдату, одетому в тулуп и валенки, было холодно. И тут вдруг появился человек, одетый далеко не по сезону. "Должно быть закоченел", – подумал будочник, глядя на неподвижную фигуру неведомого старца, и подошел к нему. "Эй, почтенный, – сказал он, взяв незнакомца за рукав рубахи, – пойдем в часть, там тебя накормят и отогреют..." Старец медленно повернул к будочнику голову, обдал его каким то особенным взглядом и тихо сказал: "Оставь меня, я молюсь..." Городовой даже отшатнулся – такое впечатление произвел на него взгляд этих кротких голубых глаз. "Как взглянул это он на меня, – говорил он потом, – так словно обжег". В эту минуту мимо ворот ограды проезжал кто-то из начальства и, увидав босого старца с непокрытой головой и в одной рубахе при таком трескучем морозе, он остановил кучера и крикнул будочнику: "Сейчас отправь его в часть, разве не видишь?!".

Солдат нерешительными шагами приблизился к старцу, вокруг которого начала уже собираться толпа. Все с изумлением смотрели на него, удивляясь, как может человек стоять в таком виде в такой сильный мороз! А тот, не обращая ни на что внимания, кончил свою молитву, сделал земной поклон и, взяв свою палку, бодро пошел дальше. Начальник уехал, а толпа, вырастая на пути все больше и больше, последовала за ним.

Казалось, какая-то особенная сила влекла этих людей. Все шли за ним молча, как бы боясь побеспокоить этого неведомого старца вопросом "Кто он такой, откуда и куда идет?". Многие из них ограничивались только тем, что клали ему в сумку милостыню, чего, казалось, тот даже не замечал. Все остановились в изумлении. Шедший впереди их человек вдруг внезапно исчез, как бы испарился... Другими словами, сделался невидимым.

Об этом необычайном случае заговорил весь город. В особенности те, кто следовал за ним, чувствовали к нему какое-то особое влечение. И когда он исчез на их глазах, то все почувствовали, что дорого бы дали, чтобы вновь увидеть этого дивного старца...

И желание их исполнилось. На другой день, ровно в тот же час и на том же месте, у собора снова появился загадочный старик. На этот раз и будочник не только не решился его беспокоить, но, наоборот, смотрел на него со страхом и уважением. "Это святой человек", – решил он про себя. Так решили и остальные жители Красноярска и спешили к нему со всех сторон. Все видели, как этот старец, почувствовав, что его сумка становилась чересчур полной от пожертвований и тяготила его старые плечи, снимал ее и, останавливаясь в толпе окружающих его нищих и убогих, начинал раздавать все, что только попадалось под руку – деньги, хлеб, вещи – и раздавал это говоря: "Берите, православные. Это ведь не мое... вон сколько наложили добрые люди..."

И, раздав все до последнего гроша или куска, он надевал на себя пустую сумку и вновь принимался за свои молитвы. Затем он вошел в ограду, сперва помолился, затем, сняв с плеч суму, начал опять раздавать все в ней содержимое. Затем, кончив все это, он стал у церковных дверей и начал слушать только что начавшуюся обедню.

Несмотря на большое скопление народа, везде держали себя так, чтобы не мешать старцу молиться. Кончилась обедня, и за нею молебен. Народ хлынул из церкви, а за ним и неведомый старец. Он шел, окруженный толпою и сопутствуемый восклицаниями благодарности со стороны щедро оделенной братии, как вдруг встретился лицом к лицу с богато одетым и важного вида господином. Увидав перед собой старца, он взглянул на него пристально. При этом на лице господина выразилось крайнее изумление. "Что это такое?! – воскликнул он, отскочив назад. – Кого я вижу, вы ли это?!".

Он схватил смутившегося старца за руку и увлек за собою. Вскоре они были совершенно одни, так что посторонние не могли слышать их разговора. "Да вы ли это?" – повторил снова господин... "Да, это я! – ответил старец, смотря на него своими ясными и добрыми глазами. – Но чему ты удивляешься, разве я сделал что-нибудь дурное?".

"Нет, не то... Но ведь какая странная в вас перемена! Объясните мне ради Бога, что это все значит?" "Ровно ничего. Я просто пожелал странствовать по свету Божьему, к чему и приготовился". "Да, приготовились, это я вижу! – с горечью воскликнул господин. – Да посмотрите вы на себя, на что вы стали похожи? Исхудали, поседели, сгорбились. Ведь краше в гроб кладут".

"Да разве в одной плоти вся наша сила и красота?– сказал старец. – Не знаю, что вы особенного во мне находите, но прямо скажу вам, что теперь -то я и чувствую в себе бодрость духа, силу и крепость". Он немного подумал и затем сказал: "Завтра я иду в далекий путь..." "В такие морозы босой и неодетый?". "Я сюда прибыл без копейки денег и без куска хлеба, – задумчиво продолжал старец. – Но видишь, сума все наполняется... Но это мне не нужно, и я раздаю братьям".

"Вот что! – сказал вдруг господин, взглянув на старца с решительным видом. – Это так продолжаться не может! Я раскрою ваше настоящее имя и тогда... Старец выпрямился и грозно взглянул на собеседника. "Тише, ни слова! – сказал он таким тоном, что господин отступил шаг назад. – Уверяю тебя, что я никогда не был так счастлив и богат, как в настоящую минуту! Ну, вспомни хорошенько – оделял ли я так щедро в свое время всех нищих и убогих, как оделяю теперь! Взгляни ты вот на этот мешок. Мало ли накопилось в нем денег в тот короткий промежуток, пока я шел из храма?" Старец торжествующе похлопал ладонью по сумке, в которой раздалось бряцание монет. "И все это я могу отдать калекам и убогим, это ли не благодать Божья? А был ли я тогда так свободен, как сейчас? А?! Затем, мог ли я в то время ходить босой по снегу, в какой бы то ни было мороз! Разве это не признак закаленного здоровья?" "Ах, не говорите! – воскликнул господин. – Но откуда у вас эти высохшие руки, эти ссадины на теле?!... Эти..." "Что же тут особенного?! – добродушно улыбнулся старец. – Эти ссадины на теле оттого, что я носил вериги. Вот уже около года я хожу так, как ты видишь, – не имею ни дома, ни пристанища, ровно ничего. Да, скажу я тебе, что изнеженное в роскоши тело убивает наш дух. А что ты считаешь важней перед Богом – тело или душа?".

