Святые Православия / Праведный старец Феодор Томский

Жизнь и царствование императора, его психологический портрет

Глава из книги Виктора Федорова "Император Александр Благословенный – святой старец Феoдор Томский"

Жизнь и царствование императора Александра Первого, его психологический портрет: детство и юность будущего императора, восшествие на престол, царствование до 1815 года, царствование с 1816 года ...

***

1. Детство и юность будущего императора Александра I

После тревожных сентябрьских дней 1777 года, когда небывалое в летописях Петербурга наводнение грозило столице гибелью, настало для императрицы Екатерины II радостное событие. Во вторник,12 декабря 1777 года, в десять и три четверти часа утра, великая княжна Мария Федоровна в Зимнем дворце разрешилась от бремени сыном; новорожденному дано, по желанию императрицы, имя Александра, в честь Александра Невского, святого народного для России и для Петербурга в особенности [1.1,т.1,с.1, (четырехтомник Шильдера)].

Имя дано, с тем, чтобы был таким же великим полководцем и таким же святым для грядущих поколений, как Александр Невский.

Императрица Екатерина II большое значение придавала воспитанию своего любимого и пока единственного внука. О том, как рос будущий император, мы можем судить по письмам императрицы к барону Гримму. Вот выдержки из этих писем.

11 декабря 1781 г. "Я еще не видала мальчугана, который так любил бы расспрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки, и еще более по-французски и по-английски; кроме того, он болтает, как попугай, любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, то весь обращается в слух, и внимание. У него прекрасная память, и его не проведешь. При всем том он вполне ребенок, в нем нет ничего скороспелого, кроме разве только внимания..." [1.1,т.1,с.17.]. И это в четыре то года!

Портрет Александра I в юности. Художник Дмитрий Левицкий, 1772

25 февраля 1782 г. Екатерина писала Гримму, что, когда граф и графиня Северные (родители Александра во время заграничного тайного путешествия) воротятся, "они очень удивятся изумительным успехам Александра: он до того любознателен, что няня должна журить его, чтобы заставить оторваться от книжки, тогда как других детей журят за то, что они не берут книжки в руки..." [1.1,т.1,с.18].

Мы видим, что любознательность и трудолюбие являются основными чертами его характера с детских лет.

2 апреля 1782 г. "Если бы Вы знали, что такое Александр лавочник, Александр повар, Александр, проходящий самолично разные роды ремесел: он красит, делается обойщиком, смешивает и растирает краски, рубит дрова, чистит мебель, исполняет должность кучера, конюха, выделывает всякие математические фигуры, учится самоучкой читать, писать, рисовать, считать, приобретать всякого рода сведения, откуда и как случится, и имеет в тысячу раз больше познаний, чем всякое другое дитя тех же лет. И эти знания вовсе не превышают его возраста, потому что они ему не навязываются, а он сам их отыскивает. Вдобавок, этот крошка не знаком с досадою или упрямством; он всегда весел, весьма послушен, щедр, в особенности с чрезвычайно нуждающимися, и признателен к своим приближенным; делает добро, и ничто живущее никогда не видало от него никакого зла. Ни минуты у него нет праздной, всегда занят" [1.1,т.1,с.18.]

28 апреля 1783 г. "Сегодня Александр пришел опять просить у меня книги. Вот завзятый чтец! Я ему сунула в руки книгу для чтения в нормальных школах, чтоб поскорее от него отделаться, и посулила ему первую эпоху Российской истории. Этот мальчик крепкий; он будет очень умен и притом весел..." [1.1,т.1,с.23].

Из этого можно сделать вывод, что крепкое здоровье, общительность и доброта – отличительные особенности маленького Александра.

3 июня 1783 г., Царское Село. "Поговорим о приятных предметах. Если бы Вы видели, как господин Александр копает землю, сеет горох, сажает капусту, пашет сохой с плугом, боронит, потом весь в поту идет мыться в ручье, после чего берет свою сеть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы... В виде отдыха он разыскивает своего учителя письма или рисования; он учится у обоих по методе нормальных школ..."[1.1,т.1,с.24].

Возможно, императрица несколько приукрасила детский образ любимого внука. Тем не менее, следует признать, что во многом он не был похож на своих сверстников. К тому же у Екатерины II был субъект для сравнения – второй внук Константин, о котором она отзывалась более чем сдержанно.

Учителя Александра I

"В сентябре 1783 года внезапно скончалась Софья Ивановна Бенкендорф. Александру шел тогда шестой год, а Константину пятый год. Императрица нашла, "что время приспело, чтобы от них отнять женский присмотр", и поручила главный надзор над воспитанием великих князей генерал - адъютанту Николаю Ивановичу Салтыкову.

Это был ловкий, но ограниченный царедворец, весьма твердо знавший придворную науку" [1.1,т.1,с.29], но Н.И. Салтыков был не единственным воспитателем Великого князя.

"Екатерина озаботилась в то же время приисканием способного исполнителя своих педагогических предначертаний. Выбор ее остановился на швейцарском гражданине Фридрихе Цезаре Лагарпе. Это был республиканец, преисполненный гуманных идей XVIII века, неподкупной честности и независимого характера" [1.1,т.1,с.34).

Ц. Лагарп, по существу, воспитал Александра, сформировал его характер - "Чувства искренней любви и благодарности к Лагарпу неизменно сохранились в сердце Александра до конца его земного поприща" [1.1,т.1,с.38]. И Александр с юных лет отзывался о нем, как о мудреце.

"Уже в 1796 году Александр в дружеской беседе отозвался о Лагарпе, как о человеке высоких добродетелей, истинном мудреце, самых строгих правил, сильного характера, которому он обязан всем, что в нем есть хорошего, всем, что он знает, а в особенности теми началами правды и справедливости, которые он имеет счастье носить в своем сердце, куда внедрил их его наставник" [1.1,т.1,с.39].

"Законоучителем и духовником великого князя Александра (наставником в христианском законе) императрица избрала протоиерея Андрея Афанасьевича Самборского. Он занимал эту должность с 1784 года до конца обучения великого князя Александра в 1793 году". [1.1,т.1,с.43].

Но, несмотря на это, "христианский закон" в детстве он изучал формально, так как Лагарп был неверующим и решительно отрицал всякую религию.

Кроме Ц. Лагарпа, Н.И. Салтыкова и А.А. Самборского, в воспитании Александра принимали участие и другие воспитатели. Вот какую запись оставила императрица Екатерина в Царском Селе 10 августа 1785 года: "В эту минуту господа Александр и Константин очень заняты. Они белят снаружи дом, под руководством двух шотландских штукатуров, и Бог знает, какими мастерствами они уже не занимались" [1.1,т.1,с.47].

Влияние Лагарпа оказывает свое положительное действие. Характеристика, данная Екатериной в 1790 году, красноречиво подтверждает это: "Господин Александр телесно, сердечно и умственно представляет редкий образец красоты, доброты и смышлености. Он жив и основателен, скор и рассудителен, мысль его глубока, и он с необыкновенной ловкостью делает всякое дело, как будто всю жизнь им занимался. Он велик и силен для своего возраста и притом гибок и легок. Одним словом, мальчик этот соединяет в себе множество противоположностей, и потому чрезвычайно любим окружающими.

Ровесники его легко соглашаются с его мнениями и охотно следуют за ним. Предвижу для него одну опасность – это женщины..." [1.1,т.1,с.54]. Своею внешностью и характером он покорил не только сердце Екатерины, но и всех придворных и приближенных.

"Александр покорил так же совершенно сердце князя Потемкина, который называл его царем души своей, находя, что с красотою Аполлона он соединяет ум и большую скромность" [1.1,т.1,с.56].

Предвидя для Александра опасность со стороны женщин, императрица стала подыскивать ему невесту. И "28 сентября 1793 года исполнилось, наконец, заветное желание императрицы Екатерины: в этот день совершено бракосочетание великого князя Александра" [1.1,т.1,с.86].

Так, в неполные 16 лет Александр женился на девушке немке, которая была младше его. Ранний брак, безусловно, отрицательно сказался на характере Александра в будущем. Тем более, что уже в то время он был по юношески влюблен в Мари (Марью Антоновну Нарышкину). Судя по тому, как он воспринял смерть ее юной дочери Софии на закате своего царствования, можно заключить, что она была его первой и, пожалуй, единственной любовью в жизни.

В последний год царствования Екатерины он впервые отчетливо осознает, что "не рожден для того сана, который носит теперь, и еще менее для предназначенного ему в будущем" [1.1,т.1,с.114].

Есть основания полагать, что Екатерина хотела передать престол внуку, минуя своего сына. Но после ее смерти Александр отказался от предложения занять "пост наследника престола", и императором стал его отец Павел.

Великий князь Александр становится военным

"Приказом от 7 ноября 1796 года великий князь Александр Павлович назначен полковником в Семеновский полк, а полковник Аракчеев комендантом города Петербурга и в Преображенский полк" [1.1,т.1,с.140].

Отец просит своего сына и Аракчеева дать клятву в верности ему и друг другу. Александр и Аракчеев, обнявшись друг с другом, поклялись в верности Павлу. Стечение трагических обстоятельств в будущем вынудило Александра нарушить клятву, данную отцу, и наделить чрезвычайными полномочиями в конце царствования графа Аракчеева.

Короткое царствование отца оставило тусклый след в юности Александра. Отмена всех прежних порядков – закономерный итог царствования Павла. В это время Александр сближается с поляком Адамом Чарторижским. Из бесед и частной переписки Александра с Адамом мы можем судить о том, что более всего занимало его ум в то время.

"Цесаревич признался мне, что презирает деспотизм, чем бы он ни выражался; что он любит свободу, которой должны пользоваться все без исключения; что, горячо сочувствуя французской революции, но порицая ее ужасные заблуждения, он радовался республике и желал ей успеха" [1.6,с.13].

Примечательно то, что в таком юном возрасте он уже мог критически мыслить, увидав в буржуазной революции не только положительные моменты, но и отрицательные последствия.

"Великий князь мне сообщил, что его супруга была поверенной его мыслей и разделяла их, но что кроме нее я был первым и единственным человеком, с которым он по отъезде воспитателя отважился об этом заговорить, что никому без исключения он не смог бы довериться; так как никто в России не только не способен сочувствовать его взглядам, но даже понимать их" [1.6,с.14].

И не случайно А. Чарторыжский примет непосредственное участие в разработке конституции под руководством Александра, с тем, чтобы провозгласить в стране республику. Но даже сподвижники не могли до конца понять глубину мыслей Александра по переустройству России.

Восшествие на престол

Деспотизм и произвол Павла не знали предела. О целесообразности взысканий и говорить не приходилось. Например, "8 февраля 1800 года умершему генералу Врангелю, в пример другим, объявлялся строгий выговор" [1.1,т.1,с.209]. За какие грехи и после смерти?

Почти все были возмущены его царствованием. Зарождается дворцовый заговор, и Александра посвящают в него. Граф Пален сообщает ему, что царь решил свою жену Марию Федоровну заточить в женский монастырь, двух старших сыновей – его и Константина – заточить в Петропавловскую крепость, а двух младших сыновей – Николая и Михаила – лишить права наследования престола, как незаконнорожденных, подозревая, что их отец или доктор Марии Федоровны английский генерал Вильсон, или генерал Уваров. Заговор состоялся.

"Пересказывать подробности убийства в ночь 11 марта не представляет уже исторического интереса, раз в главных чертах установлены ответственности. Панин, Пален и Александр – главные виновные, без них не было бы вовсе дворцовой революции. За ними идут братья Зубовы и генерал Бенигсен".

В результате этого заговора Павла задушили: "...Шум произвел отряд семеновских гвардейцев под начальством состоявшего в заговоре офицера Бабикова, внезапно ворвавшись в переднюю" [1.7,с.134], "Борьба продолжалась около 10 минут. Большинство заговорщиков были пьяны и, по-видимому, вполне достоверно показание, что Николай Зубов, человек огромного роста и дикого вида, собственными руками задушил императора" [1.7,с.138].

И выпущенный из под ареста отца, Александр практически против своей воли становится императором.

"В его сознании царская власть, которую он принял на себя столь неохотно, являлась одним тяжелым бременем" [1.1,т.2,с.6].

Народ ликовал. "На улицах люди плакали от радости, обнимая друг друга, как в день Светлого Воскресенья. Природа как бы участвовала в общей радости: до 12 марта погода была сырая и пасмурная, с воцарением же Александра засияло солнце надолго" [1.1,т.2,с.7].

Александр начал свое царствование с отмены прежних порядков.

"В числе помилованных Указом от 15 марта находились... Александр Николаевич Радищев, находившийся под надзором тайной экспедиции в деревне; ему было даровано право приезда в столицу, а затем государь возвратил ему чин коллежского советника и владимирский крест 4-й степени. 21 марта, т.е. до погребения императора Павла, все милостивейше прощено и освобождено 482 человека [1.1,т.2,с.15].

Портрет Александра I. Художник Степан Щукин, начало 1800-х годов

"По свидетельству А.С. Стурдзы, число лиц, возвратившихся на службу или получивших прежние права по-новому человеколюбивому указу, простиралось до 12 тысяч человек" [1.1,т.2,с.16].

"Без всякого преувеличения можно сказать, что в 1801 году не было правительства в Европе, которое было бы столь исполнено добрыми намерениями, столь занято общественным благом, как русское".[1.1,т.2,с.23].

Александр поставил себе цель – разработав конституцию, провозгласить в стране республику и уйти с престола. "Граф Строганов высказал мнение, что сперва надлежит устроить внутреннее управление, а потом уже приступить к разработке, собственно говоря, конституции и что она должна проистекать из сделанных предварительно преобразований. Император с этим вполне согласился, прибавив, что главным основанием предстоящей работы должно служить определение прав гражданина" [1.1,т.2,с.24].

"Вообще Чарторижский заметил в Александре некоторую перемену; он перестал думать об отречении... Когда весть о вступлении на престол императора Александра дошла до Лагарпа, он написал своему бывшему воспитаннику нижеследующий привет: "...Я не поздравляю Вас с тем, что Вы сделались властителем 36-и миллионов подобных себе людей, но радуюсь, что судьба их отныне в руках монарха, который убежден, что человеческие права не пустой призрак и что глава народа есть его первый слуга... Я воздержусь давать Вам советы; но есть один, мудрость которого я уразумел в несчастные 18 месяцев, когда я был призван управлять страной. Он состоит в том, чтобы в течение некоторого времени не останавливать обычного хода администрации, не выбивать ее из давней колеи, а внимательно следить за ходом дел, избегая скоропостижных и насильственных реформ. Искренне желаю, чтобы человеколюбивый Александр занял видное место в летописях мира между благодетелями человечества и защитниками начал истины и добра" [1.1,т.2,с.26].

Вот, оказывается, какого талантливого не только воспитателя, но и политика подыскала Екатерина II для воспитания своего любимого внука. Но даже Швейцария оказалась не готовой к республиканскому правлению в конце XVIII века.

"Император Александр 9 мая 1801 года ответил Лагарпу, что первою истинною радостью с тех пор, как он стал во главе своей несчастной страны, было получение письма от него.

"...Верьте, любезный друг, что ничто в мире не могло так же поколебать моей неизменной привязанности к Вам и всей моей признательности за Ваши заботы обо мне, за познания, которыми я Вам обязан, за те принципы, которые Вы мне внушили и в истине которых я имел случай столь часто убедиться. Не в моей власти оценить все, что Вы для меня сделали. И никогда я не в состоянии буду заплатить за этот священный долг. Буду стараться сделаться достойным имени Вашего воспитанника и всю жизнь буду этим гордиться... Но об одной милости прошу Вас, а именно, писать ко мне от времени до времени и давать мне Ваши советы, которые будут мне столь полезны на таком посту, как мой, и который я решился принять только в надежде быть полезным моей стране и предотвратить от нее в будущем новые бедствия…

Вот, любезный друг, почему просвещенный и опытный в знании людей друг представляет собою величайшее сокровище, которое только можно приобрести... Прощайте, любезный друг, дружба Ваша будет служить мне утешением в моих горестях" [1.1,т.2,с.27].

Вот такой искренний и эмоциональный ответ!

И здесь Шильдер замечает: "Как ни странно звучат слова: граф Аракчеев – друг императора Александра, если сопоставить их с заявлениями и действиями воцарившегося государя, тем не менее, история должна признать существование этого печального неоспоримого факта" [1.1,т.2,с.28].

"Александр в эту пору своей жизни представлял вообще явление необычайное в русской истории и обнаружил столько искреннего желания добра и справедливости, что именно поэтому возбудил к себе сочувствие и уважение всех честных людей не только в России, но и в Европе. Это чувство, замечает современник александровской эпохи, и эта ревность к общему благу, хотя и не были обильны результатами, тем не менее, сделали то, что имя его будет с честью жить в истории".

Блистательное начало царствования Александра не могло не возбудить к нему любовь всего населения. Золотой век наступил, наконец, для России, пишет госпожа Виже Лебрен. "В этом нельзя было сомневаться, смотря на любовь, почтение, восторг, с которыми русские относились к своему новому императору.

Этот восторг был настолько велик, что всеми почиталось за величайшее

счастье увидеться и встретиться с Александром; если он выходил вечером гулять в Летний сад или проезжал по улицам Петербурга, толпа его окружала, благословляя, и он, приветливейший из государей, удивительно милостиво отвечал на всю эту дань почтения".

Люди самых противоположных мнений и направлений встретили воцарение Александра с одинаковыми радостными чувствами и искренними приветствиями. Подобное счастливое стечение благоприятных условий едва ли когда либо выпадало в такой щедрой мере на долю правителя. Действительно, никогда еще в России не испытывали того чувства благосостояния, которым объята была империя в первые шесть месяцев владычества Александра.