Собеседник только печально поник головою и не отвечал ничего.

"Нет уж, – прибавил старец. – Оставь меня тем, каким я теперь, потому что было время, когда я служил людям и вместе с тем заботился больше о своем теле, имея в пренебрежении свою душу. А теперь настал и мой черед..."

"Пора пренебречь телом и позаботиться о более важном. Немного мне уже осталось жить на свете. Прощай. И об одном прошу – позабудь о нашей встрече. Я давно уже умер для людей и живу духовно!..." Старец поклонился и вышел из помещения, где они находились во время этого разговора, к ожидавшей его толпе.

"Батюшка Федор Кузъмич! –воскликнул какой то казак, бросившись ему навстречу. – Не чаял я встретить тебя здесь!.."

Долго смотрел ему вслед этот господин, быть может, знатный человек, и крупные слезы покатились из его глаз. В этот же день он поспешил выехать в Петербург. После этого случая никто уже больше старца не тревожил, и он жил вполне свободно и по своему спокойно" [2.6,с.23].

Вероятно, здесь не обошлось без гипноза, учитывая внезапное исчезновение, странные подаяния и организацию всего этого "мероприятия".

В Федоре Кузьмиче замечалась еще одна особенность. Он не искал себе любви в людях и бывал недоволен, если замечал, что кто-нибудь выражает к нему особенную привязанность. В этих случаях он обычно говорил: "По закону Христа человеку следует любить только одного Бога. Грешно и несправедливо иметь сильную привязанность к людям. Вот что на это говорил Господь: "Кто любит отца и мать более меня, не достоин меня!" И поэтому старец замечал: "Не справедливо, чтобы люди сильно любили меня. Я должен умереть. И вот когда я умру, им станет горько и больно меня потерять. Люди же не должны привязываться к тому, что имеет конец или смерть. Они, наоборот, должны всем сердцем любить то, что вечно, то есть Бога, его одного только искать и ему одному только угождать". Вообще Федор Кузьмич ни от кого ничего не требовал, никогда никого не хулил и не осуждал [2.6,с.43].

Но зато относительно лично самого себя он был необычайно строг. Он постоянно следил не только за своими словами, но и за мыслями. Он говорил, что человек согрешает словом и делом очень легко, но еще легче своими помыслами. И поэтому, чтобы чаще напоминать себе об этом, он придумал следующее. Под рубахой, на голом теле, он носил широкий железный пояс с острыми зубцами.

Этот пояс он не снимал никогда и носил до самой смерти. И если он чувствовал, что в его уме начинала зарождаться какая-нибудь грешная, по его мнению, мысль, то тогда он нажимал локтем на пояс. Зубцы врезались в тело, и острая боль заставляла его опомниться…

Примечание. При вскрытии останков Федора Кузьмича в гробу обнаружили то, что осталось от этого железного пояса.

Старец недолюбливал такие недостатки в человеке, как горделивость, самолюбование, тщеславие и, особенно, ханжество. "На какой бы точке величия ни стоял человек, – говорил он по этому поводу, – как бы богат и знатен он ни был, но он все-таки должен сознавать свое полнейшее ничтожество перед творцом вселенной.

Горе и тем несчастным, которые, не имея веры в душе, притворяются верующими! Они забывают, что Господь – великий сердцевед, знает не только наши помыслы, но даже наперед, что будем еще думать!" [2.6,с.45].

Он очень высоко ставил бедность саму по себе и потому часто говорил, обращаясь к богатым людям: "Нехорошо смущаться бедностью, потому что это не порок и не унижает человека. В бедности и в нищете не только нет зла, а наоборот, в них высшее благо. Ведь сами знаете, что Господь наш Иисус Христос был сам беден и нищий, но имел, где преклонить голову. Так не пренебрегайте бедностью и не чуждайтесь ее, ибо, повторяю, это высшее благо, подтвержденное самим Христом" [2.6,с.48].

Епископ Иркутский, преосвященный Афанасий, беседуя со старцем в его келье с глазу на глаз, просил открыть старца свое происхождение, но тот наотрез отказался, заявив при этом, что на предпринятый им подвиг во имя спасения своей души он имеет благословение Московского митрополита Филарета [2.6,с.51].

Старец никогда не умывался на людях. Но однажды, войдя во двор Хромовых, он попросил его жену, указывая на бочку с водой: "Вот что, матушка, почерпни-ка водицы и полей мне на голову". Удивленная женщина исполнила его просьбу. Удивительно то, что в этот самый день и минуту в Петербурге случилась ужасная катастрофа. То был знаменитый пожар Апраксина рынка. Говоря аллегорическим языком, старец на себе заливал этот пожар [2.6,с.57].

Когда он говорил, то смотрел собеседнику прямо в глаза. Людей, имеющих не совсем чистую совесть, это немало смущало. Говоря со старцем, они совершенно терялись под проницательным взглядом этих добрых голубых глаз [2.6,с.57].

От современника старца – престарелого казака Антона Ивановича Черкашенина – Д.Г.Романов слышал следующий рассказ. Когда старец жил в Белом Яру, священником здесь был отец Иоанн Александровский. Он служил ранее в Петербурге, где он был военным священником. Но затем, в наказание за какой-то проступок, он был смещен с должности и затем попал в станицу Белоярскую.

Так этот священник открыто говорил, что в образе Федора Кузьмича он хорошо узнал императора Александра Павловича, которого неоднократно видел, и ошибиться в данном случае не мог... Вероятно, поэтому в Белоярской станице Федор Кузьмич жил недолго [2.2,с.15].

Каждую субботу Федор Кузьмич выходил за околицу, встречал там партию пересыльных арестантов и щедро наделял их милостыней. Крестьянин Семен Андреевич Митрофанов, проживая в Зерцалах, рассказывал, как Федор Кузьмич неоднократно говорил: "Да, панок, тяжело государю царствовать. Министры все дело в руки забрали." [2.2,с.23].

В "Литературных приложениях" к "Волжскому вестнику" за 1899 год есть статья, посвященная старцу, а в ней имеется указание, что Федор Кузьмич хорошо знал по-французски и неоднократно разговаривал на этом языке с приезжающими к нему важными особами [2.2,с.25].

Ко времени пребывания старца в деревне Коробейниково относится следующий эпизод, рассказанный старшей дочерью С.Ф.Хромова Анной Семеновной Оконешниковой и приведенный в статье великого князя Николая Михайловича "Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича".