"Любовь ею управляла, и свобода вместе с порядком водворялись в ней", пишет свидетель тогдашних восторгов. "Не знаю, как описать то, что происходило тогда; все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее. По современному свидетельству, чувства к государю общества не могут быть выражены обычным понятием человеческой преданности: его любили страстно, как любят обожаемую женщину" [1.1,т.2,с.30].

Таково было отношение народа к Александру в первый год его царствования.

В.Н. Каразин написал Александру восторженное, но тайное послание. В заключение он писал: "Народы всегда будут то, чем угодно правительству, чтоб они были. Царь Иван Васильевич хотел иметь безответных рабов, с ним подлых, между собою жестокосердых; он имел их. Петр Первый желал видеть нас слепыми подражателями иностранцев; к несчастью, мы с излишествами таковыми стали. Премудрая Екатерина начала образовывать россиян. Александр, любимец народа, довершит важное сие дело... Он будет блаженнейшим из смертных, и слава его, утвержденная на любви подданных, переходящей из рода в род, на всеобщем земных племен почтении, будет предметом желаний величайших монархов" [1.1,т.2,с.34].

Какая интересная мысль, несмотря на некоторый оттенок лести!

О том, как ликовал народ, красноречиво написал Муравьев в своем письме за границу. "Я бы хотел передать Вам, – пишет Муравьев, – точное понятие о благополучии, которым все теперь пользуются в России, но эта задача слишком превышает мои силы... По воцарении, одним из первых действий нашего ангела, нашего обожаемого государя, было освобождение невинных жертв, которые целыми тысячами стонали в заточении, сами не зная, за что они лишены были свободы.

Замечательнейшим из этих узников был Иловайский, казацкий атаман, тот самый, которого отличила Екатерина II. Я был свидетелем, как этот почтенный старец в первый раз взглянул на свет Божий после трехлетнего заключения. Имя Божие мешалось в его устах с именем Александра; он просил, чтобы ему дали взглянуть на сына.

Сын был уже в его объятиях, но он не мог его распознать: до такой степени горе обезобразило этого замечательного молодого человека, который также в течение трех лет сидел в заключении, не подозревая, что только одна стена отделяла его от того каземата, где томился несчастный его отец.

Вообразите себе, что подобных сцен, которая произошла с Иловайским, насчитывалось до 15 тысяч по всему пространству России, и Ваше сиятельство составит себе понятие, что такое воцарение Александра.

Нежный и почтительный к матери, обходительный со всеми, наш любезный государь суров только к самому себе. В строгости при исполнении своих обязанностей он точно ученик Епиктета. С семи часов утра до одиннадцати он занят исключительно делами государственными, и ничто не может отвлечь его от них. В одиннадцать бывает кратковременный парад, и не столько для дисциплины, как ради удовольствия показаться бесчисленному множеству народа, который всегда жаден его видеть и не может на него наглядеться. Единственное время отдохновения – от полудня до обеда, который всегда подается в час. Затем он выходит пешком или едет верхом, но всякий раз приказывает гофмаршалу немедленно известить его, если до него будет дело кому-нибудь из его министров. С пяти часов пополудни

он опять занимается делами правления, и эти занятия продолжаются иной раз до 11 часов ночи. Вот образ жизни, который предписал себе государь..." [1.1,т.2,с.36]. Вот образец служения своему народу!

Вот как начал Александр свое царствование!

Дюмон, женевский гражданин, посетивший в 1802 году Петербург, пишет: "Я не могу назвать этого государя без чувства удовольствия. Я не буду пересказывать того, что говорят о нем его поклонники или люди, наиболее к нему близкие. Всего лучше хвалят его те, которые полагают, что бранят его, – то за его мягкость, "которая заводит его слишком далеко", то за его экономию, "которая противоречит обычаям двора" или "унижает внешнее величие империи". Я не слышал более сильных порицаний, чем эти; и если разобрать факты, на которые указывают, то я не могу найти ни одного, который бы показывал какое-нибудь излишество в этих двух добродетелях" [1.1,т.2,с.39].

"В русской литературе восшествие Александра I на престол приветствуемо было дружным хором торжественных од. В числе авторов были и ветераны нашей словесности, такие, как Г.Р.Державин; были и князья, и княжны, и гвардейские офицеры, и священники; был и писатель, которому суждено было впоследствии составить литературную славу эпохи Александра I, – Н.М.Карамзин" [1.1,т.2,с.40].

"В восхвалениях Александра проза не отстала от поэзии. Фердинанд Кауфман издал красноречивое похвальное слово: "Александр Российский", которое начинается словами: "Какой дар божества может быть выше и прекраснее, чем великодушный и добродетельный государь?– Ни слова преувеличения, лести: мы не говорим о деспоте, но о друге человечества, не о государе, но об отце. Он является одним из наших и тем величественнее представляется его образ, тем более возвышается он среди всех: он чувствует, что, будучи сам человек, призван повелевать людьми" [1.1,т.2,с.39].

Вот так воспринял восшествие на престол Александра русский народ, не только считая его уже в начале царствования государем, но и признав отцом нации.

Но "среди общего восторга, охватившего с 12 марта всех, кто сколько-нибудь сознавал свое человеческое и гражданское достоинство, раздавались, конечно, и неодобрительные голоса людей, которые не могли помириться с новыми веяниями... Это не нравилось людям старого веку, выросшим в рабском страхе и привыкшим думать, что власть должна являться только в виде пугала" [1.1,т.2,с.41].

Подобные настроения – закономерное явление во все времена. Они имеют место среди незначительной части населения и в настоящее время – сталинизм крепко пустил корни в нашем обществе…

"Нелегко было императору Александру управлять государством и провести необходимые преобразования среди этих противоречивых течений, вызванных непримиримым антагонизмом, существовавшим между приверженцами прежних порядков и представителями прогрессивных мероприятий. Все эти затруднения усложнялись еще последствиями той исключительной обстановки, при которой совершилось восшествие на престол преемника Павла" [1.1,т.2,с.44].

Здесь историк Шильдер имеет в виду тот факт, что Александр знал о заговоре против отца, ограничившись клятвой заговорщиков, что отцу сохранят жизнь, дав возможность жить частным лицом или за границей.

Для разработки конституции был учрежден комитет. "Первое собрание комитета состоялось 24 июня 1801 года, членами его были граф П.А. Строганов, Н.Н. Новосильцев, князь А. Чарторижский и граф В.П. Кочубей при постоянном участии самого государя" [1.1,т.2,с.45].

"Таким образом, комитет, разделив всю свою колоссальную работу на три части, предположил:1)изучить действительное состояние государства в настоящем его виде; 2)произвести затем административные реформы по различным частям управления; 3)увенчать все эти преобразования конституцией, которая ручалась бы за прочность административных реформ.

В одном из последующих заседаний комитета император Александр указал на желанную цель, к которой он стремился при обсуждении реформ: "Обуздать деспотизм нашего правительства". Эта мысль, как мы видели, уже давно занимала Александра; он всегда чувствовал отвращение к деспотизму, к произволу, стеснялся неограниченности, предстоявшей ему власти, искал противовеса ей и вообще стремился неопределенность абсолютной монархии привести в известные твердые нормы". [1.1,т.2,с.46].

А это уже не только слова, но и дела императора по намеренью провозглашения республики в России.

Скромность и даже застенчивость императора бросалась в глаза окружавшим его сподвижникам.

"Заметив несколько раз, как император, краснея, проходил мимо стоявших на коленях с просьбами в руках, Лагарп сказал ему: "Монарх в толпе народа, собственными руками берущий просьбы у бедняков, покрытых рубищами, несравненно величественнее, нежели впереди блестящего двора, и могущественнее, нежели во главе многочисленной армии" [1.1,т.2,с.50].

"27 сентября император Александр довершил свои благодеяния уничтожением пытки. Сенату повелевалось наи строжайшим образом подтвердить, "чтобы нигде, ни под каким видом... никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний, под страхом неминуемого и строгого наказания... наконец, само название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной". [1.1,т.2,с.72 ].

В связи с этим указом была отменена смертная казнь, и за 25 лет правления не был казнен ни один человек! Уже одного этого указа достаточно для того, чтобы имя Александра осталось на века в светлой памяти народной.

Но в связи с этим необходимо заметить, что "многим не нравилось, что государь одевается просто и ведет простой образ жизни, не задает дипломатическому корпусу больших и церемонных обедов, что, наконец, государь так кроток и вежлив, что извиняется перед камергером, который прислуживает за царским столом.

К тому же не все реформы и добрые начинания Александра приносили желанную пользу; многие злоупотребления ими и произвол не искоренялись вполне, тем более, что кроткого и благодушного государя мало страшились. Скоро сотрудники Александра упали духом, а государь стал менее верить в их способности и менее доверять им" [1.4,с.39].

Большое значение Александр придавал образованию

"Государь ассигновал на содержание всех училищ министерства народного просвещения сумму в два миллиона рублей, притом подарил Московскому университету кабинет редкостей и монет, Дерптскому университету – 267 тысяч рублей на постройки и учебные пособия, Вильненскому университету – земли, дома иезуитов и 70 тысяч рублей. Такие щедрые пожертвования на пользу науки со стороны самого монарха пробудили в обществе подражание, и богатые русские люди стали горячо откликаться на доброе дело" [1.4,ч.1,с.45].

Покровительство и поощрение были оказаны и литературе. Шторх пишет: "Редко какой-нибудь правитель оказывал такое поощрение литературе, как император Александр. Замечательные литературные заслуги лиц, находящихся на службе, вознаграждаются чинами, орденами, пенсиями; писатели, не состоящие на государственной службе, за литературные свои труды, доходящие до сведения императора, нередко получают подарки значительной ценности" [1.1,т.2,с.106].

"Еще в царствование императора Павла Александр, в вышеприведенном нами письме к Лагарпу от 27 сентября 1797 года, высказал убеждение в необходимости перевода на русский язык полезных книг, чтобы "положить начало распространению знания и просвещению умов ", с целью подготовить таким образом общество к восприятию будущих реформ. После своего воцарения Александр не замедлил привести в исполнение намерение, обнаруженное им еще в бытность цесаревичем" [1.1,т.2,с.107].

Большие надежды Александр возлагал на Радищева. Он "был снова определен на службу и поступил в комиссию о составлении законов под начальство графа Завадовского... Мысль об освобождении крестьян снова овладела его помыслами... Граф заметил ему однажды, что этот слишком восторженный образ мыслей уже раз навлек на него несчастье: "Эх, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему! Или мало тебе Сибири?" Пораженный этими словами, Радищев сделался задумчив, стал тревожиться, говорил, что до него опять добираются. Вдруг, утром 11 сентября 1802 года, Радищев схватил большой стакан царской водки и выпил его разом. Участь несчастного была решена, и в первом часу пополуночи Радищев скончался. Узнав об этом происшествии, император Александр немедленно прислал к Радищеву лейб-медика Виллие, но старания его не смогли спасти этой жертвы роковых обстоятельств" [1.1,т.2,с.116].

Александр очень тяжело перенес смерть Радищева, не в силах сдержать слез.

После его смерти Александр, вероятно, поняв, что провозгласить республику ему не удастся (русское общество еще не готово к республиканскому правлению), принимает необходимые меры для укрепления страны, чтобы не допустить вторжения Наполеона в Россию.

Царствование до 1815 года

В это время он вспоминает о графе Аракчееве, который после насильственной смерти Павла был отстранен от службы, вероятно за то, что не смог предотвратить насильственную смерть отца, как комендант столицы.

"14 мая 1803 года граф Аракчеев был принят в третий раз на службу, с назначением, по-прежнему, инспектором всей артиллерии и командиром лейб-гвардии артиллерийского батальона". [1.1,т.2,с.111].

Александр готовился к оборонительной войне с Наполеоном.

"За несколько дней до отъезда из Петербурга (сентябрь 1805 г.) государь посетил известного в то время старца Севостьянова, жившего в Измайловском полку. Старец умолял императора не ездить и войны с проклятым французом не начинать теперь – добру тут не быть. "Не пришла еще пора твоя, – говорил старец, – побьет тебя и твое войско; придется бежать, куда ни попало; погоди, да укрепляйся, час твой придет; тогда и Бог поможет тебе сломить супостата".

Зловещему пророчеству суждено было вскоре исполниться с буквальной точностью" [1.1,т.2,с.125 ].

В день отъезда государя Лубяновский также посетил этого старца, который спросил его: "Что? Алексаша уехал?" Лубяновский смотрел в глаза старца, не понимая, о ком его спрашивал. "Ну! Государь то уехал? Что будешь делать? Упаси его Боже. А добру тут не быть, увидите. Надобно было потерпеть несколько годиков; мера супостата, вишь, еще не полна". Затем

старец повторил слова, сказанные им государю; передавая этот рассказ, Лубяновский прибавляет: "Ни одного слова здесь нет моего"[1.1,т.2,с.204]. Как знать, может, уже тогда он, поняв, как высок авторитет известных старцев, и убедившись в их пророчестве на собственном опыте, решил для себя, как он распорядится концом своей жизни, если доживет до "пенсионного" возраста.

Подготовка к войне с Наполеоном, вероятно, была недостаточной. И Александр проигрывает первое сражение, показав свою беспомощность как будущий полководец.

"Итак,1805 год (Аустерлицкое сражение) принес императору Александру чувствительные огорчения. Он, который мечтал о политических и военных подвигах, при первом же появлении на арене великих европейских событий отступился от явно покровительствуемого им польского дела, которое вскоре перешло в руки Наполеона, и позволил Пруссии обмануть себя, не добившись от нее никаких уступок и существенной помощи. Стремясь к военной славе и жертвуя собою на поле сражения, он, во главе русской армии, испытал небывалое в летописях ее ужасающее поражение, покинул союзника, не сблизился с противником и добровольно устранил себя от участия в новом переустройстве Европы" [1.1,т.2,с.146].

Современник пишет: "Аустерлицкая баталия сделала великое влияние над характером Александра, и ее можно назвать эпохою в его правление. До этого он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрительным, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему против; к одному графу Аракчееву имел полную доверенность, который по жестокому своему свойству приводил государя на гнев и тем отвлек от него людей, истинно любящих его и Россию" [1.1,т.2,с.145].

"По окончании первой войны с Наполеоном заботы императора Александра неизбежно обратились на усиление оборонительных средств государства" [1.1,т.2,с.147].

"13 января 1808 года графу Аракчееву поведено было быть военным министром. Хотя император Александр знал, до какой степени имя графа Аракчеева было ненавистно всем русским, он не поколебался передать в суровые руки этого человека армию для искоренения по военному управлению замеченных во время войны беспорядков" [1.1,т.2,с.214].

"Итак, переход России к новой политической системе был решен в уме государя; романтика уступила наконец место государственному эгоизму" [1.1,т.2,с.179].

Таким образом, заключив перемирие с Наполеоном, Александр был уверен, что тот через несколько лет обязательно перейдет границы России, и поэтому вновь занялся укреплением военного могущества страны.

Перед вступлением Наполеона в Россию Александр сказал: "Я не начну войны, но не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России!" [1.1,т.3,с.79].

В этой фразе и миролюбие, и решимость, и грозное предостережение Наполеону.

"Императору Александру в то время было 35 лет, но он казался гораздо моложе", писала потом графиня Шуазель… "Красота его, несмотря на правильные, тонкие черты и свежесть цвета лица, с первого взгляда поражала менее, чем выражение благоволения, которое пленяло все сердца и сразу возбуждало доверие. Его фигуре, благородной, высокой, величественной, принимавшей иногда изящные наклоненные положения, напоминавшие иногда изящные собою позы античных статуй, тогда грозила полнота, но он был чрезвычайно хорошо сложен. Его глаза, цвета безоблачного неба, были живые и умные; он был несколько близорук, но владел улыбкою глаз, если можно так выразиться о его взгляде, исполненном благорасположения и доброты. Нос у него был прямой и прекрасно очерченный, рот небольшой и приятный, овал лица и профиль сильно напоминали его красивую августейшую мать. Лысина над лбом придавала его лицу что-то открытое и ясное. Золотисто белокурые волосы, тщательно причесаны... В его голосе и манерах было бесконечное разнообразие оттенков." [1.1,т.3,с.76].

Портрет Александра I верхом на коне. Художник Крюгер Франц, 1837

Своей внешностью, характером и умом Александр поражал не только своих соотечественников. Воспоминания госпожи де Сталь, известной французской писательницы, преследуемой Наполеоном, яркий тому пример.

"Что прежде всего поразило меня в нем, так это выражение доброты и величия, до того сильное, что оба эти качества представляются неразделенными, и кажется, точно он слил их в одно... Император Александр удивительно умный и образованный человек, и я не думаю, чтобы он мог найти в своей империи министра, более сведущего, чем он, во всем, что касается суждения о делах и их направлении" [1.1,т.3,с.94].

При этом Шильдер замечает, что "Александр всегда говорил прекрасно и таким правильным языком, что к нему вполне можно было отнести то, что сказано о госпоже де Сталь..." [1.1,т.3,с.100].

Такова краткая характеристика, данная императору Александру перед нашествием французов его современниками. Началась Отечественная война. Наши войска отступали перед превосходящими силами противника. Остро встал вопрос: кому возглавлять армию?