"Когда Федор Кузьмич, – рассказывала А.С.Оконешникова, – жил в деревне Коробейниково,то мы с отцом приехали к нему в гости. Старец вышел к нам на крыльцо и сказал: "Подождите меня здесь, у меня гостш. Мы отошли немного в сторонку от кельи и стали ждать у лесочка. Прошло около двух часов. Наконец из кельи в сопровождении Федора Кузьмича выходит молодая барыня и офицер в гусарской форме, высокого роста, очень красивый и похожий на наследника цесаревича Николая Александровича. Старец проводил их довольно далеко и, когда они прощались, мне показалось, что гусар поцеловал ему руку, чего Федор Кузьмич никому не позволял. Пока они не исчезли друг у друга из виду, они все время друг другу кланялись. Проводивши гостей, Федор Кузьмич вернулся к нам с сияющим лицом и сказал моему отцу: "Деды то меня как знали, отцы то меня как знали, дети как знали, а внуки и правнуки вот каким видят" [2.2,с.27].

Передают, что Федор Кузьмич еще в 1837 году, вскоре после своего прибытия на место поселения, говорил некоторым, что он будет жить впоследствии в Томске у купца Хромова, между тем Хромова старец в то время не знал и познакомился с ним лишь в 1852 году [2.2,с.41].

Однажды, когда речь зашла о трагической кончине императора Павла I, Федор Кузьмич сказал Хромову: "Александр не знал, что дойдут до удушения" [2.2,с.52].

Передают также, что, когда пришло известие о кончине императора Николая I, старец отслужил по нем панихиду и долго и усердно со слезами молился [2.2,с.53].

Старец Федор Кузьмич кушал один раз в день. В десять часов утра жена Хромова Наталья Андреевна или их дочь Анна Семеновна приносили ему кушать. В четыре часа приходили к нему брать посуду, и он всегда говорил накануне, что ему приготовить. Он круглый год ел постное, и только в великие праздники разрешал из мелкой рыбки варить себе уху. Постные кушанья готовились следующие – щи с белыми грибами, горох и лапша с белыми грибами, суп из овощей с белыми грибами.

Хромовская заимка, где жил Федор Кузьмич

Хромовская заимка, где последние годы жил старец, расположена в четырех верстах от города Томска, недалеко от правого берега речки Ушайки, почти у самого полотна томской железнодорожной ветки, в весьма живописной местности. В келье имелся подвал, а в нем колодец. Вода в этом колодце имела целебный характер. Она не портилась от времени и сохранялась в открытом сосуде [2.2,с.151].

Однажды старец, прогуливаясь по полянке с Хромовым, пророчески сказал последнему: "Панок, на этом месте когда-нибудь, может быть, не скоро, может быть, через сто и более лет, будет столько народу, сколько звезд на небе или песку на берегу морском..." [2.2,с.154].

Родственник Сидорова, вероятно, брат Матвей Николаевич Сидоров, рассказывал впоследствии, что какая-то высокопоставленная особа по имени Мария Федоровна присылала старцу одежду и деньги. Князь Барятинский при этом замечает, что мать Александра I Мария Федоровна скончалась в 1828 году, и пересылка одежды и денег от ее имени являлась ее посмертной волей [2.1,с.115].

В доказательство того, что Федор Кузьмич когда-то занимал высокое положение, приводились благодеяния и услуги старца сибирякам и сибирячкам. Нужно было им устроить то или другое дело в Петербурге. Время было дореформенное. Россия была "в судах черна неправдою черною", "сплошного зла стояла твердыня, царила бессмысленная ложь..." Не надеясь на правоту, очевидную в их делах, маленькие люди являлись к старцу, прося заступничества. И он не отказывал: давал письмо, всегда в запечатанном конверте и под непременным условием – никому кроме адресата письма не показывать. "А то, смотри, пропадешь!" Затем он подробно наставлял, куда и к кому в Петербург явиться, и вмешательство старца всегда, говорят, оказывало желаемое действие [3.9].

Памятны Хромову следующие слова старца, сказанные им после покушения на жизнь Александра II: "Да, любезный. Царская служба не без нужды. Романовых род крепко укоренился, и глубок корень его милостью Божьей, глубоко корень его сидит" [3.5].

Вообще, знание петербургской придворной жизни и этикета, а также событий начала XIX и конца XVIII столетия он обнаруживал необычайное. Знал всех государственных деятелей и высказывал иногда довольно верные характеристики их. С большим благоговением отзывался он о митрополите Филарете, архимандрите Фотии и других. Рассказывал об Аракчееве, его военных поселениях, о его деятельности. Вспоминал о Суворове, Кутузове и прочих [3.5].

Сам старец сообщал о себе жителям тех сел и деревень, где он проживал, следующие весьма отрывочные сведения. Когда он скрывался, то его стали разыскивать и, поймав, представили начальству. Но он, воспользовавшись каким-то случаем, бежал. Странствуя по России, старец жил некоторое время в Москве у митрополита Филарета, при отбытии от которого получил благословение и совет скрыть свое настоящее происхождение и принять вид скитающегося отшельника.

Находясь с двумя товарищами в одном городе, он признан был за "великого человека". Снова был взят со своими спутниками и посажен в острог. Но так как начальство никакой вины за ним и его товарищами не нашло, то и предложило им выйти на свободу. Спутники его согласились на это и были из тюрьмы выпущены, а старец не согласился и остался в остроге. Об этом оповестили императора Николая I, и по его распоряжению в тот город был послан секретно великий князь Михаил Павлович – младший брат Николая I, который, приехав, отправился к старцу в тюрьму и, рассердившись, по своему горячему нраву хотел за это строго наказать власти. Но старец уговорил великого князя оставить дело без последствий и просил только, чтобы его осудили в Сибирь на поселение под именем Федора Кузьмича. Просьба старца была исполнена, и он в 1837 году прибыл в Томскую губернию с 43-й партией, а затем был причислен к Боготольской волости Мариинского округа. За что старец был сослан и какое его настоящее звание, имя и фамилия, в делах Боготольского волостного правления никаких сведений не найдено. Но по всему заметно, что старец был великого происхождения [3.6,с.550].

Дом купца С.Ф. Хромова, у которого праведный старец Федор Кузьмич жил последние шесть лет...

19 января 1864 года Хромов пришел утром к старцу с целью проведать его, так как он был болен и слаб. В последнее время он жил в келье, специально для него выстроенной, около дома Хромова. Видя, что жизнь старца угасает, Хромов просил благословить его. На это старец ответил: "Господь тебя благословит..." Тогда Хромов, помолившись Богу, встал перед старцем на колени и сказал: "Благослови меня, батюшка, спросить тебя об одном важном деле". "Говори, Бог тебя благословит!"– ответил старец. "Есть молва, – продолжал Семен Феофанович, – что ты, батюшка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли это?" Старец, услыхав это, стал креститься и говорит: "Чудны дела твои, Господи... Нет тайны, которая бы не открылась".

На другой день, в день смерти, старец продолжил разговор следующими словами: "Панок, хотя ты знаешь, кто я, но, когда умру, не величъ меня, схорони просто" [2.2,с.62].

Жена Хромова просила старца: "Объяви хотя бы имя твоего ангела!" На что старец ответил: "Это Бог знает". "Батюшка, в случае вашей смерти не надеть ли на вас этот черный халат?" – спросил Хромов. На это старец ответил: "Я не монах". И повторил: "Панок, меня не величь!".

В этот последний день Хромов еще несколько раз входил в келью проведывать угасающего старца, и было видно, что Федор Кузьмич уже боролся со смертью. То ляжет на один бок, то привстанет, то поворотится на другой бок, осеняя себя крестным знамением.

Приходило много разного люда в келью старца, чтобы испросить у него для себя благословения и видеть конец его жизни. После восьми часов вечера, когда все посторонние ушли, старец, обращаясь к Хромову и показывая ему маленький мешочек, висевший на стене, сказал: "В нем моя тайна!".

Потом он попросил себя поднять и, посидев немного, опять лег на левый бок и, немного полежав, сам поворотился на спину. Три раза вздохнул редко, а четвертый тихо и отдал душу свою Богу в восемь часов сорок пять минут вечера того же дня 20 января 1864 года.

Несмотря на предсмертную просьбу старца "схоронить просто", его похороны были поистине "величественны". "За его гробом шли несметные толпы народа..." [3.13,с.22].

На похоронах присутствовали представители местной высшей администрации и огромная масса народа. У некоторых военных чинов явилась мысль отдать старцу при его погребении воинские почести, но это сделать не позволили [2.2,с.67].

Похоронен Федор Кузьмич на кладбище Алексеевского мужского монастыря. Могила его была обнесена деревянной решеткой, выкрашенной белой краской. По углам посажены четыре кедровых дерева, а внутри ограды белый деревянный крест и на нем надпись: "Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года". Но по приказанию бывшего начальника Томской губернии Мерцалова надпись "Великого Благословенного" была закрашена белой краской. Но от времени белая краска отстала, и можно было прочесть закрашенное. (Благословенным называли Александра в России после победы над Наполеоном).

Старец Федор Кузьмич умер и никому, из знавших его в Сибири, не открыл, кто он. После смерти в его мешочке был обнаружен ключ к переписке с другим лицом и молитва. После его смерти среди его оставшихся бумаг нашли метрическое свидетельство о бракосочетании великого князя Александра Павловича с принцессой Базен Дурлахской Луизой Марией Августой, впоследствии императрицей Елизаветой Алексеевной. Этот факт подтверждает томская жительница О.М.Балахнина. Она рассказывает, что однажды пришла в келью старца и застала там Хромова, который вынимал из ящика какие-то бумаги и, взявши одну из них и показывая ее, сказал: "Старца называют бродягою, а вот у него имеется бумага о бракосочетании

Александра Павловича". Бумага была толстая, синеватого цвета, величиною в лист. Некоторые строки на ней были печатные, а некоторые писанные. Внизу листа находилась белая печать с изображением церкви. Есть основания полагать, что эту бумагу Хромов повез в Петербург[3.18].

Кроме того, отец архимандрит Иона помнит, как Хромов говорил ему, уезжая в Петербург, что после смерти старца он нашел в его вещах метрическое свидетельство о бракосочетании великого князя Александра Павловича с принцессой. Базен Дурлахской Луизой Марией Августой, впоследствии императрицей Елизаветой Алексеевной.[2.2,с.66].

Отшельник Федор завещал будто бы перед смертью – доставить во дворец икону и перстень. Вещи эти были привезены в Петербург и доставлены по назначению. Причем икона и перстень оказались теми самыми, которые пропали будто бы перед "кончиною" императора Александра Павловича [3.3,с.529].

После смерти старца в его вещах было найдено письмо Наполеона, написанное на французском языке к Александру I [2.2,с.180].

Упоминание о старце Даниле, который жил в деревне Зерцалы, и о том, что старец Федор Кузьмич избегал с ним встреч, невольно предполагает вопрос: "А почему он избегал встреч с Даниилом?". Ответ на этот вопрос дает "Сказание о жизни и подвигах старца Даниила ".

"Родом сей старец Даниил был из малороссиян, но из какой губернии, неизвестно. Достоверно только, что из крестьян. Его называли Даниил Корнильев, по фамилии Дема. В молодости он отдан был в военную службу, в 1812 году был на войне с французами застрельщиком и был ранен. После Отечественной войны были вызваны охотники учиться грамоте. В числе прочих и Даниил пожелал учиться грамоте.

Был он уже фельдфебелем и имел денег до трехсот рублей... Потом, когда Бог открыл ему грамоту, он познакомился с одним дьяконом доброй жизни, который дал ему верное понятие о святом писании.

Когда он прослужил земному царю семнадцать лет, то вышел ему за верную службу чин благородного. Но он не захотел принять чина и отказался от службы... Долгое время находился он под судом. Потом ему сказали, что его должны осудить... Потом по милостивому решению государя без наказания послали его в Сибирь, на Нерчинские заводы, работать. Но тобольская экспедиция определила его в Томскую губернию [3.10].

Вероятно, Даниил видел императора при жизни. Поэтому старец Феодор Кузьмич и избегал с ним встреч.

Даже С.Н. Голицин, исказив некоторые факты в отношении "смерти" императора Александра I, вынужден был признать поразительное сходство старца с императором. "В 1860 году один мой приятель, которого я навестил, показал мне небольшую фотографическую карточку, говоря: "Посмотрите. Не найдете ли сходство с кем-нибудь вам известным?". Смотрю и вижу: великого роста и благолепного вида старец с обнаженной головою, в белой крестьянской рубахе, опоясанный поясом, с обнаженными ногами, стоящий среди крестьянской хижины. Лицо прекрасное, кроткое, величественное. Никакого сходства ни с кем припомнить не могу. Наконец, приятель мой спрашивает меня: "Не находите ли сходства с...покойным императором Александром Павловичем?"