"С восходом солнца Кремль наполнился народом, жаждавшим видеть своего царя, которого с ним еще более сроднила опасность, угрожавшая отечеству... Государь поклонился народу, и вместе с колокольным звоном слились приветственные крики многотысячной толпы. Но рядом с обычным "ура" слышались другие возгласы: "Веди нас куда хочешь; веди нас, отец наш; умрем или победим!" Началось шествие к Успенскому собору. На каждой ступени Красного крыльца сотни торопливых рук со всех сторон хватались за ноги государя, за полы мундира; их целовали и орошали слезами. Быстрый прилив народа теснил его все более; окружавшие его лица порывались раздвигать ряды. Император, кланяясь на все стороны, говорил: "Не троньте, не троньте их, я пройду". Один из толпы, посмелее других, купец или мещанин, подошел к нему и сказал: "Не унывай! Видишь, сколько нас в одной Москве, а сколько же по всей России?! Все умрем за тебя и за Россию!" Он передал словами то, что было у всех на сердце" [1.1,т.3,с.89].

Вот так русский народ доверял своему царю в роковую для России минуту, величая его своим отцом нации и народа!

Но Александр осознавал, что не имеет более права рисковать страной. "Да, этому народу нужен вождь, способный вести его к победе, а я, к несчастью, не имею для этого ни опытности, ни нужных дарований. Моя молодость протекала под сенью двора; если бы тогда меня доверили Суворову или Румянцеву, они образовали бы меня для войны, и, может быть, я сумел бы предотвратить бедствия, которые угрожают нам теперь. У меня нет качеств, необходимых для того, чтобы исправлять, как я бы желал, должность, которую я занимаю, но, по крайней мере, у меня не будет недостатка в мужестве и силе воли, чтобы не погрешить против моего народа в настоящий страшный кризис".[1.1,т.3,с.93 ].

В этих словах и сожаление, что не обучен военному искусству, и ответственность перед народом, и самокритика, и решимость, и вера в победу русского народа.

По указанию императора был учрежден комитет, который решил назначить главнокомандующим генерала Кутузова.

"Император Александр, хотя и неохотно, утвердил мнение комитета и, призвав к себе Кутузова, объявил ему 8 августа о назначении его главнокомандующим всеми русскими армиями и ополчениями. Государь уполномочил Кутузова действовать по его собственному усмотрению, присвоив ему звание фельдмаршала.

Одно строжайше запретил ему Александр – вступать в переговоры с Наполеоном" [1.1,т.3,с.97].

Но, спасая армию и Россию, Кутузов вынужден был после генерального сражения оставить Москву.

Александр в это время находился в Петербурге. Узнав о сдаче Москвы, он был потрясен этим известием. В войсках боялись, что Александр вынужден будет заключить унизительный мир с Наполеоном.

"23 августа 1812 года состоялся разговор государя с генералом Вильсоном (личным доктором императрицы Марии Федоровны). Император уполномочил его объявить самым положительным образом, что он не вступит в переговоры с Наполеоном и никому сделать этого не позволит, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в России, и прибавил: "Лучше отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири, чем подпишу постыдный мир Отечества!"[1.1,т.3,с.108].

Вот когда, вероятно, зародилась мысль искупить свою вину перед отцом в далекой Сибири в образе святого старца.

"Решимость государя не мириться с Наполеоном не разделялась всеми государственными сановниками, и в малодушных советах недостатка не было. Поборники мира, цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев, граф Аракчеев и другие выражали сомнение в успехе борьбы с Наполеоном. Но Александр остался непреклонным в принятом решении и напомнил Кутузову, что он еще обязан оскорбленному Отечеству за потерю Москвы". [1.1,т.3,с.112].

Вот так, встав на сторону Кутузова и народного ополчения, он отверг советы государственных сановников по заключению унизительного мира. Более того, объявил полководцу два выговора за то, что тот принял французского генерала, прибывшего для заключения мира, и допустил из ссылки в войска Яшвиля, принимавшего активное участие в убийстве Павла.

"Забывая про опасности, которые могли грозить его жизни, он продолжал прогуливаться один по каменно островским рощам, предаваясь новым для него размышлениям, а дворец его по-прежнему стоял открытым и без стражи" [1.1,т.3,с.116].

И это во время нашествия великой армии французов, покоривших 12 народов!

"Из деиста он обращался постепенно в верующего христианина. Гибель Москвы потрясла его до глубины души; он ни в чем не находил утешения и признавался товарищу своей молодости, князю Александру Николаевичу Голицыну, что ничто не могло рассеять его мрачных мыслей" [1.1,т.3,с.116]

И Голицын посоветовал ему почаще заглядывать в Библию, в которой он найдет ответы на волнующие его вопросы. Сам Голицын, по своему истолковав одно место из Библии, убежден, что французы скоро покинут Москву и наши войска одержат над ними победу.

"Голицын, что ты делаешь? Что это значит? Все стараются бежать, а ты строишься?" "Да, – отвечал князь, – место, где я теперь, так же безопасно, как всякое другое, куда бы я мог бежать; Господь–защита моя, на него я уповаю". "С какого времени, – возразил государь, – у тебя так много надежды на помощь Божью, и на чем же основано твое упование?" "Сердце мое о том свидетельствует, – сказал тогда князь, – и вот та боговдохновенная книга, которая подтверждает непреложность моего упования".

С этими словами он хотел подать государю Библию, но книга по его неосторожности упала, раскрывшись, на пол. "Позвольте же мне, – сказал

князь, – прочитать Вам именно то место, на котором Библия раскрылась". Это был 90-й псалом... Слушая чтение это псалма, государь оставался неподвижным и был проникнут изумлением. Падение Библии на этой странице истолковывалось Голицыным как веление Бога. Во время молебствия перед своим отъездом в армию Александр снова услышал чтение того же псалма. Государь призвал к себе священника и спросил его, кто подал ему мысль прочитать именно это место из Писания."Никто, – отвечал священник, – но я молился Господу и просил его внушить мне, что именно избрать и прочесть из его божественного слова для одобрения и утешения моего государя, и мне казалось потом, что этот был именно гласом божьим к вашему величеству".

Во время дальнейшего военного похода государь, остановившись в одном месте, захотел, чтобы ему прочитали что-нибудь из Библии. Приглашенное для этого лицо явилось и прямо стало читать 90-й псалом. При первых же словах государь прервал читавшего, и спросил: "Кто внушил Вам читать мне именно это место? Не Голицын ли?". Но тот ответил, что он не видал Голицына и что никто не говорил ему об этом, но что он просил Господа указать ему такое место, которое по преимуществу могло бы благотворно подействовать на государя, и затем избрал этот псалом. Император был очень изумлен и внимательно вслушивался во все, что ему читали, с гораздо большим против прежнего усердием, будучи уверен, что все это совершается по особому устроению божьему.

"С тех пор, – заключает князь Голицын, – сердце его открылось для принятия спасительных впечатлений веры и благодати, и он приучил себя читать Библию каждый день утром и вечером" [1.1,т.4,с.142].

Вот так, сильно перегнутые в одном месте страницы Библии, раскрывшись при ее падении, сделали верующим 35 летнего императора благодаря религиозным убеждениям его друга детства! Предлагаю читателю самому взять в руки Библию и прочитать внимательно этот 90-й псалом.

И Александр, "придя к императрице, спросил, не может ли она дать ему почитать Библию. Императрица очень удивилась этой неожиданной просьбе и отдала ему свою Библию" [1.1,т.3,с.116].

"Пожар Москвы осветил мою душу, – признавался впоследствии император Александр прусскому епископу Эйлерту, – и наполнил мое сердце теплотою веры, которой я не ощущал до тех пор" [1.1,т.3,с.117].

Эти выдержки говорят сами за себя, без всяких комментариев.

Наполеон, не дождавшись мира с Александром, покинул Москву. Наша армия значительно окрепла. С отступлением французов императору было предложено заменить Кутузова на посту главнокомандующего. Вот его красноречивый ответ, не только как царя, но и как гражданина своего Отечества: "Все люди честолюбивы; признаюсь откровенно, что и я не менее других, и если бы теперь внял только этому одному чувству, то сел бы с Вами в коляску и поехал в армию. Рассматривая невыгодное положение, в которое мы вовлекли неприятеля, отличный дух армии, неисчерпаемые источники империи, приготовленные мною многочисленные запасные войска, распоряжения, посланные мною в Дунайскую армию, я несомненно уверен, что победа у нас неотъемлема и что остается только, как Вы говорите, пожинать лавры. Знаю, что если я буду при армии, то вся слава отнесется ко мне и что я займу место в истории. Но когда подумаю, как мало опытен я в военном искусстве в сравнении с Наполеоном, и что, невзирая на добрую волю мою, я могу сделать ошибку, от которой прольется драгоценная кровь моих людей, то, невзирая на мое самолюбие, охотно жертвую личною славою для благополучия армии. Пусть пожинает лавры тот, кто более меня достоин их. Возвращайтесь к фельдмаршалу, поздравьте его с победой и скажите ему, чтобы он выгнал неприятеля из России" (из записок графа Мишо).

Государь наградил князя Кутузова золотой шпагою с алмазами и лавровым венком и удостоил его следующим собственноручным рескриптом: "Победа, одержанная Вами над Мюратом, несказанно обрадовала меня. Я льщу себя надеждою, что сие есть начало, долженствующее иметь за собой еще важнейшие последствия. Слава России нераздельна с Вашей собственной и со спасением Европы".

В декабре 1812 года наши войска вышли к границе. Закончилась Отечественная война. "25 декабря 1812 года, в день Рождества Христова, манифестом было возвещено России о благополучном окончании Отечественной войны, вместе с тем в особом манифесте государь высказал намерение соорудить в Москве храм во имя Спасителя Христа, в ознаменование благодарности к промыслу божьему, спасшему Россию от грозившей ей гибели". [1.1,т.3,с.137].

И приходится только сожалеть, что этот храм разрушен по указанию Сталина. Ведь это не только исторический памятник культуры, но и память об Отечественной войне, о тех, кто спас наше Отечество в XIX веке от порабощения.

Наши войска имели даже возможность полностью пленить или уничтожить армию Наполеона при переправе через Березину. Для этого необходимо было с помощью конницы Платова или хотя бы отряда Д.Давыдова при помощи конной артиллерии разрушить в тылу у французов переправу (три моста) через Березину, и тогда по ледяной воде ни один француз не ушел бы из России.

Но "нерешительность Кутузова под Вязьмою и Красным, ошибки Чичагова и осторожность Витгенштейна дали гению Наполеона возможность восторжествовать с новым блеском над постигшими его небывалыми невзгодами" [1.1,т.3,с.126).

Войска вошли в Вильну. Сюда же прибыл император, и "11 декабря 1812 года князь Кутузов в парадной форме со строевым рапортом в руке стоял у дворцового подъезда в Вильне с почетным караулом от лейб-гвардии Семеновского полка. В пять часов пополудни прибыл император, прижал к сердцу фельдмаршала, принял рапорт и, поздоровавшись с семеновцами, вошел во дворец рука об руку с победоносным полководцем. Он повел его в свой кабинет и беседовал с ним без свидетелей. По выходе Кутузова из государева кабинета, граф Толстой поднес ему на серебряном блюде орден Св. Георгия 1-й степени". [1.1,т.3,с.132].

О чем говорили они наедине? Это навсегда останется тайной для истории. Быть может, как раз о том, что упущена возможность полного пленения и разгрома армии противника под Березиной и придется еще долгое время добивать его в Европе.

"На следующее утро, в день рождения императора Александра, 12 - го

декабря, государь сказал собравшимся во дворец генералам: "Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу!" В этих немногих словах была выражена тайная дума Александра явиться защитником угнетенных народов... Предложение, сделанное вильненскими жителями дать бал, было отклонено императором, потому что "в настоящих обстоятельствах ни танцы, ни звуки музыки не могли быть приятны"; согласившись же удостоить своим присутствием бал, данный Кутузовым, государь, как он выразился, имел в виду единственно сделать удовольствие старику" [1.1,т.3,с.134].

Здесь в Вильне Александр поражает всех своим милосердием к пленным.

"Приезд в Вильну Александра был истинным благодеянием Провидения для оставшихся в живых неприятелей, которым немедленно была оказана всевозможная помощь не только по его повелению, но даже под его личным надзором" [1.1,т.3,с.136].

Встал вопрос: продолжать преследование Наполеона или ограничиться освобождением России? Все были против заграничного похода, в том числе и Кутузов. Но Александр думал иначе. Вот тому наглядное подтверждение. "Неужели, государь, мы не обеспечены навсегда от всякого подобного нашествия?– возразила Р.С. Стурдза. – "Разве враг осмелится еще раз перейти наши границы?" "Это возможно, – ответил Александр, – но если хотеть мира прочного и надежного, то надо подписывать его в Париже; в этом я глубоко убежден". Кутузов был сторонником совершенно противоположного взгляда; он полагал, что Наполеон теперь для России не опасен..." [1.1,т.3,с.128].

Шишков, сочувствовавший взглядам Кутузова относительно необходимости отказаться от заграничного похода, спросил фельдмаршала, отчего он не настаивает на этом перед государем? Кутузов ответил: "Я представлял ему об этом, но, первое, он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно; и другое, скажу тебе про себя откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцелует: тут я заплачу и соглашусь с ним" [1.1,т.3,с.137].

Александр был уверен, что, если ограничиться перемирием, то Наполеон, нарушив его, вновь пойдет на Россию. И поэтому он решил продолжать преследование до Парижа, освобождая Европу.

"26 января 1813 г. русские войска вступили в Варшаву, и ключи от города были поднесены Милорадовичу тем самым чиновником, который в 1754 году поднес их Суворову. По приказанию государя Варшава была освобождена от постоя" [1.1,т.3,с.140].

"Но при этом следует заметить, что в герцогстве Варшавском никто, однако, не встречал русских, как своих освободителей. Одни евреи каждого местечка, лежавшего на дороге, где проходили войска, выносили разноцветные хоругви с изображением на них вензеля государя; при приближении русских они били в барабаны и играли на трубах и литаврах... Впрочем, полякам нельзя было жаловаться: войска наши соблюдали строжайший порядок" [1.1,т.3,с.140]. Когда Наполеон, вторгаясь в Россию (Польша находилась в границах России), то польские войска до 100 тысяч солдат без единого выстрела перешли на сторону противника под руководством двух польских генералов – Политковского и Соколинского.

Но "с открытием заграничного похода здоровье князя Кутузова, видимо, начинало слабеть... Когда недуги не позволяли ему лично докладывать дела, то Александр приходил к нему сам и занимался с ним в его кабинете. Вообще император обращался с фельдмаршалом с всевозможным уважением" [1.1,т.3,с.142].

"У моста императору Александру поднесли лавровый венок. Государь отослал его Кутузову, сказав, что лавры принадлежат ему... По прибытии главной квартиры в Бунцлау, 6 апреля (1813 г.) болезнь Кутузова не позволила ему далее следовать за армией... Он скончался 16 апреля. "Болезненная и великая не для одних Вас, но и для всего отечества потеря, – писал государь овдовевшей княгине.– Не Вы одна проливаете о нем слезы: с Вами плачу я, и плачет вся Россия!" [1.1,т.3,с.144].

За эти четыре месяца, что Александр находился при армии, Кутузов "образовывал " его для борьбы с Наполеоном. И эти уроки не прошли даром. "Перед началом заграничного похода генерал адъютант князь Волконский был наименован начальником главного штаба всех армий при фельдмаршале Кутузове. С этого времени от самого государя исходили все распоряжения. Он наблюдал за исполнением их " [1.1,т.3,с.140]. А первым заместителем у него был Барклай-де- Толли.

После смерти Кутузова главнокомандующим был назначен Витгенштейн, и через четыре дня произошло сражение под Люценом. "Под личным предводительством Наполеона к Лейпцигу двинулись 125 тысяч человек. 20 апреля разбросанные силы французов были неожиданно атакованы под Люценом союзниками, располагавшими для боя 72 тыс. войск (39 тысяч русских и 33 тысячи прусских). Император Александр и король прусский, выехав 17 апреля из Дрездена, прибыли к войскам и участвовали в разыгравшемся на люценских полях сражении, находясь нередко под ружейным огнем.

На просьбу окружавших государя удалиться из опасного места Александр ответил: "Для меня здесь нет пуль" [1.1,т.3,с.146].

В результате этого сражения наша армия вынуждена была отступить. Наполеон запросил перемирия, но ответа не последовало.

"Итак, Наполеону оставался один исход – снова обратиться к оружию. 8 и 9 мая в Бауцене разыгралось кровопролитное сражение. Урон союзников составил 12 тысяч человек" [1.1,т.3,с.150].

И наши войска при поддержке немецкого корпуса опять отступили…

"После поражений под Люценом и Бауценом стало очевидно, насколько звание, в которое после смерти Кутузова был облечен граф Витгенштейн, не соответствовало его силам" [1.1,т.3,с.151 ].

Ведь Витгенштейн явно не справлялся с возложенной на него задачей: "Милорадович поехал к государю, изобразил ему настоящее положение дел и просил его принять лично начальство над армией, на что Александр ответил: "Я взял на себя управление политическими делами, что же касается до военных, то я не беру их на себя". "В таком случае поручите армию Барклаю, он старше всех ", – сказал Милорадович. "Он не захочет командовать", – возразил государь… "Прикажите ему, ваше величество; тот изменник, кто в теперешних обстоятельствах осмелится воспротивиться вашей воле". [1.1,т.3,с.152].

Барклай де Толли категорически отказался от руководства союзной армией, и Александр вынужден был взять военное руководство на себя. Оценив катастрофическое положение нашей армии, Александр согласился заключить перемирие с Наполеоном на 9 недель с 23 мая по 8 июля. Затем перемирие было продлено до 29 июля. Перемирие практически спасло русскую армию от полного разгрома.