Я крайне удивился и начал пристальнее всматриваться – и точно стал понемногу находить некоторое сходство и в чертах лица, и в росте. Но я недоумевал, что значили эта борода, одежда, хижина?" [3.1].

Через некоторое время после смерти старца собрался купец Хромов в дорогу, взяв с собой сохранившиеся бумаги старца, "ключ к тайной переписке", перстень, икону и молитву с тем, чтобы показать все это митрополиту Филарету. Тот посоветовал купцу Хромову показать все императору Александру II.

Через шефа жандармов, князя Василия Андреевича Долгорукова, Хромов просил свидания с царем. Но до царя его не допустили, все оставшиеся от старца вещи у него конфисковали, а его на некоторое время посадили в Петропавловскую крепость. После этого, взяв подписку – не распространять компрометирующих царскую династию слухов, выпустили на свободу. Предполагают, что Хромов снял с посмертных записок фотокопию, но показывать ее кому-либо боялся.

Вот как, со слов самого Хромова, его встретили в Петербурге. "В один прекрасный день Хромова приглашают к графу И.И. Воронцову-Дашкову – бывшему министру императорского двора… "Вхожу я в зал, – рассказывает Хромов, – и вижу, что около большого стола сидят восемь генералов, а на председательском месте сидит сам граф И.И.Воронцов-Дашков". "Что вы можете рассказать нам про старца Федора?" – спросил Дашков. Я ответил, что не знаю, кто этот старец, но, видя его подвижническую жизнь, я почитаю его и благоговею перед ним". "Правда ли, что этот старец – Александр I?" – спросили они меня. "Вам, как людям ученым, это лучше знать!" – отвечал я. Потом они говорили, что этого быть не могло, потому что история подробно говорит о болезни, смерти и погребении императора Александра I. Другие не возражали и говорили, что все могло быть. Спор был продолжительный. Дошло до того, что один из генералов сказал мне, указывая в сторону Петропавловской крепости: "Если вы, Хромов, станете распространять молву о старце и называть его Александром I, то вы наживете себе много неприятностей". Тогда со своего места встал Воронцов-Дашков и сказал мне: "Не бойтесь, Хромов! Вы находитесь под моей защитой!". Много было говорено здесь. Но, по видимому, не пришли ни к какому соглашению. Среди генералов был и тот, который приезжал ко мне с приглашением к Дашкову. Впоследствии я узнал, что это был Рудановский" [2.2,с.73].

В связи с этим понятны и ответы купца Хромова в отношении личности Федора Кузьмича, запротоколированные во время предварительного дознания, сохранившиеся в архиве.

ПРОТОКОЛ 1882 г., сентября 4 го дня

И.Д. – Томского полицмейстера,, вследствие предписания Его Превосходительства господина Томского губернатора, от 16 июля сего года за № 2904, производя предварительное дознание относительно личности, проживавшей у купца Семена Хромова, расспрашивал сказанного Хромова, который по обстоятельствам дела дал следующее объяснение: С.Ф. Хромов, мариинский 2-й гильдии купец, проживал издавна в г.Томске, поясняю на допросе, что похороненный на кладбище Томского Алексеевского монастыря старец, над могилою которого поставлен крест с надписью: "Здесь покоится тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года" и потом с буквами ниже "А.П.И.В.", действительно, жил и скончался у меня. Кто такой был этот старец по происхождению и какое было его прошлое, мне неизвестно.

С ним я познакомился еще в 50-х годах, когда он жил в Мариинском округе. Об нем ходили слухи, что это человек высоко подвижнической жизни, и это послужило поводом к нашему знакомству. Проезжая по торговым делам, я не упускал случая увидаться с этим дивным старцем. И, таким образом, возникло мое знакомство. Сначала этот старец жил в деревне Зерцалы, на границе с Ачинским округом, потом в деревне Красной Речке, а затем в деревне Коробейниково. Я познакомился с ним, когда он жил в Красной Речке. В 1858 году этот старец прибыл в Томск и выразил желание поселиться у меня. Причем первоначально он жил в мезонине принадлежащего мне находящегося здесь в Томске дома, а потом переехал на принадлежащую мне заимку, откуда снова переехал в Томск, где в саду я выстроил ему келью, в которой он прожил до самой смерти, последовавшей 20 января 1864 года. Жизнь этого старца была вообще высоко подвижническая. Он никогда не употреблял мясной пищи, масла, даже пшеничного хлеба. Время он проводил в постоянной молитве. О прошлом своем и о происхождении он никогда и ничего не рассказывал, но пользовался известностью как подвижник, и его посещали многие почтенные здешние жители, так равно и епископы: Парфений, Иннокентий, Афанасий, Павел, а также Иннокентий, ставший потом митрополитом Московским. По смерти крест над могилою был поставлен иждивенцем купца Ивана Ивановича Скворцова с той же надписью, которая сделана и на новом кресте, поставленном ныне моим иждивенцем, причем слова "Великий Благословенный" не имели никакой цели, кроме выражения знака того достойного почитания, которого, по моему убеждению, он вполне заслуживал. Слова же "А.П.И.В.", по объяснению Скворцова, имели значение мысли: "Адам пал, Иисус воскрес". По смерти с этого старца был снят рисунок, с которого сделана потом фотография. Карточки его я не отказываю раздавать всем интересующимся лицам. За сим мне известно, что в деревне Зерцалы в местной часовне хранится вензель, составленный аллегорически, но более ничего, касающегося этой личности, мне не известно. Проживал он у меня по паспорту, выданному из Боготольского волостного правления.

Старец Феодор Кузьмич. Посмертный рисунок

Причем паспорт, с которым жил этот старец перед смертью, взят от меня, не знаю, по какому случаю, полицеймейстером Дзехеосинским, через пристава Астафьева. Присоединяю к сему, что старец этот при жизни имел великий дар прозорливости. Все посещающие его приходили к ему со страхом, не как к простому человеку, а как к великому угоднику Божьему. Истекшей же зимою приезжавший из С.Петербурга тайный советник Галкин-Врасский осматривал келью старца, взял его карточку и просил меня сделать новую оградку, крест и медную доску, в расходах на что участвовал, выдав мне 50 рублей". Мариинский купец С.Хромов.