По поводу заключения перемирия Наполеон сказал: "Если союзники не хотят мира чистосердечно, то это перемирие может сделаться для нас роковым". Исход войны зависел отныне от того, которая из враждующих сторон заручится содействием Австрии... Впоследствии, уже находясь на острове Св.Елены, Наполеон осознал свою ошибку.

"Не следовало мне, – говорил он, – соглашаться на перемирие после победы при Бауцене. Я уже был в Бреславле, и если бы продолжал безостановочно движение, то русские и пруссаки ушли бы за Вислу, поляки снова вооружились бы, и мой тесть никогда не отважился бы явно восстать против меня". Нельзя отрицать, что третье большое сражение, по всей вероятности, имело бы для Наполеона весьма благоприятные последствия: русские отступили бы в Польшу, Пруссия была бы подавлена, Австрия осталась бы нейтральной" [1.1,т.3,с.154].

Таким образом, перемирие, на которое пошел Александр в критическую для своей армии минуту, когда русская армия была окончательно расстроена, полки перемешаны, когда не знали даже точную численность союзных войск, является первым значительным и решающим успехом императора и как политического деятеля Европы, и как будущего полководца и освободителя Европы от гнета Наполеона.

Во время этого перемирия Австрия фактически перешла на сторону России и Пруссии.

"15 июня 1813 года Россия и Пруссия заключили в Рейхенбахе секретную конвенцию с Австрией, в силу которой венский двор обязывался объявить войну Наполеону, если до истечения перемирия он не согласится на унизительные уступки" [1.1,т.3,с.155].

Наполеон был возмущен предательством Австрии. Во время переговоров Наполеон озадачил Меттерниха, прибывшего в нему в Дрезден, оскорбительным вопросом: "Сколько вам дала Англия за то, чтобы вы сделались моим врагом?" [1.1,т.3,с.159].

Перемирие подходило к концу. "Только меч может и должен решить исход событий", – высказал тогда с полным основанием император Александр. 31 июля Меттерних прислал на имя графа Нарбонна, находившегося при венском дворе в качестве французского посла, объявление войны.

Государь, не принимая, однако, звания главнокомандующего, оказывал главнейшее влияние на все движения армий, несмотря на присутствие двух других монархов. В ту же ночь (30 июля 1813 г.) Барклай де Толли послал на неприятельские аванпосты объявление о прекращении перемирия. На следующий день 125 тысячная русско-прусская армия выступила из Силезии в Богемию. Начался осенний поход 1813 года " [1.1,т.3,с.159].

Вот так прекратил перемирие Александр – не вероломно нарушив его, а заранее предупредив, что вновь продлевать его не намерен, тем самым дав возможность отступить французам без потерь!

"Ко времени открытия осенней кампании союзники разделили свои силы на три армии: 1.Главная (Богемская), в 237 тысяч при 764 орудиях (русских войск 77.200 при 274 орудиях; прусских – 49.300 при 128 орудиях; австрийских 110.500 при 362 орудиях), состояла под начальством австрийского фельдмаршала князя Шварценберга; 2.Силезская армия, в 99.500 при 340 орудиях (русских войск 61.220 при 236 орудиях, прусских 37.200 при 104 орудиях)), состояла под начальством Блюхера; 3.Северная, в 155.500 при 359 орудиях (русских войск – 30.500 при 120 орудиях, прусских 73.000 при 115 орудиях, шведских – 24.000 при 62 орудиях и отдельный корпус Вальмодена на нижней Эльбе – 28.000 при 62 орудиях), находилась под начальством наследного принца шведского Карла Иоанна. Кроме того,

в герцогстве Варшавском формировалась резервная армия под начальством Бенигсена. Она смогла перейти Одер только в конце августа. Всего в составе союзных действующих армий находилось 492 тысячи человек при 1383 орудиях". Вот такой союзной армией командовал император Александр в конце 1813 года!

Почти 200 тысяч солдат при 700 орудиях – такова численность русской армии, не считая резервной армии Бенигсена в составе союзной армии. И можно с полной уверенностью утверждать, что до 1813 года русские князья, императоры и полководцы не командовали такой многотысячной и многонациональной армией, какой пришлось командовать Александру, освобождая Европу.

"Действующая французская армия ко времени открытия военных действий после перемирия считала в своих рядах до 440 тысяч человек при 1200 орудиях " [1.1,т.3,с.160]. Во французскую армию, вполне вероятно, входили итальянцы и испанцы.

Это явно не вяжется с утверждением авторов нового учебника "Рассказы по истории СССР " за 4-й класс Т.С.Голубевой и Л.С.Геллерштейн: "Наполеон бросил остатки своей армии и умчался в Париж... Только около 30 тысяч наполеоновских солдат сумели уйти из России". И ни слова об Александре и о заграничном походе. Да и "сумели уйти " из России на сто с лишним тысяч солдат больше, чем утверждают эти историки. И это по минимуму!

Сражение под Дрезденом показало, что союзная армия, несмотря на некоторое превосходство в численности и вооружении над французской армией, еще не готова к полному разгрому неприятеля. Это сражение могло быть последним для Александра.

"К счастью, Провидение сохранило государя; он заметил, что лошадь его ударяла о камень, лежавший на земле, и немного поворотил ее в сторону, а только что генерал Моро успел встать на то место, на котором император находился довольно долго, как роковое ядро сразило его. Вслед за несчастьем, постигшим генерала Моро, союзники узнали о поражении австрийцев за Плауэнским оврагом... Таким образом, наступательное движение союзников к Дрездену кончилось полной неудачей. Это была последняя улыбка фортуны Наполеону". [1.1,т.3,с.164].

"Моро скончался две недели спустя после ампутации обеих ног выше колен; операцию сделал лейб-медик Виллие " [1.1,т.3,с.164].

"За несколько минут перед кончиною он хотел писать к императору, но

испустил дух, успевши продиктовать только следующие строки: "Государь! Нисхожу во гроб с чувствованиями уважения, удивления и преданности, запечатлевшимися в сердце моем к вашему величеству с первой минуты нашего свидания..." [1.2,т.6,с.219].

Вот так во время рокового испытания относились к нему генералы союзной армии!

"Ко всем невзгодам, испытанным союзниками, нужно еще присоединить значительные потери, которые в оба дня сражения под Дрезденом возросли до 30 тысяч человек" [1.1,т.3,с.164].

Союзные войска отступили. "Наполеон внезапно заболел и вынужден был отказаться от личного руководства преследованием... Вандамм один принялся за выполнение доверенной ему Наполеоном задачи... Двухдневный бой увенчался блистательной победой: Вандамм со всею свитою был взят в плен, были захвачены вся неприятельская артиллерия и 10 тысяч пленных. Это была первая победа над французами, при которой лично присутствовал император Александр, имевший к тому же полное право приписать себе одержанный успех; поэтому Кульмское сражение до конца жизни государя оставалось для него любимым воспоминанием " [1.1,т.3,с.165].

"Победа при Кульме имела особенно важное значение в смысле подъема духа армии, испытавшей поражение под Дрезденом и затем расстроенной беспорядочным отступлением. Князь Шварценберг, отчаиваясь в успехе, уже намерен был отвести австрийскую армию за реку Эгерт; Меттерних в то же время готовился отделить Австрию от коалиции" [1.1,т.3,с.166].

Победа окрылила союзников, но возникли разногласия, каким образом продолжать преследование.

"Император Александр с обычным своим спокойным видом старался убедить Шварценберга в не целесообразности его распоряжения, но выведенный, наконец, из терпения упорством фельдмаршала, сказал ему с неудовольствием: "Делайте с австрийской армией, что хотите; что же касается русских войск, то они двинутся на правую сторону Плейссы, где должны находиться, а не в другое место "... Сражение, разыгравшееся 4 октября, блистательным образом подтвердило справедливость мнения, высказанного императором Александром" [1.1,т.3,с.168].

"Вообще, – замечает очевидец по поводу исторического спора, происшедшего 3 октября, – сколько я ни видал государя, рассуждающего о военных делах в поле, то его мнения были самые основательные и дальновидные; но в нем была какая-то недоверчивость к самому себе, и он имел тот недостаток для военного человека, что он не скоро узнавал местное положение поля сражения, или, говоря техническим языком, он с трудом мог ориентироваться" [1.1,т.3,с.169].

Наполеон яростно сопротивлялся. Под Лейпцигом он вынужден был дать бой союзникам.

"Утром 4 октября император Александр прибыл на поле сражения, когда армия строилась в боевой порядок... Французы уже достигли прудов и селения Госсы, в близком расстоянии от высоты, на которой находился император Александр. Генералы, бывшие в свите государя, умоляли его удалиться, но Александр, не обращая внимания на опасность, с безмятежным спокойствием, обычным ему в важных случаях жизни, заботился только о подкреплении опрокинутых войск. Все стоявшие близ Александра считали

сражение проигранным, не отчаивался только государь. Это была блистательная из минут его военного поприща.

"Я смотрел нарочно в лицо государю, – пишет Данилевский, – он не смешался ни на одно мгновение и, приказав сам находившимся в его конвое лейб казакам ударить на французских кирасир, отъехал назад не более как шагов на пятнадцать. Положение императора было тем опаснее, что позади его находился длинный и глубокий овраг, через который не было моста".

В эту критическую минуту боя государь распорядился ввести в действие резервную артиллерию... 112 орудий русской резервной армии открыли огонь. Полтора часа обе стороны продолжали на расстоянии не более тысячи шагов с ожесточением ужасную канонаду, о которой граф Милорадович сказал, что она была громче Бородинской..." [1.1,т.3,с.170].

"Общая потеря каждой из сторон в первый день Лейпцигского сражения простиралась до 30 тысяч человек. 5 октября прошло в бездействии с обеих сторон; готовились к новому бою... Император Александр провел весь день в поле, под дождем, занимался лично принятием необходимых мер ввиду предстоящего решительного сражения; в действительности государь начальствовал над союзными войсками, а не кто другой; к князю Шварценбергу потеряли доверие, а прочие два монарха ни во что не вмешивались. Александр, ознакомившись в течение двух месяцев с австрийцами и их порядками, уже не оказывал им такой уступчивости, как при начале своего союза с ними; при разногласиях он твердо настаивал на своем мнении. Пруссаки во всем покорялись ему, и сами австрийцы, признавая его выдающиеся дарования и отсутствие всяких личных честолюбивых видов, начинали слушаться его, тем более что сосредоточение под Лейпцигом всех союзных армий увеличивало число войск, непосредственно зависевших от распоряжений государя, который, по выражению очевидца, был "истинным Агамемноном сей великой брани" [1.1,т.3,с.171].

"6 октября, по утру прекраснейшего осеннего дня, началась "Битва народов". Одно ядро упало весьма близко от государя; ему советовали отъехать, но он сказал любимую свою пословицу, которой всегда придерживался: "Одной беды не бывает: посмотрите, сейчас прилетит другое ядро ". Действительно, едва успел он произнести эти слова, как зажужжала граната и осколками своими ранила несколько конвойных солдат. Австрийский император и король прусский были неразлучны с государем, к которому беспрерывно приезжали адъютанты от разных корпусных командиров и от армий Бенигсена, шведского наследного принца и Блюхера " [1.1,т.3,с.172].

"Но самым радостным вестником был начальник саксонских войск, генерал Рюссель, перешедший с ними на сторону союзников часу в третьем; он явился к императору Александру, который при этом случае превознес его патриотизм " [1.1,т.3,с.173].

Очевидец и правдивый историк Плото пишет: "Император Александр говорил так ясно, определенно и с таким знанием стратегических движений, что возбудил общее удивление" [1.1,т.3,с.174].

С рассветом 7 октября император Александр объезжал войска, благодарил их и ободрял колонны, шедшие на приступ, но велел щадить город. Подъехав к войскам графа Витгенштейна, Александр сказал: "Ребята! Вы вчера дрались, как храбрые воины, как непобедимые герои; будьте же сегодня великодушны к побежденным нами неприятелям и к несчастным жителям города. Ваш государь этого желает, и если вы преданы мне, в чем я уверен, то вы исполните мое приказание". Слова государя с быстротою молнии были переданы во все ряды войск.

Около полудня император Александр въехал в Лейпциг во время не прекращавшегося еще боя. У одного окна показался король саксонский, но государь, заметив его, отвернулся.

В союзных войсках в трехдневном Лейпцигском сражении выбыло из строя более 50 тысяч человек (22 тысячи русских, 16 тысяч пруссаков, 12 тысяч австрийцев и 300 – шведов).

"Благодарение всевышнему, – писал Александр графу Салтыкову из Лейпцига.– С душевным удовольствием извещаю ваше сиятельство, что победа совершенная. Битва продолжалась 4,6,7 чисел. До 300 пушек, 22 генерала и до 37 тысяч пленных досталось победителям. Всемогущий един всем руководствовал..."

Наполеон с остатками разбитой армии быстро продвигался к Рейну... [1.1,т.3,с.174].

В письме к Салтыкову поражает прежде всего личная скромность императора. Ведь победа союзной армии в "Битве народов " – это, прежде всего, решающая победа Александра над Наполеоном, как полководца, которого после этого сражения можно смело поставить в один ряд с Александром Невским, с Петром I, с Суворовым и Кутузовым.

Но "император Франц и Меттерних нисколько не стремились к низложению Наполеона, а только к ослаблению его могущества..." [1.1,т.3,с.177].

"Один император Александр не верил в возможность прочного мира с Наполеоном во главе французского правительства и намерен был продолжать борьбу до последней крайности, чтобы подписать мир в Париже. Он стремился к низложению Наполеона и к полному освобождению Европы от его влияния; поэтому государь требовал немедленного продолжения войны и зимнего похода, желая воспользоваться полным расстройством французских вооруженных сил... Император Александр был твердо убежден, что вечный мирный договор с Наполеоном явится не чем иным, как перемирием, которое французский владыка всякий раз считал возможным нарушать, как только этого требовали его выгоды.

"Я не могу каждый раз поспевать к вам на помощь за 400 лье ", говорил Александр своим союзникам" [1.1,т.3,с.178].

В это время он в который раз с благодарностью вспоминает о своем воспитателе. В письме к Ц.Лагарпу от 22 декабря 1813 года он пишет: "...Прежде чем окончить это письмо, скажу Вам, что, если при помощи Провидения некоторые настойчивость и энергия, которые я имел случай выказать в течение 2-х лет, могли быть полезными делу независимости Европы, то этим я обязан Вам и Вашим наставлениям..." [1.1,т.3,с.181].

Главнокомандующий австрийской армией фельдмаршал Шварценберг по прежнему доставлял Александру немало хлопот.

"Император Александр направлял все свои усилия к тому, чтобы побудить главнокомандующего 1-й союзной армии к большей предприимчивости. Приучив себя с молодых лет переносить непогоду, он большею частью ехал верхом, в одном мундире и, по обыкновению, замечает очевидец, был одет лучше всех. Казалось, что он был не на войне, а спешил на веселый праздник

и на переходах очаровывал всех своею приветливостью. В городах, где

назначались ночлеги, Александр принимал местные власти и почетнейших обывателей и обнадеживал их своим покровительством.

Войскам было строжайше подтверждено о дружественном обхождении с французами и о соблюдении порядка и дисциплины" [1.1,т.3,с.183].

Не наивно ли полагать, что Александр, "приучив себя с молодых лет переносить непогоду", весь заграничный поход, проехав верхом и "в одном мундире", в расцвете лет, не дожив до 48 лет, "умер от лихорадки", которой переболел еще в детстве на ногах?!

"Единственно присутствие Александра, который, был главою союза, всем старался угождать, нередко с самоотречением всякой личности, и через то склонял всех на свое мнение, сделало не только возможным успехи разнородного ополчения, но избавило от погибели армии, которые без него пали бы жертвою несогласий" [1.1,т.3,с.184].

"Представляя Лагарпа в Лангре прусскому королю и его сыновьям, император Александр выразил чувства любви и признательности к своему бывшему наставнику в следующих красноречивых словах: "Всем, что я знаю, и всем, что, быть может, во мне есть хорошего, я обязан гражданину Лагарпу" [1.1,т.3,с.184].

"20 января 1814 года, по настоянию императора Александра, произошло сражение при Ла Ротьере; Наполеон, потеряв 6 тысяч человек и 63 орудия, отступил по направлению к Арси к затем повернул к Троа". [1.1,т.3,с.187 ].

Судьба Наполеона была предрешена. "Барон Витроль (яростный сторонник Бурбонов) 5 марта 1814 года был принят императором Александром и имел с ним продолжительную беседу. Государь обсуждал вопрос, на каком решении остановиться в случае отстранения Наполеона, отнесся не сочувственно к возвращению Бурбонов во Францию и сказал Витролю: "Если бы вы их знали, вы были бы убеждены, что бремя такой короны слишком тяжело для них, быть может, разумно организованная республика более соответствовала бы французскому духу..." Подобное смелое воззрение на французские дела ошеломило собеседника государя.

"Вот до чего мы дожили, о боже, 17-го марта! Император Александр, царь царей, соединившихся для блага вселенной, говорил мне о республике", – пишет Витроль в своих записках…Тем не менее, защитник прав Бурбонов постарался поколебать воззрения императора: "...соедините ваши силы, не оглядываясь назад, сожгите ваши корабли, двигайтесь прямо к Парижу, и я предаю мою голову в руки вашего величества; пусть она падет на плахе, если общественное мнение не выскажется в Париже открыто в пользу восстановления монархии". Речь Витроля произвела впечатление на императора Александра. [1.1,т.3,с.196].

Вероятно, после этой речи Александр усомнился в целесообразности республики в России, допуская в будущем лишь конституционную монархию.