Записано верно.

А ведь "Великим Благословенным" называли еще при жизни Александра I. Да и инициалы "А.П.И.В." на самом деле означали "Александр Павлович Императорское Величество". Но сказать это означало бы добровольно отправить себя в психбольницу и лишиться своего состояния. Это прекрасно понимал купец Хромов и он с честью выдержал этот "допрос" [3.28,Фонд 3,Опись 55 ].

Вот опись имущества старца на момент смерти: крест, образ, икона, образ на бумаге, просфора, скатерть, постель, подушка, лежанка, кровать, скамейка и одежда старца.

Келья старца и его могила долгое время служили местом поклонения и даже, в некотором смысле, паломничества. Находилась эта келья – домик, в котором умер старец, в усадьбе Хромова и его зятя Чистякова, на углу улиц Монастырской и Нечаевской. Бревенчатый домик стоял в глубине усадьбы и состоял из небольшой комнаты около 1,25 квадратной сажени с двумя небольшими окнами на противоположных стенах и узких сеней. Домик оканчивался маленькой кладовой и туалетом. Четверть комнаты занимала русская печь с лежанкой. Мебель комнаты состояла из простого небольшого столика, стула, простой кровати и двух лавок вдоль стен. В переднем углу стояло распятие из кости и пять старинных литографических изображений святых. В 1912 году, со слов очевидца, вся передняя стена и часть боковых были увешаны различными иконами. Число икон достигало восьмидесяти, и были они пожертвованы почитателями старца.

Здесь же висел портрет Александра I, рисунок старца, сделанный карандашом, рисунок старца в гробу и литографированные портреты старца, где он изображен высоким стариком с длинной седой бородой, в белой холщовой рубахе ниже колен, охваченной пояском.

В конце 60-х годов в Томске содержал фотографию советник губернского правления Ефимов. Как то заходит в фотографию господин с портретом, написанным масляными красками и изображающим старца, и просит сделать с него снимок. Заказ был принят и исполнен. Эта фотография, по удостоверению Ивана Владимировича Ефимова, родного брата фотографа, и явилась тем "оригиналом", с которого впоследствии стали распространяться снимки старца Федора Кузьмича.

Проезжавший в 80-х годах прошлого века для ревизии тюрем в Сибирь Галкин-Врасский во время остановки в Томске посетил келью старца и провел там панихиду. Он пожелал, чтобы предохраняли домик от разрушения, и распорядился устроить над ним за свой счет навес.

В домике постоянно перед образами горела лампада, и каждую неделю по пятницам проходила панихида, на которую собирались почитатели старца. В находившемся здесь небольшом сундуке старец хранил свою одежду рубаху, штаны, тулуп, носки и некоторые бумаги. Но уже после смерти старца, спустя несколько лет, вдруг обнаружили, что содержимое сундука исчезло. Кто-то из посетителей выкрал вещи, хотя не тронул лежавших на столе денег – нескольких рублей. По этому случаю говорили, что украденные вещи увезли за границу, где историей старца заинтересовались в расчете якобы на хороший сбыт этих вещей любителям всяких уникумов.

Эта информация была бы вполне правдоподобной, если бы не упоминание о том, что "в Центральном государственном архиве в Москве, в фонде императора Николая I, обнаружена шапочка Федора Кузьмича, хранившаяся в роскошном царском портфеле. Эта шапочка была привезена купцом Хромовым и вручена Победоносцеву, который передал ее императору Александру II осенью 1865 года".

Эта информация взята из переписки жителя Ленинграда с архивом Томской области [Фонд 3.Опись 41.Дело 665]. Эта шапочка как символ. Ведь шапочку "святого" старца носил человек, который в свое время испытал "тяжесть шапки Мономаха" и знал, насколько "легка" одна по сравнению с "венценосной тяжестью" другой..

Самым деятельным среди почитателей старца в начале XX века был настоятель Алексеевского мужского монастыря архимандрит Иона. Он собирал о старце различные сведения, записывал рассказы о нем как об исцелителе недугов и как о великом подвижнике. Иона стал хлопотать об украшении могилы старца более приличным памятником и привлек к этому делу почитателей старца. К 1903 году ему удалось собрать около тысячи рублей. Проект часовни на могиле был поручен молодому, только что окончившему Академию художеств архитектору В.Ф.Оржешко.

Эта часовня по времени едва ли не первое произведение архитектора Оржешко. Она представляла собой каменное здание около 3,5 сажени высотой и 16 квадратных аршин площадью. Снаружи имелись лепные украшения, и сверху она была увенчана куполом. В боковых стенах ее имелось по одному большому окну. Передняя стена была оформлена в виде иконостаса с иконами в три яруса. Центральные иконы изображали Александра Невского и Федора Стратилата.

Внутри часовни возвышалась гробница с мраморной доской. На ней был вырезан восьмиконечный крест и надпись: "Здесь погребено тело Великого и Благословенного старца Федора Кузьмича 20 января 1864 года". В нижней части мраморной плиты была вырезана четырех строчная надпись: "Часовня сия устроена при архимандрите Ионе средствами Пелагеи Демидовны Буткеевой, Ивана Максимовича Некрасова и других почитателей старца. А камень сей положен М.Д. Кочерженко в 1904 году".

На камне, на большой металлической подставке, горела круглосуточно лампада. На одном из подоконников были расположены десятки фотографий, относящихся к старцу, и брошюр о нем. Их продавали желающим.

Сначала в часовне ежедневно служились литии. Особенно торжественно служба свершалась в день смерти Федора Кузьмича, в присутствии значительного числа почитателей старца. Часовня эта в обычные дни запиралась на ключ, но и в это время к ней подходили почитатели, стоя у большого бокового окна, они могли рассматривать все, что находилось внутри часовни, до мельчайших подробностей.

При постройке этой часовни имел место любопытный случай. При кладке фундамента с тем, чтобы не промерзали стены, вокруг могилы была выкопана канава на глубине трех аршин. Когда фундамент был выведен уже почти на уровень поверхности, то вдруг заметили, что могила стала западать набок. Архимандрит Иона распорядился исправить могилу. Для этого вся земля вокруг могилы была вырыта, и была выяснена причина осадки. Доски, закрывавшие склеп, сгнили и провалились в камеру, где стоял гроб. Когда выбрали гнилые доски и очистили склеп, то оказалось, что и крышка гроба сгнила и провалилась. Стали очищать и ее, чтобы заменить целыми досками.