Александр высказывал мысль идти на Париж, но Шварценберг всячески старался помешать ему. "Государь сошел с лошади и, ходя по полю с Барклаем, окруженный обыкновенно свитою, не скрыл негодования, вызванного в нем распоряжениями Шварценберга, и сказал громко: "Эти австрийцы сделали мне много седых волос".

По мнению очевидца, Михайловского-Данилевского, слова государя получают особенное значение, если принять во внимание, что Александр "не часто обнаруживал то, что происходило в душе его" [1.1,т.3,с.197].

Мог ли он тогда предположить, что последнее десятилетие своей жизни он будет полностью седым?

"Смелое решение – идти на Париж, бросив свои сообщения, – принадлежало всецело императору Александру".

13 марта началось движение союзников к Парижу; за исключением всех отдельных отрядов, они располагали для этой цели 170 тысячным войском. В тот же день произошел случайный для обеих сторон двойной бой у Фер- Шампенуаза с французскими войсками, которые шли на соединение с Наполеоном – корпуса Мармона и Мартье (17 тысяч) и дивизии Пакто и Аме (6 тысяч). Сражение представляет блестящий пример победы, одержанной

исключительно кавалерией с конной артиллерией; пехота не сделала ни одного выстрела.

Император Александр лично распорядился ходом боя против Пакто и Аме, неожиданно появившихся к вечеру на поле сражения. Русские врезались в неприятельские каре, которые, будучи окружены со всех сторон, не хотели сдаваться. В пылу боя войска готовы были не давать пощады даже положившим, наконец, оружие. Чтобы остановить резню, государь, подвергая себя личной опасности, въехал в неприятельское каре с лейб казачьим полком; напрасно многие напоминали Александру об угрожавшей ему опасности. "Хочу пощадить их", – отвечал он. Пакто и прочие генералы были представлены императору, который хвалил выказанную ими храбрость и принял живое участие в судьбе пленных, коих на этом месте было более 3 тысяч. Вообще французы убитыми, ранеными и пленными потеряли до 11 тысяч; победителями было захвачено 75 орудий [1.1,т.3,с..202].

А вот как этот бой описан в шеститомнике Богдановича со слов генерал адъютанта Данилевского.

"Государь начал говорить с командовавшим неприятельским генералом Пакто, который в ответах своих называл его высочество генералом. "Вы говорите с императором", – сказал я пленному военачальнику. "Это невозможно, – отвечал он…– Ваш государь, верно, не пойдет лично в атаку с одною конницей!"

Император, услыхав наш разговор, приказал мне не выводить французского генерала из заблуждения. В это время с разных сторон подоспели войска, и остальные французы, еще не сдававшиеся, были расстроены; причем взято в плен несколько тысяч человек" [1.3,т.6,с.26].

"Для обороны столицы в распоряжении брата Наполеона Иосифа находилось всего лишь не более 40 тысяч человек с 154 орудиями" [1.1,т.3,с.203].

Александр не хотел ненужного кровопролития и предложил обороняющимся войскам прекратить огонь и добровольную сдачу в плен. "Затем государь поручил Пейру ехать к главнокомандующему неприятельскими войсками с объявлением, что император требует сдачи Парижа, стоит перед стенами его с многочисленною армиею и ведет войну не с Францией, а с Наполеоном. Вместе с Пейром велено было ехать флигель адъютанту М.Ф.Орлову. Александр, отпуская полковника Орлова, сказал: "Разрешаю вам прекращать огонь повсюду, где вы найдете это нужным. Я уполномочиваю вас, не подвергаясь никакой ответственности, прекращать самые решительные атаки и даже приостанавливать победу, чтобы предупреждать и отвращать бедствия. Париж, лишенный своих защитников и своего великого вождя, не в силах сопротивляться; я глубоко убежден в этом. Но Бог ниспослал мне власть и победу лишь для того, чтобы я доставил вселенной мир и спокойствие. Если мы можем достигнуть этого мира без борьбы, тем лучше; в противном же случае уступим необходимости и будем сражаться, потому что с бою или церемониальным маршем, на развалинах или в пышных палатах, но Европа должна ныне же ночевать в Париже" [1.1,т.3,с.204].

"Государь, величественный и гордый, когда дело касалось интересов Европы, – пишет Орлов, описывая капитуляцию Парижа, – скромный и смиренный, как только шло дело о нем самом, либо о его славе, принимая на себя роль пассивного орудия Провидения, был в действительности повелителем судеб мира. Разговор его носил отпечаток этих двух оттенков характера и выражал уверенность в победе, соединенную с отеческою заботливостью об участи побежденных врагов" [1.1,т.3,с.205].

Но "честолюбивое желание Александра не могло быть исполнено. Ожесточенный бой завязался по всей линии. В 5 м часу пополудни все позиции, кроме Монмартра, были потеряны французами... Успех под Парижем был куплен дорогою ценою; союзники потеряли в день сражения 18 марта 8.400 человек (в том числе 6 тысяч русских)... Пока договаривались с французскими маршалами о сдаче Парижа, император Александр объезжал войска и поздравлял их с победой; тогда же государь пожаловал графа Барклая де Толли в фельдмаршалы" [1.1,т.3,с.206].

Таким образом, назначив его командующим русскими войсками в мирное, послевоенное время.

Орлов возвращался в русскую армию с радостным известием. Александр спросил его: "Какие известия привезли вы?" "Ваше величество, это капитуляция Парижа", – отвечал Орлов… Александр взял капитуляцию, прочел ее, сложил бумагу и, положив под подушку, сказал: "Поздравляю вас; ваше имя связано с великим событием" [1.1,т.3,с.207].

Наполеон, узнав, что союзные войска входят в Париж, с изумлением воскликнул: "Это прекрасный шахматный ход! Я никогда бы не поверил, что генерал коалиции способен сделать это!" [1.1,т.3,с.208].

Александр не пожелал присваивать себе звание фельдмаршала или генералиссимуса. Фактически он не имел даже генеральского звания, получив чин полковника, будучи великим князем.

Просьба пленных генералов французской гвардии, оборонявших Париж и

подписавших капитуляцию, была выполнена Александром. "Император Александр согласился предоставить охранение спокойствия в столице национальной гвардии и дал слово, что он ничего не потребует от жителей, кроме жизненных припасов для армии; войска решено было расположить биваками" [1.1,т.3,с.209].

Александр предоставил жителям Парижа право самим решать, какое правление предстоит утвердить во Франции – республику или монархию. "Союзные монархи не желают ниспровержения престолов, – заявил Александр…– Они будут поддерживать не какую-либо партию недовольных настоящим правительством, а общий голос почетнейших людей Франции. Мы решились продолжать борьбу до конца, чтобы не возобновлять ее при менее выгодных обстоятельствах, и будем сражаться, пока не достигнем прочного мира, который нельзя ожидать от человека, опустошившего Европу от Москвы до Кадикса" [1.1,т.3,с.210].

И тут Шильдер с гордостью замечает: "Покорение Парижа явилось необходимым достоянием наших летописей. Русские не могли бы без стыда раскрыть славной книги своей истории, если бы за страницею, на которой Наполеон изображен стоящим среди пылающей Москвы, не следовала страница, где Александр являлся среди Парижа" [1.1,т.3,с.211].

"Какими чувствами преисполнена была тогда душа Александра? Что думал государь, переживший тяжелое испытание Аустерлица, блеск Тильзитского свидания, сменивший Фридландское поражение и пожар Москвы? Он с полным смирением готовился отплатить за испытанные зло и огорчения неслыханным в истории великодушием.

Действительно, среди Парижа явился победитель, не искавший другого торжества, как только счастье побежденных. Еще в Вильне в декабре 1812 года император Александр сказал: "Наполеон мог даровать мир Европе. Мог – но не сделал! Теперь очарование исчезло! Увидим, что лучше: заставить себя бояться или любить?"

В Париже государю представилось благодарное поприще для применения на деле этих великодушных помыслов и идеальных стремлений..." [1.1,т.3,с.212].

Колодка с орденами и медалями императора Александра I

1. Крест ордена св.Георгия IV степени, которым император был награждён 13 декабря 1805 года. Диаметр 27,6 мм. Золото, эмаль.

2. Медаль "В память Отечественной войны 1812 года". Диаметр 24 мм. Серебро.

3. Австрийский Военный орден Марии Терезии. Диаметр 31 мм. Золото, эмаль.

4. Прусский орден Железного креста. Диаметр 25,5 мм. Серебро, металл.

5. Шведский Военный орден Меча. Диаметр 32,5 мм. Золото, эмаль.

6. Крест австрийский "В память войны 1813-1814 годов".

7. Медаль прусская "В память войны 1813-1814 годов".

***

Император Александр, как "генерал коалиции", освободивший Европу от Наполеона, вполне был достоин звания генералиссимуса. Но он считал для себя недопустимым награждать самого себя даже генеральским званием, не говоря уже о звании фельдмаршала. ( Не в пример Сталину и Брежневу).

Подозвав к себе генерала Ермолова... и помолчав с минуту, Александр спросил: "Ну, что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка". "Не знаю, государь, – ответил Ермолов.– Могу сказать только, что слова, которые удостоился я слышать от вашего величества, никогда еще не были сказаны монархом своему подданному"...

Народ толпился на улицах, и даже кровли домов были покрыты любопытными зрителями. Из окон свешивались белые скатерти. Женщины в окнах и с балконов махали белыми платками...

Ласково отвечая на приветствия населения, государь сказал громко:

"Я не являюсь врагом. Я приношу вам мир и торговлю". Слова императора вызвали рукоплескания и возгласы "Да здравствует Александр!" [1.1,т.3,с.212].

"В десять часов утра мы прибыли к предместьям Парижа... "Где государь?""Вот он, вот Александр!" – взывали они… "Как он милостиво кланяется, с какою ласкою он с нами говорит!"... И от одного конца Парижа до другого мгновенно раздалось восклицание: "Да здравствует Александр! Да здравствуют русские!" – произносимое миллионом голосов... Многие, теснясь около государя, просили, чтобы его величество остался во Франции: "Царствуйте над нами, – говорили они, – или дайте нам монарха, который был бы на вас похож!" [1.1,т.3,с.212].

"Александр принял Коленкура и объявил ему о необходимости отречения со стороны Наполеона; только на этом основании государь признавал возможным войти с ним в переговоры. "Я не питаю никакой злобы, верьте этому, – сказал Александр.— Наполеон несчастен, и с этой минуты я прощаю ему то зло, которое он причинил России; но Франция, Европа нуждаются в покое, а с ним они никогда не будут иметь его..." [1.1,т.3,с.217].

Дальнейшая судьба Наполеона была решена. "Император Александр окончательно остановился на о. Эльбе и в заключение прибавил: "Убедите вашего повелителя в необходимости покориться судьбе, и затем мы посмотрим... Все, что только окажется приличным, будет сделано. Я не забуду, что должно воздать человеку столь великому и столь несчастному" [1.1,т.3,с.218].

Эту судьбу Наполеону предсказала знаменитая провидица, когда он еще

был офицером французской армии (что он будет императором Франции). Когда он стал императором, он приказал разыскать ее, и, увидав его вторично, она предсказала ему ссылку на острове. В ответ Наполеон расхохотался, не поверив ей…

До конца своей жизни запомнил Александр свое вхождение в Париж.

"Наше вхождение в Париж было великолепное, – рассказывал государь князю Голицыну.– Все спешили обнимать мои колена, все стремились прикасаться ко мне; народ бросался целовать мои руки, ноги; хватались даже за стремена; оглашали воздух радостными криками, поздравлениями. Но душа моя ощущала тогда в себе другую радость. Она, так сказать, таяла в беспредельной преданности к Господу, сотворившему чудо своего милосердия; она, эта душа, жаждала уединения... Мне хотелось говеть и приобщиться Св.тайн; но в Париже не было русской церкви..."

Внутренний духовный процесс неуклонно совершался, оставаясь пока еще незаметным для лиц, непосредственно окружавших императора, и постепенно Александр 1801 года обращался в Александра 1815 года, в творца Священного союза" [1.1,т.3,с.220].

"Император Александр пожелал также, чтобы говели войска; последовал приказ, воспрещавший офицерам и солдатам посещение на это время театров, шумных народных собраний и всяких публичных увеселений. В день светлого воскресенья Христова, 29 марта (10 апреля) парижское население было свидетелем совершенно нового для себя зрелища..." [1.1,т.3,с.222].

День светлого воскресенья – день Феодора Стратилата, святого, умертвившего чудовище и обратившего в христианскую веру иноверцев. Вот, вероятно, почему он взял имя Феодор. (К тому же Феодор в переводе означает – дар Божий).

Беседуя с князем Голицыным, Александр вспоминал: "Еще скажу тебе о новой и отрадной для меня минуте в продолжение всей жизни моей... Я живо тогда ощущал, так сказать, апофеоз русской славы между иноплеменниками; я даже их самих увлек и заставил разделить с нами национальное торжество наше... Мне даже было забавно тогда видеть, как французские маршалы, как многочисленная фаланга французских генералов теснилась возле русского креста и друг друга толкала, чтобы иметь возможность скорее к нему приложиться. Такое обаяние было повсеместно: так оторопели французы от духовного торжества русских".

В тот же первый день праздника император Александр пожаловал своему бывшему наставнику Лагарпу, имевшему в России только чин полковника, орден Св.Андрея Первозванного" [1.1,т.3,с.223 ].

"Александр высказал свои взгляды на современное положение французских дел, неодобрительно отозвался о Бурбонах: "Эти люди никогда не сумеют поддержать себя".

Население столицы относилось, между тем, совершенно иначе к своему великодушному победителю и защитнику против излишних требований союзников, чарующее обращение и на чужбине привлекало к нему сердца всех. Сперанский, услышав в далекой ссылке о восторге, с которым везде встречали Александра, сказал: "Верьте, что тут нет лжи; будь человек с каменным сердцем – и тот не устоит против обращения государя: это сущий прельститель ". Нелегко было достигнуть полной, решительной победы и не оставить никакого раздражения в побежденных, приобрести их любовь и уважение. Александр сумел одержать эту двойную победу. Даровитость, гибкость ума и твердость его воли явились в Париже в полной силе; все эти качества вполне соответствовали блестящей и трудной роли, выпавшей на его долю – быть вождем государей и народов" [1.1,т.3,с.228].

"Неподкупный, правдивый Штейн усматривал в поведении Александра редкое сочетание мудрости, благородства, мужества и возвышенности души; он посвятил характеристике его в своей переписке, относящейся ко времени пребывания союзников в Париже, следующие сочувственные строки: "Благородный, возвышенный и доброжелательный образ действий императора Александра покоряет все сердца, насильно отрывает их от тирана, заставляет французов забыть, что в их столице распоряжаются иноземцы... Император вел переговоры о внутренних делах Франции, руководствуясь самыми чистейшими, возвышенными принципами. Он предоставил действовать высшим государственным учреждениям, он ничего не предписывал, не принуждал ни к чему, – он давал свободу действий, он охранял, но не говорил, как владыка" [1.1,т.3,с.230].

"Лагарп, конечно, не отстал от Штейна в справедливой оценке и восхвалении образа действий Александра в 1814 году; по его мнению, он выдержал ту роль до конца с таким совершенством, что самые невероятные люди должны были признать, что он представляет собою редкое явление, встречающееся в тысячу лет раз.

Пакье (префект полиции), имевший постоянные сношения с государем, пишет в своих записках: "Замечали, что все исходит от Александра. Его союзник, король прусский, оставался незамеченным; его мало видели, он избегал показываться публично и сохранял всюду свойственную ему застенчивость, которая не могла придать ему особенного блеска. Александр, напротив того, ездил верхом по городу по всем направлениям и внимательно осматривал все общественные учреждения. Совершая эти поездки, он искал случая делать то, что могло возбудить к нему сочувствие всех классов общества ".

Все эти поездки предпринимаемы были государем без всякого конвоя и без оповещения о них французской полиции, чем причинялось сильнейшее беспокойство Пакье, который тщетно умолял изменить этот порядок осмотра парижских достопримечательностей. К счастью, опасения Пакье оказались напрасными, и все обошлось благополучно.

Популярности Александра среди образованной части парижского общества, несомненно, много способствовали его отношения к г-же де Сталь, салон которой послужил ему ареной для открытого высказывания различных либеральных мыслей" [1.1,т.3,с.230].

"Появление госпожи де - Сталь в Париже приняло, по свидетельству ее современников, размеры политического события. Через некоторое время после возвращения знаменитой писательницы у нее состоялся вечер, на котором присутствовали герцог Саксен Веймарский, послы иностранных держав и много знаменитостей из области политики и литературы. Император Александр также появился в салоне г-жи де Сталь; на этом вечере государь обнаружил всю присущую ему любезность и не упускал случая выражаться самым либеральным образом. Он высказал полное презрение к Фердинанду VII, тотчас по своему возвращению в Испанию уничтожившему конституцию; говорил о раболепстве французской печати, упомянув при этом, что ничего подобного нельзя встретить в России; сетовал, что его добрые намерения не были ни поняты, ни поддержаны во Франции.

"Бурбоны, – сказал Александр между прочим, – не исправившиеся и неисправимые, полны предрассудков старого режима. Либеральные взгляды у одного герцога Орлеанского; на прочих нечего надеяться ".

В течение этого вечера Александр обещал г-же де Сталь, что на предстоящем конгрессе потребует уничтожения невольничества.

"За главою страны, в которой существует крепостничество, – заметил при этом государь, – не признают права явиться посредником в деле освобождения невольников; но каждый день я получаю хорошие вести о внутреннем состоянии моей империи и с Божьей помощью крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование, при моей жизни".

Последние слова он произнес, обращаясь к Лафайету, присутствовавшему на этом собрании " [1.1,т.3,с.231].