В.Ф.Оржешко рассказывал, что, стоя на дне могилы между гробом и стеной, он увидел, что одежда и тело старца совершенно сгнили и вдоль гроба лежали коричневого цвета кости ног, обутых в кожаные башмаки. Череп, лежащий на каком-то подобии подушки, представлял собой бесформенную массу. Но длинная седая борода лежала на груди.

Когда В.Ф.Оржешко наклонился над гробом, чтобы рассмотреть скелет, то у него из боковых карманов сюртука выкатились бумажник, визитные карточки, разные бумаги и упали в гроб. Собрав их, он стал закрывать гроб новыми досками и вдруг заметил, что в гробу осталась еще одна его визитная карточка. Пришлось ему вновь открывать гроб и поднимать не по адресу застрявший документ.

Все это происходило на глазах архимандрита Ионы, стоявшего на борту могилы и сожалевшего о том, что пришлось потревожить прах старца. Но, с другой стороны, благодаря этому случаю ему представилась возможность воочию убедиться в нетронутости могилы. Ведь в народе в это время распространялся слух о том, что по согласованию с местной жандармской властью комиссия во главе с генералом разрыла могилу старца, вынула его останки, уложила в заготовленный гроб и увезла в Петербург. И этот слух, как выяснилось при строительстве часовни, не подтвердился [3.20].

Петр Россиев в своей заметке "Старец Федор Кузьмич" показал, как чтил народ память о старце. "Мне довелось быть в Сибири, когда разгоралась война с Японией, и я воочию видел, какой ореол благоговения сияет вокруг могилы Федора Кузьмича. Старчество и аскетизм искони в почете у русского народа. Серафим Саровский, Амворсий Оптинский и многие другие старцы еще при жизни служили "правилом веры и образом кротости", но они все же были простыми смертными, а Федор Кузьмич "вышел де из дворца". К могиле его запасные, призванные на войну, припадали за "отеческим благословением". В этом чувствуется не одна только вера в старца, так сказать, канонизация его без участия Синода. Нет, здесь нечто большее: взгляд народа на старца Федора Кузьмича, как на отца, вследствие тождества – царь есть отец. И среди туляков, и среди сибиряков, и вообще, когда речь заходила о Федоре Кузьмиче, обыкновенно приходилось слышать, что в соборе Петропавловской крепости погребен не Александр Благословенный, а очень похожий на него "какой-то солдат"...[3.8].

Могилу старца посещали и знатные особы двора. Так, зять С.В.Хромова Чистяков передавал со слов князя Э.Э.Ухтомского, что келью Федора Кузьмича посетил в 1891 году во время своего пребывания в Томске его императорское высочество наследник – цесаревич, будущий государь Николай Александрович. Будущий государь был в келье поздно вечером в сопровождении князя Ухтомского и князя Кочубея. О посещении государем кельи старца есть указание в статье великого князя Николая Михайловича [2.4].

В 1873 году могилу и келью старца посетил его императорское высочество великий князь Алексей Александрович, бывший в Томске проездом на возвратном пути из "кругосветного путешествия". Неоднократно посещали келью и могилу старца министры, генералы, статс секретари и другие высокопоставленные лица [2.2,с.71].

В заключение повествования о жизни старца следует привести еще несколько интересных фактов, связанных в основном с его жизнью в Томске и на заимке у купца Хромова, которому стоило немало денег и хлопот, чтобы оградить принятого к себе старца от притеснений со стороны полиции и городских властей. Деньги были все сильным оружием, и с помощью их можно было заставить власть имущих смотреть на многое сквозь пальцы, и благодаря щедрости купца старца не тревожили.

Как утверждал Хромов, старец знал иностранные языки, в разговорах избегал по возможности рассказов о себе. Но иногда он намекал о своем высоком происхождении. Говорили, что некоторым из посещавших его, которым он особенно доверял и которые пользовались его особым расположением, загадочный старец под строжайшей тайной, взяв с них предварительно клятву о молчании, сообщал, кто он.

Простой народ и даже многие из купцов ходили и ездили на поклонение к этому старцу, пользовавшемуся славой исцелителя болезней и недугов. Про дар провидения, которым обладал старец, ходили в Томской губернии рассказы еще при его жизни. Но истолковывали факты не всегда верно. Вот тому наглядные примеры.

Однажды зимою у старца, жившего на заимке, кончились дрова. Он послал к Хромову одного из рабочих привезти ему дров. Хромов приказал одному из своих служащих наложить дров и отвезти старцу. Но служащий этот не хотел ехать на зимовку и, накладывая дрова на дровни, несколько раз выругался, обозвав при этом заочно старца, которому волей неволей надо было везти дрова, неприличными словами. Когда же дрова этим служащим все же были доставлены, старец сказал ему: "Спасибо. Но дров мне теперь не нужно". Служащий в изумлении спросил: "Как не нужно?! Да вы же сами просили прислать их!" "От тебя дров не возьму! – отвечал старец. – Ты с неохотой вез их мне. Употреблял ругательства, когда накладывал дрова. Да и меня при этом обругал ни за что ни про что худыми словами". И старец передал изумленному служителю дословно все то, что тот говорил в Томске перед отъездом к нему. Сознавая свою вину, служитель пал на колени и стал просить у старца прощения, и просил его принять дрова..."

Здесь рассказчик упустил из виду тот факт, что на заимку служитель вернулся вместе с рабочим, посланным старцем. Очевидно, он и рассказал старцу про то, как вел себя служитель и что говорил.

А вот другой пример. Перед смертью старца кучер и горничная соседа – лекаря Левашова, въезжая в город с горы, видели "искры пламени" около домика старца. Приехав домой, справились, был ли пожар? Им ответили, что пожара не было. При этом одна женщина заметила: "Не чудо ли это? Уж не помер ли старец, что живет у Хромова?"

Последнее время старец, действительно, переселившись с заимки, жил у Хромова в отдельном домике. Но ведь известен факт, что старец, почувствовав приближение смерти, 19 января жег бумаги, находящиеся у него в сундуке.

В своей заметке Павел Россиев в дополнение к вышеизложенному приводит другие, не менее интересные, сведения, связанные с "кончиной" императора Александра I и жизнью Федора Кузьмича. Он пишет, что "слышал это от уважаемого и почтенного Ивана Трофимовича Тарасова, известного ученого, читающего курс административного права в Московском университете. Сопровождавший в числе немногих на этот раз лиц императора Александра Павловича медик Тарасов был его дядя Дмитрий Клементьевич Тарасов, врач хирург, который в молодости вместе с братом Трофимом Клементьевичем явился в Петербург учиться...