"Выслушивая такие речи, г-жа де Сталь имела полное основание увлекаться освободительной миссией, принятою, по-видимому, на себя императором Александром. "Что за человек этот император России! Без него мы не имели бы ничего похожего на конституцию, – писала тогда восторженная почитательница Александра.– Я от всего сердца желаю осуществления всего того, что может возвысить этого человека, представляющегося мне чудом, ниспосланным Провидением для спасения свободы, со всех сторон окруженной опасностями".

Все памятники по указанию императора были сохранены. "Еще во время приема парижской депутации в Бонди император Александр сказал: "Общие памятники будут сохранены в целости"...Но для предупреждения подобных беспорядков на будущее время было решено снять статую Наполеона, о которой государь сказал: "Я боялся бы, что у меня закружится голова, если бы я был поставлен так высоко".[1.1,т.3,с.232].

Наши войска в Париже по указанию Александра имели существенные ограничения в передвижении и действиях. "Офицеры также имели своих притеснителей. Первый был генерал Сакен, который был назначен военным губернатором Парижа и всегда держал сторону французов" [1.1,т.3,с.233].

"Простив французам их нашествие на Россию, государь простил также и полякам яростное участие, принятое ими в этом нашествии и в разорении России" [1.1,т.3,с.234].

"Независимо от переписки, император Александр лично беседовал с Костюшкой. В разговоре государь спросил его, не желает ли он возвратиться в Польшу; тот ответил, что горячо желает умереть на родине, но вернется в Польшу только тогда, когда она будет свободна...".

Поляки имели полное основание доверять императору Александру. В доказательство приведем здесь мысли, высказанные государем Лагарпу в 1814 году. "Каким образом порядочный человек может отказаться от мысли иметь отечество? Если бы я был поляком, я поддался бы искушению, против которого они не устояли. Мое намерение состоит в том, чтобы вернуть из этого отечества все, что только окажется возможным для меня, даровать им конституцию, относительно которой я оставляю за собой право развивать ее по мере того, как они станут возбуждать во мне доверие к себе".

В этих немногих словах ярко выразились политические взгляды императора Александра относительно Польши, которыми он неизменно, до своей кончины, руководствовался в польском вопросе. [1.1,т.3,с.237].

Пребывание Александра в Париже подошло к концу.

"Александр покинул Францию с глубоким убеждением, что на развалинах революции нельзя основать прочного порядка" [1.1,т.3,с.242].

"Вождь бессмертной коалиции, стяжавший славу "умиротворителя вселенной Европы", как выражались тогда, высадился 26 мая 1814 года в Дувре в сопровождении короля прусского. Население встретило высоких гостей с невыразимым восторгом... Встретившей его от города депутации государь сказал: "Уверяю вас, я буду стараться о всегдашнем сохранении дружбы между Англией и Россией". На следующий день путешественники отправились в Лондон, где их ожидали не менее восторженная встреча и нескончаемые приемы и празднества " [1.1,т.3,с.243].

"2 июня 1814 года в Оксфордском университете происходило торжественное собрание, на котором императору поднесли диплом на звание доктора прав. Александр, обратившись к ректору, сказал: "Как мне принять диплом?! Я не держал диспута". "Государь, – возразил ректор, – вы выдержали такой диспут против угнетателя народов, какого не выдерживал ни один доктор прав во всем мире" [1.1,т.3,с.244].

"Во время пребывания в Брухзале государь получил поднесенное ему Св.Синодом, Государственным Советом и Сенатом прошение о принятии императором наименования Благословенного, "тем более приличного скромности и благочестивому смирению государя императора, что великие подвиги его очевидно ознаменованы покровительством всевышнего промысла". Вместе с тем испрашивалось высочайшее соизволение – выбить медаль и воздвигнуть в Петербурге памятник с надписью: "Александру Благословенному, императору Всероссийскому, великодушному держав восстановителю от признательной России" [1.1,т.3,с.246].

"Александр, призвав к себе 29 июня А.С.Шишкова, приказал ему в ответе на поднесенное государственными сословиями прошение написать указ, в котором было бы изъявлено, что его величество, благодаря за их к нему любовь и усердие, от сооружения памятника и принятия наименования Благословенного "отрицается и не соизволяет". На другой день Шишков принес указ, написанный в этом смысле, и государь без всякой перемены подписал его. Указ оканчивался словами: "Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам! Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как я в сердце моем благословляю оный! Да благоденствует Россия, и да будет надо мною и над нею благословение божие!" [1.1,т.3,с.247].

"В Петербурге производились между тем большие приготовления для торжественной встречи государя. Но уже 7 июля петербургский главнокомандующий генерал Вязмитинов получил следующий высочайший рескрипт: "Сергей Козьмич! Дошло до моего сведенья, что делаются разные приготовления к моей встрече. Ненавидя оные всегда, почитаю их еще менее приличными ныне. Един Всевышний причиною знаменитых происшествий, довершивших кровопролитную брань в Европе. Перед ним все должны мы смиряться. Объявите повсюду мою непременную волю, дабы никаких встреч и приемов для меня не делать. Пошлите повеление губернаторам, дабы ни один не отлучался от своего места для сего предмета. На вашу ответственность возлагаю точное исполнение сего повеления". По получении им этого рескрипта генерал Вязмитинов приказал разобрать все триумфальные арки и все сооружения для иллюминации" [1.1,т.3,с.248].

"Несмотря на все старания императора Александра отклонить от себя всякое чествование по случаю своего возвращения в столицу, он не избег празднества, устроенного в Павловске в честь победителя императрицею Марией Федоровной; оно состоялось 27 июля в Розовом павильоне. Здесь была представлена, в 4 х стенах, интермедия и пропета кантата Державина:

"Ты возвратился, благодатный, Наш кроткий ангел, луч сердец!"...

По окончании спектакля начался бал, прерванный фейерверком. Во время ужина государь в сопровождении императрицы матери обошел столы и пил за победу и здоровье ратных товарищей".[1.1,т.3,с.249].

"Рассказывают, что по возвращении Александра в Петербург Державин представился ему, желая лично поздравить государя с одержанным успехом. "Да, Гавриил Романович, – заметил Александр, – мне Господь помог устроить внешние дела России, теперь примусь за внутренние, но нужных людей нет". "Они есть, ваше величество, – ответил Державин, – но они в глуши, их искать надобно; без добрых и умных людей и свет бы не стоял".

Но Александр и не намеревался искать новых сотрудников для предстоящей трудной работы. У него уж был избран суровый делец, предназначенный им для приведения в порядок и для управления внутренними делами империи: граф Аракчеев! Быстрыми шагами приближалось то печальное время, когда усталый победитель Наполеона должен был скрыться за мрачною фигурою гатчинского капрала" [1.1,т.3,с.250].

Но и в это время Александра по-прежнему волнует вопрос об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Ведь дал в Париже клятву.

"По поводу нарисованной им идиллической картины крестьянского быта Шишков выражает в своих записках сожаление относительно несчастного предубеждения Александра против крепостного в России права, против дворянства и против всего прежнего устройства и порядка; по его мнению, это предубеждение "внушено в него было находившимся при нем французом Лагарпом и другими окружавшими его молодыми людьми " [1.1,т.3,с.257].

Интересна характеристика, данная Александру во время Венского конгресса: "Один из близких очевидцев событий Венского конгресса оставил в своем дневнике следующую характеристику императора Александра за это время. "Образ мыслей его и жизни изменился до такой степени, что самые близкие люди, издавна его окружавшие, уверяли меня, что по возвращении его из Парижа они с трудом могли его узнать. Отбросив прежнюю нерешительность и робость, он сделался самодеятелен, тверд и предприимчив и не допускает никого брать над собою верха. В первые годы его царствования вообще отдавали справедливость кротости его и мягкосердию, но оспаривали политическое его дарование, не подозревали в нем военных способностей и не полагали силы в его характере. Опыт убедил его, что употребляли во зло расположение его к добру, язвительная улыбка равнодушия явилась на устах его, скрытность заступила место откровенности, и любовь к уединению сделалась господствующей его чертою; он обращает теперь врожденную ему проницательность преимущественно к тому, чтобы в других людях открывать пороки и слабости, предугадывать пагубные намерения их, изыскивать средства от них уклоняться... Он употребляет теперь своих генералов и дипломатов не как советников своих, но как исполнителей своей воли; они боятся его, как слуги своего господина. Невзирая на это, уважение близких к нему особ от ежедневного с ним обращения не только не уменьшается, но увеличивается, и сие происходит от того, что государь, как человек, по природным способностям своим, по образованию, по опытности, по знанию света, дел и людей, несравненно выше всех его окружающих и имеет от того неоспоримую над ними поверхность, которую он обязан не сану своему, но личным своим достоинствам...

Невзирая на великое число чиновников российского дипломатического корпуса, находящихся в Вене, государь сам занимается беспрестанно делами, относящимися до конгресса. В затруднительных случаях, где уполномоченные его встречают противоречие, он лично ведет переговоры не только с монархами, но даже с министрами их, которые проводят с ним наедине по нескольку часов в его кабинете в жарких спорах...

Россия должна всегда сохранить в памяти, что она в роковую эпоху, ознаменованную столь важными событиями, имела такого государя, который, показав великие доблести в ратном деле, на общем европейском ареопаге, где надлежало рассечь новый гордиев узел, удержав за собою первенствующее место, лично вел переговоры с иностранными дворами, не страшился возражений искуснейших государственных мужей своего века и торжествовал над ними не силою, но убеждением и превосходством своих умственных способностей" [1.1,т.3,с.272].

О его решительности на переговорах красноречиво говорит следующий факт. "Государь отправился тотчас же к императору Францу и объявил, что, считая себя лично оскорбленным Меттернихом, он решился вызвать его на поединок. Австрийский император заметил, что если государь желает настоять на своем намерении, то Меттерних, конечно, не откажет дать ему должное удовлетворение и примет его вызов, хотя не мешало бы им предварительно объясниться. Это объяснение состоялось при посредстве генерал адъютанта Ожировского. Меттерних оправдывался глухотою Гарденберга и тем, что тот его не совсем понял. Этим объяснением закончилось дело о предложенном поединке" [1.1,т.3,с.285].

На переговорах, отстаивая границы Польши, в разговоре с Талейраном Александр заметил: "Я желал в Париже восстановления Польши, и вы одобряли это... я и теперь желаю этого, как человек, всегда верный либеральным идеям, которых я никогда не покину. Но в занимаемом мною положении желания человека не могут служить руководством для государя. Быть может, настанет день, когда окажется возможным восстановить Польшу, но в настоящее время об этом нельзя думать" [1.1,т.3,с.295].

В спорах с французским министром по саксонскому вопросу Александр заметил ему относительно принципов: "Вы говорите о принципах; но ведь это тоже принцип – держать данное слово, а я дал слово" [1.1,т.3,с.297].

В это время, "в ночь с 22 на 23 февраля 1815 года, Меттерних получил известие об отплытии Наполеона с о.Эльбы". Наполеон пытался расколоть коалицию. "Но, увы! Все эти попытки Наполеона придать своему возвращению на престол мирную развязку и отвлечь от коалиции императора Александра оказались тщетными. Могучее, звучное, ласковое слово государя раздалось на конгрессе и всех ободрило, все примирило, все соединило. Грозная коалиция воскресла во всем своем величии с единодушным намерением покончить раз и навсегда с Наполеоном... Россия, Англия, Австрия и Пруссия обязались каждая выставить по 150 тысяч человек и не прежде прекратить военные действия, как лишив Наполеона возможности возмущать спокойствие Европы; тогда же великие державы пригласили к участию в союзе все прочие европейские государства" [1.1,т.3,с.304].

"Вообще, против Наполеона союзники выставили 800 тысяч человек, из которых 167 тысяч – русских под начальством фельдмаршала графа Барклая де Толли. Русские войска двинулись с места своего расположения в начале апреля, но могли достичь французской границы лишь в июне, когда победа англо прусских войск при Ватерлоо уже решила участь Наполеона " [1.1,т.3,с.312].

"Первый религиозный порыв императора Александра, в мистическом смысле, проявился в 1812 году, когда тяжелые испытания обрушились на Россию и вселили тревогу в душе его. Религиозные стремления Александра не могли быть удовлетворены обычными церковными формами; он искал в деле религии нечто другое. Расставшись под влиянием роковых событий с теми гуманистическими идеалами, которые до некоторой степени воодушевляли его с юных лет, и, вступив на религиозную почву, он по свойствам своего характера и здесь руководствовался идеальными стремлениями, не расставаясь, вместе с тем, с присущею ему сентиментальной романтикой. При таком настроении у Александра должна была появиться восприимчивость к внушениям пиетистов и мистиков" [1.1,т.3,с.322].

"Душа Александра жаждала уединения. Пребывая в Гейльброне, Александр пожелал познакомиться с г-жой Криденер в тот самый момент, когда она настоятельно требовала у Волконского свидания с ним..." [1.1,т.3,с.324].

"Во время этого свидания она доказала своему слушателю, что минутное пробуждение совести, сознание своих слабостей и временное раскаяние не являются полным искуплением грехов и не ведут еще к духовному возрождению. "Нет, государь, – сказала она ему, – вы еще не приблизились к богочеловеку, как преступник, просящий о помиловании. Вы еще не получили помилования от того, кто один имеет власть разрешать грехи на земле. Вы еще остаетесь в своих грехах. Вы еще не смирились пред Иисусом, не сказали еще, как мытарь, из глубины сердца: "Боже, я великий грешник, помилуй меня!". И вот почему вы не находите душевного мира. Послушайте

слов женщины, которая также была великою грешницей, но нашла прощение всех своих грехов у подножия креста Христова". В этом смысле г-жа Криденер говорила государю в течение почти 3-х часов.

Александр мог сказать только несколько отрывочных слов; опустив голову на руки, он проливал обильные слезы. (Вероятно, чувствовал свою вину за смерть отца). Все слова, им слышанные, были, по выражению Писания, точно обоюдоострый меч, проникающий до самой глубины души и духа и судящий чувствования и помышления его сердца... "Все ваши слова нашли место в моем сердце: вы помогли мне открыть в себе самом то, чего я еще никогда не подмечал в себе; я благодарю за это Бога". Очевидно, встреча с баронессой Юлианой Криденер в 1815 году окончательно утвердила религиозное мировоззрение в душе Александра" [1.1,т.3,с.325].

"Усвоив себе обыкновение каждый день читать Св.Писание, Александр стал искать в нем непосредственные ответы на свои сомнения" [1.1,т.3,с.328].

"7 июня, – рассказывает Эмпейтаз, – он читал 35-й псалом; вечером он сказал нам, что этот псалом рассеял в его душе все оставшиеся у него беспокойства относительно успеха войны; отныне он убежден, что действовал согласно с волей Божьей "...

Убеждаясь все более в силе покаяния и молитвы, государь сказал однажды Эмпейтазу: "Я могу уверить вас, что часто, когда мне случалось бывать в трудных положениях, я всегда выходил из них молитвою. Я скажу вам, что чрезвычайно удивило бы всех, если бы было известно: когда в совещаниях с министрами, далеко не имеющими моих принципов, они оказываются противоположных мнений, я, вместо того чтобы спорить, творю внутренне молитву, и мало помалу они приближаются к принципам человеколюбия и справедливости" [1.1,т.3,с.328].

Если это действительно имело место, то, вероятно, здесь Александр обнаружил у себя некоторую способность владеть гипнозом. Но "тревожное настроение союзников продолжалось недолго.10 июня было получено радостное для них известие о решительной победе, одержанной при Ватерлоо; отныне среди коалиции стало преобладать исключительно одно соображение – в возможно скорейшее время достигнуть Парижа" [1.1,т.3,с.330].

"Не доезжая до Сен Дизье, государь встретил курьера, посланного из Парижа генерал адъютантом Чернышевым с донесением, в котором он уведомлял, что, по мнению Веллингтона, присутствие императора Александра в Париже необходимо, так как он один только в состоянии рассечь гордиев узел и принять меры, сообразные с обстоятельствами" [1.1,т.3,с.334].

И, несмотря на то, что необходимо было преодолеть более 200 верст по местности, не занятой нашими войсками, Александр, не раздумывая, оставил армию и поехал в Париж. Должно удивляться, –пишет по этому поводу Данилевский, – с какой смелостью государь отважился на опасный путь, в котором сотня решительных французов могла переменить участь вселенной".

28 июня Александр благополучно достиг Парижа и остановился в Елисейском дворце. Когда парижане, не ожидавшие так скоро увидеть государя, узнали его, то взывали в восторге: "Вот Александр, вот наш избавитель!" Прибытие императора Александра успокоило жителей Парижа; все партии признали в нем своего покровителя и возлагали на него свои надежды. Александр явился защитником целостности Франции против неумеренных требований своих союзников.

Александр ходил по Парижу пешком, иногда один, прогуливался по Елисейским полям верхом... и ездил по городу в карете, запряженной двумя лошадьми с двумя лакеями французами и с кучером, также французом, без всякого прикрытия" [1.1,т.3,с.335].

Что это – твердая уверенность в том, что ни один француз его не убьет или желание своей трагической смертью искупить свой невольный грех перед памятью отца?

И здесь государь постоянно виделся с г-жою Криденер. "Под влиянием этого нового настроения образ жизни Александра совершенно изменился; он уединялся, избегал празднеств и увеселений" [1.1,т.3,с.340].

По указанию Александра в Париже решено было дать парад русских войск. "Во время репетиции парада Александр сказал: "Я вижу, что моя армия первая в свете; для ее нет ничего невозможного, и по самому наружному ее виду никакие войска не могут с нею сравняться" [1.1,т.3,с.341].

"Английский адмирал Сидней Смит объявил, что этот смотр есть урок, даваемый русским императором прочим народам. Герцог Веллингтон сказал: "Я никогда не воображал, чтобы можно было довести армию до столь великого совершенства. Действительно, в продолжение церемониального марша, которым проходило более 107 тысяч человек пехоты, никто не сбился с ноги..."

После смотра союзные государи, принцы, генералы и другие приглашенные лица возвратились в Вертью в главную квартиру императора, где ожидал их великолепный обеденный стол, приготовленный на 300 приборов. Император Александр предложил тост: за мир в Европе и благоденствие народов" [1.1,т.3,с.342].

"К этому времени относится заключение Священного союза. Согласно договору братского христианского союза, задуманного Александром и названного Священным, союзники обязывались: пребывать соединенными неразрывными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие, управлять подданными своими в том же духе братства для охранения правды и мира..." [1.1,т.3,с.344].

Находясь в Швейцарии, он отчетливо осознал разницу между Россией и Западом. "Мне сказали, – пишет Данилевский, – что государь дорогою в Цюрих из Базеля много шел пешком, любовался богатством земли и неоднократно заходил в крестьянские дома. Дай Бог, подумал я, чтобы вид изобилия, порядка и опрятности, которые он в них, без сомнения, находил, на него подействовали, в чем я не сомневаюсь, зная, сколь он расположен к улучшению состояния его подданных; но душа его, конечно, страдала, когда он сравнивал состояние вольных швейцарских поселян с нашими крестьянами. Сердце государя напитано свободою; если бы он родился в республике, то он был бы ревностным защитником прав народных... История показывает нам, что в прочих государствах народы требовали от своих правительств прав, а у нас, напротив того, государь желал возвратить нам оные, но никто его не понимал; напротив, многие на него роптали" [1.1,т.3,с.348].

Александр не ожидал, что французский народ, открыто осудивший Наполеона, поддержит его, не оказав вооруженного сопротивления, после его бегства из ссылки. После этого Франция и ее народ вызвали неприязнь в душе императора. Отзыв государя о Франции за столом в Берлине: "В этой земле живут 30 миллионов скотов, одаренных словом, без правил, без чести; да может ли что-нибудь быть там, где нет религии"[1.1,т.3,с.350].

Как показало время, отсутствие всякой религии в широком смысле этого слова ведет к падению нравственности, и то, что постигло Францию в прошлом веке, постигло и нашу страну во времена сталинского правления.

Очевидно, правление Наполеона сыграло роковую роль в том, что Александр окончательно отказался от мысли провозгласить в стране республику, чтобы не допустить подобного позора в России и своей жизнью оправдать имя, данное ему при рождении в честь святого и полководца Александра Невского.

"2 декабря 1815 года Петербург уже не увидел прежнего Александра; по свидетельству современников, он казался скучен и даже сердит. Никакими восторгами столица не встретила его; казалось, Россия как бы сознавала, что наступило время тихое, но сумрачное. Государь сделался более взыскательным и строгим в отношении к военной дисциплине" [1.1,т.3,с.358].

"Итак, с 1816 года России предстояло вступить в новый политический путь – апокалипсический; отныне в дипломатических документах, относящихся к этой эпохе, вместо ясно преследуемых политических целей встречаются уже темные толкования о гении зла, побежденном Провидением, о глаголе Всевышнего, о слове жизни... На Европу опускалась темная завеса сплошной реакции" [1.1,т.3,с.360].

Правда, непонятно, о какой "сплошной реакции" пишет автор Шильдер?

Царствование с 1816 года

В самый день нового 1816 года появился манифест, содержание которого должно было навести друзей Александра на тяжелые размышления; Париж, по словам манифеста, является гнездом мятежа, разврата и пагубы народной. Наполеон назван простолюдином, чужеземным хищником, преступником [1.1,т.4,с.1].

"Манифест этот произвел во Франции крайне тягостное впечатление и вызвал среди народа полное разочарование в монархе...

Император Александр, благодаря мужеству и настойчивости, выказанными им в борьбе с Наполеоном, сделался основателем того порядка вещей, которому на многие годы подчинилась Европа" [1.1,т.4,с.2].

"Александр в последнее десятилетие своего царствования уже не был и не мог быть Александром прежних лет; он искал отныне не смелых реформаторов, а прежде всего исправных делопроизводителей, бдительных и строгих блюстителей внешнего порядка. Им стал граф Аракчеев" [1.1,т.4,с.4].

"Император Александр, постепенно все более уединяясь, наконец стал принимать с докладом только одного графа Аракчеева, через которого восходили к государю не только представления всех министров, но даже, лишившиеся вследствие того всякого значения, мнения Государственного Совета" [1.1,т.4,с.5].

"Князь Волконский называл графа Аракчеева не иначе как "проклятый змей", "злодей" и выражал убеждение, что изверг сей губит Россию, погубит и государя...

В феврале 1816 года Карамзин приехал в Петербург для представления императору первых восьми томов "Истории Государства Российского". Тщетно историограф ожидал счастья быть принятым Александром. Только после вынужденной встречи с Аракчеевым, которого он презирал, Карамзин наконец был принят императором. "Он не заставил меня ждать ни минуты, –

пишет Карамзин, – встретил ласково, обнял и провел со мною час сорок минут в разговоре искреннем, милостивом, прекрасном. Воображай, что хочешь: не вообразишь всей его любезности, приветливости... Я предложил наконец свои требования: все принято, дано как нельзя лучше: на печатание 60 тысяч и чин, мне принадлежащий по закону..."

Через несколько дней государь пожаловал еще Карамзину, сверх чина статского советника, аннинскую ленту, чему не было прежде примеров...

Отказавшись от прежней преобразовательской деятельности в отношении к внутренним делам, перешедшим в руки Аракчеева, государь продолжал лишь по заведенному порядку заниматься внешними делами" [1.1,т.4,с.7].

Аракчеев, играя на религиозных чувствах Александра, сумел убедить его, что в интересах военного могущества России необходимы военные поселения.

"Тщетно некоторые приближенные лица осмеливались возражать против учреждения поселений. Александр оставался неумолим и сказал, что "они будут во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова" [1.1,т.4,с.26].

Конечно же, Александр не имел это в виду в буквальном смысле слова, выразился, так сказать, фигурально. Аракчеев преподнес Александру необходимость военных поселений как промежуточное звено перед отменой крепостного права, как укрепление казачества в России. Из военных поселений по существу укрепилось казачество.

"В феврале 1818 года, перед отъездом императора Александра из Москвы в Варшаву для открытия первого польского сейма, граф Аракчеев объявил, что его величеству благоугодно было повелеть начертать проект об освобождении помещичьих крестьян из крепостного состояния..." [1.1,т.4,с.42].

Михайловский Данилевский замечает, "что государь не любит вспоминать об Отечественной войне и говорить об ней, хотя она составляет прекраснейшую страницу в громком царствовании его".

В августе 1816 года Александр посетил Москву. "Современник пишет по поводу этого появления Александра в Москве: "Государь император принят был с восхищением не одною какою-либо частью жителей, но целым народом московским. Сто тысяч встретили и сопровождали повсюду государя..." [1.1,т.4,с.50].

В это время Александр вновь вспоминает о своем бывшем сподвижнике: "Возвращение Сперанского на службу произвело сильное впечатление на умы, и современники сравнивали его даже с вестью о бегстве Наполеона с о.Эльбы" [1.1,т.4,с.55].

"В 1816 году император Александр побывал в Киеве в первый раз... Киевская святыня, как и следовало ожидать, произвела на его многострадальную душу сильное впечатление. Александр не замедлил посетить в лавре славившегося своею святой жизнью слепого иеросхимонаха Вассиана и пробыл у него целый вечер с восьми часов до полуночи... "Благословите меня, – сказал государь…– Еще в Петербурге наслышался я о вас и пришел поговорить с вами. Благословите меня".

Закономерен вопрос. Благословить на что? Вассиан хотел поклониться царю в ноги, но Александр не допустил его до этого и, поцеловав его руку, сказал: "Поклонение принадлежит одному Богу.

Я – человек, как и прочие, и христианин; исповедуйте меня, и так, как всех вообще духовных сынов ваших..."

В Киеве Александр1 расстался с графом Аракчеевым, который не сопровождал его в дальнейшем путешествии. Александр направился в Белую Церковь и остановился по случаю происходивших там смотров на два дня в Александрии, в имении графини Браницкой. Здесь на балу Данилевский замечает, что "у него вырывались по временам такие взгляды, которые обнаруживали, что душа его была в волнении и что мысли его устремлены были совсем на другие предметы, нежели на бал и на женщин" [1.1,т.4,с.58].

Затем Александр отправился в Варшаву: "Император Александр прибыл в Варшаву 18 сентября вечером и оставался в своей новой столице более двух недель. Во все время пребывания своего в Варшаве государь носил польский мундир и орден Белого орла..." [1.1,т.4,с.60].

По возвращении из Варшавы Александр остановился в Царском Селе. Здесь в уединении он любил работать и отдыхать. "Бог даровал мне это место для моего успокоения и наслаждения его богатыми милостями и дарами природы, – сказал однажды император Александр доктору Д.К.Тарасову.– Здесь я удален от шума столицы, неизбежного этикета фамильного и здесь я успеваю сделать в один день столько, сколько мне не удается сделать в городе во всю неделю" [1.1,т.4,с.68].

Не дав разрешения на сооружение памятника себе, он также был против сооружения памятников Екатерине и Павлу. В своих записках Данилевский оставил фразу, услышанную им от Александра: "Мне говорят, почему я не воздвигаю памятника императрице Екатерине; я отвечаю, что в таком случае я должен бы был соорудить монумент и отцу моему; как внук и сын, я не могу быть судьей их деяний" [1.1,т.4,с.78].

"В январе 1818 года император Александр отправился на самое непродолжительное время в Петербург. Карамзин воспользовался приездом государя, чтобы поднести ему отпечатанные восемь томов "Истории Государства Российского". "Был у него в кабинете, имел счастье обедать", – сообщил Карамзин своему другу И.И. Дмитриеву.

1 февраля "История" поступила в продажу в числе трех тысяч экземпляров. Невзирая на значительную цену (55 рублей), через месяц ее уже не было в книжных магазинах" [1.1,т.4,с.82].

"После торжественного открытия 20 февраля на Красной площади памятника "гражданину Минину и князю Пожарскому", государь отправился на другой день в Варшаву". Выступая в Варшаве на торжественном заседании, Александр заметил: "...Не имея возможности посреди вас всегда находиться, я оставил вам брата, искреннего моего друга, неразлучного сотрудника от самой юности" [1.1,т.4,с.87].

В это время "в Москве распространилось мнение, что государь, изъявляя намерение распространить свободные учреждения Царства Польского на Россию, имеет в виду неотлагательное освобождение помещичьих крестьян..." [1.1,т.4,с.92].

"22 мая 1818 года Александр прибыл в Таганрог, которому суждено было несколько лет спустя приобрести печальную всемирную известность. В нем впоследствии великий монарх умер, в котором все любили человека.

Государь пробыл два дня в Таганроге, осматривая его во всех подробностях и обращая особенное внимание на торговлю этого порта, которую нашел не вполне согласною с представлениями, какие ему были сделаны в Одессе, вследствие чего графу Ланжерону был объявлен строгий выговор. (За что был объявлен выговор? Во время Великой Отечественной войны при бомбежке Таганрога был обнаружен тайный подземный проход от "дворца" Александра, где он жил в 1825 году, до порта).

Следуя в Новочеркасск, государь в крепости Св.Дмитрия получил донесение о кончине фельдмаршала князя Барклая де Толли, последовавшей 14 мая 1818 года в прусском городе Инстербурге, во время поездки его на минеральные воды. Известие это сильно поразило государя, и он несколько раз прочитывал донесение, присланное к нему по этому поводу генералом Дибичем. Преемником Барклая избран был генерал от инфантерии барон Фабиан Вельгельмович Остен - Сакен, бывший губернатор Парижа " [1.1,т.4,с.107].

В разговоре с Эйлертом Александр 1 поразил своего собеседника религиозным мировоззрением. "Эйлерт был глубоко тронут услышанным признанием и заметил, что эта исповедь придает его земному величию небесную окраску. Император опустил глаза, затем, глубоко вздохнув, он продолжал: "Но я не вдруг дошел до этого. Поверьте мне, я испытал на этом пути много борьбы и сомнений... Я чувствовал в душе моей пустоту, и в душе моей носилось какое-то неопределенное предчувствие. Я жил и развлекался. Но пожар Москвы просветил мою душу и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до тех пор не ощущал. Тогда я познал Бога, как открывает его Священное Писание; с тех пор я понял и понимаю его волю и его закон, и во мне созрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование только ему и распространению его славы. С тех пор я стал другой; искуплению Европы от погибели обязан я собственным искуплением и освобождением" [1.1,т.4,с.111].

Говоря о том, как и почему возник Священный союз, Александр продолжал: "...Не много людей имеют об этом союзе истинное и правильное представление... После Люцена, Бауцена и Дрездена, когда нам, после напрасных усилий и, несмотря на героическую храбрость наших войск, все таки, приходилось отступать, у вашего короля и у меня явилось убеждение, что человеческими усилиями ничего нельзя достигнуть и что Германия потеряна, если божественное Провидение нас не поддержит и не благословит... После победы при Кульме, Кацбахе, Грос Беерене и Лейпциге и когда мы в Париже достигли конечной цели борьбы, то король прусский снова заговорил об этом святом деле..." [1.1,т.4,с.112].

"В заключение беседы Александр пригласил Эйлерта посетить Россию. "Я знаю, – прибавил император, – что немцы имеют невыгодное мнение о России; они почитают ее страной варварства и рабства, грубости и невежества. Говоря вообще, это совершенно несправедливо. Высшие сословия в городах, в особенности в Петербурге, весьма образованны и даже утонченнее образованны, чем сколько нужно, и мне желательно. Среднее сословие живет в довольстве, народ хорош, проникнут здравым духом, добродушен, счастлив в своем патриархальном образе жизни. Старинные обычаи можно сравнить с древними сосудами, в которых содержатся сердечность и детская простота, о чем современный мир ничего не знает, и знать не хочет, хотя от этого он нисколько не счастливее. Государство обширно, и в отдаленных областях народонаселение малочисленно. Что для других стран годится и является потребностью для них, того по одному этому еще нельзя считать полезным и нужным для России; она не должна утратить свою народность, в которой столько хорошего. Поход русских через Германию в Париж принесет пользу всей России. Таким образом, и для нас настанет новая историческая эпоха, и мне еще предстоит много дела".

При этих словах император сделался задумчив, потер себе лоб и повторил: "Приезжайте к нам, вам у нас понравятся" [1.1,т.4,с.114].

"К времени пребывания императора Александра в Берлине памятник, который Фридрих Вильгельм обещал воздвигнуть князю Кутузову в Бунцлау, был отлит. Данилевскому сказали, что королю было бы очень приятно, если бы государь осмотрел памятник" [1.1,т.4,с.116].

"В Ахене император Александр имел случай познакомиться с работами живописца Доу... Государь повелел тогда Данилевскому сделать предложение Доу приехать в Россию для написания портретов наших генералов, участвовавших в войнах 1812-1814 годов, на что художник с радостью согласился. Работы его украсили впоследствии военную галерею Зимнего дворца..." [1.1,т.4,с.122].

Вот так по просьбе Александра была увековечена в портретах память о героях Отечественной войны! Портрет императора Александра, написанный

этим известным художником, считается самым удачным, так как более метко и четко схватывает всю гамму черт его характера.

Любопытен разговор Александра со своим адъютантом Данилевским по поводу отправки письма г-же Любовецкой. "Вы правы. Я убежден, что ничто так не необходимо в жизни, как радушие и вежливость. Эти качества указываются нам религией и делают возможным существование общества, точно так же, как, с другой стороны, все то, что разрушает чувство радушия, вредно для существования общества. Когда я был молод, когда мне было 25 лет, я думал отчасти иначе и заботился о пустяках. Вы, – продолжал государь, обращаясь ко мне, – вы моложе меня… С годами вы убедитесь в истине моих слов. Даже если люди, с которыми мы обращаемся таким образом, не отвечают одинаковой вежливостью, то виноваты они, а не мы, и они пожалеют об этом когда-нибудь. Верьте мне" [1.1,т.4,с.128].

В этих словах весь Александр; власть над людьми не испортила его душевно.

В конце 1818 года Александр выехал в Минск. "В Минске встретили государя главнокомандующий первой армией генерал Сакен и начальник его штаба генерал адъютант Дибич... Остановка в Минске была непродолжительной и 22 декабря Александр возвратился в Царское Село, проехав в этом году более 14 тысяч верст" [1.1,т.4,с.130].

В ноябре 1818 года из Англии по приглашению Александра приехали квакеры Греллоэ и Аллен. Александр с особой теплотой встретил их. "До отъезда своего из Петербурга квакеры были приглашены и к императрице Елизавете Алексеевне... "Государыня сказала нам, что часто она завидует смиренной участи тех бедных девушек, которые разносят молоко по Петербургу, и что если бы она была в таком положении, то могла бы жить вдали от мирской суеты и всецело предаваться религии, тогда как в настоящем ее положении это невозможно для нас. Беседа наша с государыней, вообще, оставила в нас самое приятное впечатление" [1.1,т.4,с.140].

Интересное признание, если учесть таинственную и загадочную "смерть" жены Александра в г. Белеве, также похожую на инсценировку "смерти".

"В приведенных выше беседах император Александр с особенною отчетливостью выразил то душевное настроение, которое окончательно утвердилось в нем после событий 1815 года. Весьма естественно, что юношеские намерения государя отказаться от престола и удалиться в частную жизнь снова овладели его помыслами..." [1.1,т.4,с.143].