Известен случай, когда Александр I вылетел из экипажа и ушиб ногу. Ее лечил Д.К.Тарасов, ежедневно налагая ароматическую повязку.19 ноября 1825 года застает его уже лейб-хирургом... Тем не менее, однако, он всегда заметно избегал разговоров, как о 19 ноября 1825 года, так и о таинственном сибирском старце Федоре Кузьмиче".

Могила старца Феодора Кузьмича. Дореволюционная фотография

Памятник Федору Кузьмичу на месте его кельи на заимке купца Семена Хромова (современный поселок Хромовка в Томской области). Старец Федор скончался 20 января 1864 года и был похоронен на территории Алексеевского монастыря в Томске.

"Раз, впрочем, – рассказывает профессор И.Т. Тарасов, – когда у нас в доме зашел разговор о старце, и моя мать высказала предположение о возможности такого конца для Александра I, присутствующий дядя Дмитрий Клементьевич, помню, страшно взволновался, словно его задели за живое, или как будто поднимался покров над вечною тайною, которую он сторожил".

Что касается фельдъегеря Маскова, то, вспоминая о нем, Д.К.Тарасов говорил, что вот, дескать, сходство Маскова с Александром I послужило поводом к легенде, по которой хоронили, мол, не Александра, а Маскова. Александр же исчез неизвестно куда. И об этом Д.К.Тарасов говорил опять таки с подчеркнутым назиданием: явный, мол, вздор, который надо раз и навсегда выкинуть из головы.

Но, с другой стороны, бросается в глаза факт: до 1864 года он не служил панихид по государю Александру I. Когда же в Сибири умер старец Федор Кузьмич, то Дмитрий Клементьевич стал это делать ежегодно, причем панихиды всегда обставлялись какой то таинственностью. Он тщательно скрывал, что служит их. Об этих панихидах случайно узнали от кучера. А ездили ради них в приходскую церковь или в Казанский и Исаакиевский соборы и никогда в Петропавловскую крепость".

Часовня праведного Феодора Томского, в которой были перезахоронен старец Феодор Кузьмич. Дореволюционный вид.

Часовня праведного Феодора Томского, в которой были перезахоронен старец Феодор Кузьмич. Современный вид.

На этом повествование о жизни и деятельности святого и таинственного старца Федора Кузьмича можно закончить.

Продолжение следует...

***

Оглавление книги Виктора Федорова "Император Александр Благословенный – святой старец Феoдор Томский":

Оглавление

Отзывы об историческом исследовании В.И. Федорова

Часть I. Доказательство инсценировки "смерти" императора Александра I

• Жизнь и царствование императора, его психологический портрет: детство и юность будущего императора, восшествие на престол, царствование до 1815 года, царствование с 1816 года
• Стремление императора Александра I отказаться от престола
• Доказательства инсценировки смерти императора Александра I

Часть II. Доказательство логическим путем "перевоплощения" скрывшегося императора в таинственного старца

• Жизнеописание старца Феодора Кузьмича
• Посмертные записки старца Федора Кузьмича и их анализ
• Сравнение личности императора Александра I с личностью старца Феодора Кузьмича

Часть III. Несостоятельность выводов противников перевоплощения Александра I в старца Феодора Кузьмича

• Анализ статьи доктора исторических наук С.Б. Окуня
• Анализ статьи Н.Н. Белянчикова
• Ответ на статью В. Буслаева "Даешь императора!"и на статью профессора МГУ В.А. Федорова "Александр I"
• Критика статьи историка Н.М. Дмитриенко и краеведа В.М. Масленникова "Таинственный старец"
• Могила императора не терялась!
• Ответ на статью Т. Козловой в "Учительской газете "под рубрикой "Гласный час?"
• Мой комментарий "Страсти по старцу", опубликованный в газете "ТМ экспресс"
• Все боевые награды императора Александра I
• Печальной тайны объяснение - вариант расшифровки записок старца Федора Кузьмича
• Подробный анализ статьи В. Привалихина "Так был ли старец Федор императором Александром Первым?
• Комментарий к статье Г. Анкудинова "Император ушел, как Толстой" и сама статья
• Основания для канонизации Феодора Томского
• Критический анализ статьи Ю.П. Нагорнова "Осень императора"
• Ответ коллекционеру Эдуарду Майданюку
• Критический анализ на книгу Марии Громыко "Святой праведный Феодор Кузьмич - Александр I благословенный"
• Открытый диалог с Ларисой Васильевой по ее статье "Исчезновение императора, или нет дыма без огня"
• Так был ли Лев Толстой в Томске?
• Чему учили российских школьников на уроках по Отечественной войне 1812 г. в соросовских учебниках
• Главенствующая роль Александра I в разгроме войск Наполеона
• Кто он фельдмаршал Шварценберг? Ответ на статью Л.Ф. Пичурина
• Критический анализ на книгу Г. Скворцова "Кто он?"
• Подвиг легендарного генерала Раевского при обороне Смоленска

Повод к написанию исследования о старце Феодоре Кузьмиче и императоре Александре I

"Царская глупость"

Использованная литература в книге "Император Александр Благословенный - святой старец Феoдор Томский

***

Молитва праведному Феодору Томскому:

• Молитва праведному Феодору Томскому. Своей аскетичной жизнью в молитве и покаянии получил от Бога дар прозорливости и рассуждения. За мудрым советом к нему приходили и богатые и бедные, образованные и неграмотные - он наставлял людей в вере, направлял на путь доброй жизни и исправления. По его молитвам тогда и при его нынешнем небесном заступничестве люди получали и получают исцеление при многих заболеваниях, помощь в искушениях. Старца Федора за дар помогать людям в болезнях почитают за сибирского Пантелеимона.

Акафист праведному Феодору Томскому:

• Акафист праведному Феодору Томскому

Житийная и научно-историческая литература о праведном Феодоре Томском:

• Праведный Феодор Томский - Томская и Асиновская епархия
• Император Александр Благословенный – святой старец Феoдор Томский (книга - историческое исследование) - Виктор Федоров
• Крестный ход памяти старца Феодора Томского - Миссионерско-апологетический проект "К Истине"

Читайте другие публикации раздела "Святые Православия"