"В это время плачевное положение сибирских дел обратило на себя особенное внимание императора Александра. В этом крае происходил систематический грабеж... При таком управлении народ бедствовал... все беспорядки, все злоупотребления, все ужасы сибирские тотчас всплыли наружу. Тогда император Александр решился назначить Сперанского сибирским генерал губернатором" [1.1,т.4,с.146].

"31 марта 1819 года прискакал в Пензу фельдъегерь, привезший высочайший указ о новом назначении Сперанского, чтобы "произвел по жалобам законное взыскание и об открывшемся донес государю для предания виновных суду" [1.1,т.4,с.146].

В это время Александр решил предпринять путешествие по Финляндии. "Пока государь путешествовал по Финляндии, в Чугуевском военном поселении вспыхнул бунт. Наряжен был военный суд, и граф Аракчеев лично явился для кровавой расправы... В донесениях об усмирении бунта он заговорил в религиозном духе"[1.1,т.4,с.167].

Тем не менее, смертельных исходов не было. 25 человек- зачинщиков бунта прогнали сквозь строй. Присутствовали врачи, и по их заключению наказание прекращали вовсе или приостанавливали на время. Да и количества ударов было незначительным, в пределах 20 – 30.

Занимаясь внешними делами России, Александр задумал восстановить Польшу в прежних границах. Сомнение по польскому вопросу разрешил Карамзин. "Карамзин пришел к заключению, что восстановление древнего королевства польского было бы противно священным обязанностям самодержавца России и самой справедливости; оно привело бы к падению России – "или сыновья наши обагрят своею кровью землю польскую и снова возьмут штурмом Прагу" [1.1,т.4,с.173].

Решив удалиться в частную жизнь, он решил до конца довести вопрос о престолонаследии. "Вопрос о престолонаследии, затронутый императором Александром в разговоре его с великим князем Николаем Павловичем летом 1818 года получил дальнейшее свое развитие в 1820 году" [1.1,т.4,с.175].

Австрийский канцлер был поражен, насколько изменилось мировоззрение Александра. "Вы теперь не понимаете, почему я теперь не тот, что прежде; я вам это объясню. Между 1813 годом и 1820 протекло семь лет, и эти семь лет кажутся мне веком. В 1820 году я ни за что не сделаю того, что совершил в 1813 году" [1.1,т.4,с.182].

"28 октября 1820 года император Александр получил известие о беспорядках в лейб-гвардии Семеновском полку... В донесении Васильчикова было сказано, что единственною причиною происшествия... командир его, полковник Шварц: нижние чины были выведены из терпения" [1.1,т.4,с.184].

"Александр, – повествует князь П..А.Вяземский, – в последнее десятилетие уже не был и не мог быть Александром прежних годов. Он прошел череду событий и тяжких испытаний... В Александре не могло уже быть прежней бодрости и самонадеянности. Он вынужден был сознаться, что добро нелегко совершается... Тяжки, должны быть, эти разочарования и суровые отрезвления..." [1.1,т.4,с.202].

Интересен также разговор Александра в 1824 году с губернатором Пензы Ф.П. Лубяновским.

"Заметив на лице императора усталость, Лубяновский осмелился заметить, что империя должна сетовать на его величество. "За что?". "Не изволите беречь себя". "Хочешь сказать, что я устал?" – возразил государь… "Нельзя смотреть на войска без удовольствия: люди добрые, верные и отлично образованы; немало и славы мы ими добыли. Славы для России довольно; больше не нужно; ошибается, кто больше пожелает. Но когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря. От этого устаю".

Глубоко верная мысль, вырвавшаяся из уст государя в беседе с Лубяновским, не нашла себе применения... Тусклая фигура Аракчеева успела уже окончательно заслонить Россию от взоров Александра, и зловредное влияние его чувствовалось на каждом шагу... Государь, как выражался Вигель, был похож на господина, который, наскучив сам управлять имением, сдал все на руки строгого управителя, будучи уверен, что при нем крестьяне не избалуются" [1.1,т.4,с.217].

Александр не был уверен, что республика в России – единственно правильный выход из создавшегося положения в стране. Не были в этом уверены и многие члены тайных обществ. "В Северном союзе господствовали конституционно монархические стремления. В Южном союзе – республиканские стремления" [1.1,т.4,с.218].

"Посещая балы, празднества и участвуя по необходимости в светских развлечениях, Александр старался скрыть под очаровательной улыбкой сосредоточенность своих мыслей и глубокую задумчивость"[1.1,т.4,с.220].

"Трудно изобразить состояние, в котором находился Петербург в последние годы царствования Александра, – пишет современник В.В. Вигель.– Он был подернут каким то нравственным туманом; мрачные взоры Александра, более печальные, чем суровые, отражались на его жителях... Говорили многие: "Чего ему надобно? Он стоит на высоте могущества!" [1.1,т.4,с.220].

После приезда Сперанского из Сибири отношение к нему Александра было деловым, но прохладным. "Когда император Александр прибыл из Лайбаха в Царское Село, Сперанский надеялся, что тотчас будет потребован туда; но ему пришлось провести десять дней в мучительном ожидании... С этого времени Сперанский работал с государем по сибирским делам почти каждую неделю" [1.1,т.4,с.221].

"Сибирь, по представлению Сперанского, была разделена указом 26 января 1822 года на Восточную и Западную... Все же проекты Сперанского по управлению Сибири, миновав Государственный Совет, но по рассмотрении их в особом комитете, были утверждены государем 22 июня 1822 года в Петербурге" [1.1,т.4,с.222].

"Император Александр увлекся тогда мыслями о распространении чистого христианства между народами и, покровительствуя мистической школе, благоприятно смотрел на ту пеструю смесь разных видов религиозной эксплуатации, какие появились тогда в обществе"[1.1,т.4,с.234].

Но особым расположением у Александра пользовался архимандрит Фотий. "Покровители Фотия...выхлопотали архимандриту аудиенцию у императора Александра. Она состоялась 5 июня 1822 года в Зимнем дворце и продолжалась полтора часа... Царь принял и приветствовал Фотия словами: "Я давно желал тебя, отец Фотий, видеть и принять твое благословение" [1.1,т.4,с.248].

При этой встрече Фотий произвел на Александра сильное впечатление. "По совершению Фотием всех этих подвигов, награды не заставили себя ждать. Государь пожаловал Фотию алмазный крест, императрица Мария Федоровна прислала ему золотые часы; наконец, 26 августа 1822 года последовало назначение Фотия настоятелем Новгородского Юрьева монастыря" [1.1,т.4,с.250].

"Император Александр при этом случае простер свое внимание к Фотию до того, что прислал поздравить его с получением наперсного креста и вместе с тем велел сообщить архимандриту, что указ о запрещении лож масонских и тайных обществ издан" [1.1,т.4,с.251].

Это говорит о том, что о тайных обществах он знал уже тогда и вынужден был формально закрыть их по настоянию Фотия, не пожелав преследовать их членов по существу.

"Во время пребывания императора Александра в Вене он пожелал видеть аббата князя А.Гогенлоэ, который своими христианскими добродетелями приобрел тогда известность в католическом мире. Гогенлоэ приветствовал государя речью, в которой высказал мысль, что Господь избрал его орудием для дарования европейским народам спокойствия и мира. Выслушав речь

аббата, Александр опустился перед ним на колени и просил благословения; растроганный аббат исполнил его желание и прижал благочестивого монарха к своему трепещущему сердцу. Затем между ними началась беседа, продолжавшаяся более двух часов; содержание этой беседы осталось тайною" [1.1,т.4,с.256].

Вероятно, Александр хотел знать мнение аббата о его стремлении уйти с престола и посвятить себя целиком религии.

"Император Александр не удовольствовался духовною беседою с аббатом Гогенлоэ и пожелал видеть также квакера Аллена, прибывшего в Вену из Англии. Государь провел с ним целый вечер. Аллен пишет, что в продолжение всего разговора император проявил такую мягкость и благосклонность, что у него пропал всякий страх, и они беседовали непринужденно, как старые друзья. Вечер кончился молитвою. По словам Аллена, они оба были проникнуты сладким чувством божественной благодати, и когда квакер заметил, что это заставило его забыть на минуту различие их положений, государь с чувством обнял его" [1.1,т.4,с.256].

"Во время пребывания в Вероне (на конгрессе) Меттерних подметил в характере императора Александра новую черту: утомление жизнью... Император Александр провел вообще все время в Вероне в уединении, обедал почти всегда один и только изредка с австрийским императором и с королем прусским. Главное удовольствие его состояло в прогулках пешком и верхом" [1.1,т.4,с.261, 262].

"Хотя государь еще в 1818 году писал Лагарпу: "Нужно ли говорить вам о неизменных к вам чувствах моих? Они известны вам с давних пор, и искренность их, как и сила, не могут охладеть". Но, тем не менее, с тех пор переписка прекратилась. Лагарп не получал более писем от Александра...". Переписка с Лагарпом прекратилась, вероятно, потому, что Александр стал верующим и его уже тяготила дружба со своим воспитателем, который решительно отвергал всякую религию.

Направляясь к Петербургу, император Александр остановился на несколько дней в Варшаве и только 20 января 1823 года прибыл на ночлег в Царское Село. Дорогою мороз доходил до 26 градусов, но, несмотря на стужу, государь все время ехал в открытых санях. Таким образом, окончилось последнее заграничное путешествие Александра" [1.1,т.4,с.266].

В такой мороз и в открытых санях! А ведь царская цензура пыталась убедить народ в том, что он так простудился в Таганроге, что умер от лихорадки в сравнительно теплую погоду.

Вместо Волконского начальником главного штаба при императоре назначен Дибич. "Когда Дибич 30 апреля 1823 года явился в Петербург, император Александр дал ему при первом же свидании наставление относительно будущих отношений его к графу Аракчееву. "Ты найдешь в нем, – сказал государь, – человека необразованного, но единственного по усердию и трудолюбию ко мне; старайся с ним ладить и дружно жить; ты будешь иметь с ним часто дело и оказывай ему возможную доверенность и уважение" [1.1,т.4,с.274 ].

В этих словах, по существу, ответ на то, почему Александр приблизил к себе

Аракчеева и заменил генерала Волконского на генерала Дибича.

"Только в 1823 году император Александр, "томимый предчувствием близкой кончины", пожелал облечь силою закона семейное распоряжение, условленное им с цесаревичем" [1.1,т.4,с.279].

Запечатав акт о престолонаследии в конверт, Александр написал на нем: "Хранить в Государственном Совете до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия в чрезвычайном собрании..."

О существовании акта о престолонаследии в России знали только три лица: архиепископ Филарет, князь А.Н.Голицын и граф Аракчеев" [1.1,т.4,с.282].

Фраза "до моего востребования" как бы намекает на возможный в будущем предстоящий добровольный уход с престола…

"19 сентября 1823 года на маневрах случилось прискорбное происшествие. Во время проезда императора Александра по фронту польской кавалерии один полковник по требованию государя подъехал к нему для получения приказания; когда же он поворотил свою лошадь, она лягнула и подковою задней ноги ударила императора в правое берцо. Несмотря на довольно сильный удар и причиненную им боль, Александр оставался верхом до самого окончания маневров" [1.1,т.4,с.283].

С этого момента начинаются загадочные манипулирования с правой - левой ногой в различных источниках.

"На другой день (7 января 1824 года) совместное исследование Виллие и доктора Тарасова привело к заключению, что государь заболел горячкою с сильным рожистым воспалением на левой ноге. Виллие в особенности опасался за ногу, потому что она уже перенесла в разные времена два значительных ушиба" [1.1,т.4,с.307].

"Как то, после того как государь оправился от своей болезни, он сказал Васильчикову, что дешево отделался от нее. Васильчиков возразил ему, что весь город принимает большое участие в его болезни.

"Те, которые любят меня?" – возразил император. "Все", – отвечал генерал Васильчиков. "По крайне мере, мне приятно верить этому, – сказал ему Александр, – но, в сущности, я не был бы недоволен сбросить с себя это бремя короны, страшно тяготящей меня" [1.1,т.4,с.311].

Довольно интересное откровение выказал Александр в марте 1824 года: "Весною 1824 года император Александр переехал в Царское Село, где, по рассказу Тарасова, соблюдался следующий порядок: государь в седьмом часу утра кушал чай, всегда зеленый, с густыми сливками и с поджаренными гренками из белого хлеба; потом, сделав свой начальный туалет, требовал меня для осмотра и перевязки ноги; после того, одевшись окончательно, выходил в сад чрез собственный выход на свою аллею... где обыкновенно ожидали его главный садовник Лямин и все птичье общество (лебеди, гуси и утки), обитавшие на птичьем дворе. К приходу его величества птичники обыкновенно приготовляли в корзинах разный для птиц корм. Почуяв издали приближение государя, все птицы приветствовали его на разных своих

голосах. Подойдя к корзинам, его величество надевал приготовленную для него перчатку и начинал сам раздавать корм... В десять часов возвращался с прогулки и иногда кушал фрукты, особенно землянику, которую он предпочитал всем прочим фруктам... После того государь, переодевшись, принимал разных министров, по назначению приезжавших с докладами из Петербурга... Окончив свои занятия, в третьем часу отправлялся в Павловское к вдовствующей императрице и, возвратившись оттуда, в четыре часа обедал. После обеда государь прогуливался или в экипаже, или верхом. В девятом часу вечера кушал чай, после коего занимался работою в своем маленьком кабинете; в 11 часов кушал – иногда простоквашу, иногда чернослив... После чего его величество, перекрестившись, ложился в постель и тотчас засыпал, всегда на левом боку" [1.1,т.4,с.311].

"Вечером 17 апреля 1824 года государь даровал особую аудиенцию митрополиту Серафиму. Беседа их продолжалась до поздней ночи. А 20 апреля Фотий также был принят императором, но был проведен тайным образом с секретного входа, "дабы сие не было всем гласно". Беседа продолжалась три часа... Серафим на своей аудиенции защищал веру, правительство, церковь, иерархию. Фотий же выставил на первый план политические заговоры, подготовку государственного переворота; придавая своим сообщениям политический характер, он старался устрашить представляемыми доводами колеблющийся ум государя. Беседа Фотия произвела сильное впечатление на его слушателя" [1.1,т.4,с.317].

"Летом 1824 года император Александр перенес большую "личную печаль", как выразился он в своем письме к графу Аракчееву.

Государь питал особенную привязанность к дочери Марии Антоновны Нарышкиной Софии; она, будучи невестой графа Шувалова, заболела чахоткою... 23 июня фельдъегерь привез роковую весть о кончине Софии Нарышкиной... Император, не сказав на это ни слова, возвел глаза свои вверх и залился самыми горючими слезами, так что вся сорочка на груди его была ими смочена" [1.1,т.4,с.321].

Судя по его реакции на смерть, можно предположить, что София – его дочь, тем более что "Мари " он любил с юных лет, еще до женитьбы.

"7 ноября 1824 года в Петербурге произошло наводнение, напоминавшее собою, но в более ужасающей степени, наводнение 1777 года. Император был глубоко потрясен страшным бедствием. Несколько минут стоял он, не произнося ни слова; слезы текли по его щекам; народ обступил его с воплем и рыданием. "За наши грехи Бог нас карает", – сказал кто-то из толпы. "Нет, за мои!" – отвечал с грустью государь и сам начал распоряжаться о временном приюте и об оказании помощи пострадавшим" [1.1,т.4,с.323].

Что думал при этих словах Александр? Вероятно, из рассказов бабки вспомнил, что перед его рождением было такое же сильное наводнение. Вспомнил, что именно 7 ноября 1796 года его отец, приняв престол, назначил его командиром Семеновского полка, присвоив звание полковника, когда ему не было и19 лет. Вспомнил дворцовый переворот, на который он вынужден был согласиться и в результате которого убили его отца, хотя он взял с

заговорщика Панина священную клятву, что отцу сохранят жизнь, отстранив от власти. Что именно гвардейцы его полка произвели переворот, когда он был под арестом. Как человек верующий, он решил, что это наводнение – за его грех и знаменует собой конец его царствования.

"Карамзин во время наводнения находился еще в Царском Селе. Через два дня после этого происшествия он получил от императора Александра 10 ноября следующие строки: "Вы знаете уже о печальных происшествиях 7 ноября. Погибших много, несчастных и страдающих еще более! Мой долг быть на месте: всякое удаление причту себе в вину. Вам не трудно представить себе грусть мою. Воля Божья: нам остается преклонить главу перед ней".

Государь в первые - же дни после наводнения посетил наиболее пострадавшие местности, переправляясь в заречные части города на катере. Для довершения бедствия, тотчас после наводнения наступили морозы, доходившие до 10 градусов; беднейшие из столичных жителей, плохо одетые и обутые, заболевали сотнями.

Открывалось широкое поле для отеческой попечительности Александра" [1.1,т.4,с.326].

"Во время наводнения, в течение 5 часов, погибло около 500 человек, разрушено и снесено 324 дома, поврежден наружно или внутренне 3581 дом; затем подверглись разрушению или повреждению мостовые, тротуары, набережные, мосты и прочее.

22 ноября 1824 года государь присутствовал в Казанском соборе на панихиде по погибшим во время наводнения. Карамзин пишет, что народ, слушая панихиду, плакал и смотрел на царя" [1.1,т.4,с.328].

"Вскоре императора Александра постигло новое сердечное огорчение. 20 ноября 1824 года скончался командовавший гвардейским корпусом генерал адъютант Федор Петрович Уваров, с самого воцарения государя пользовавшийся особенным довернем его и любовью. Похороны Уварова были торжественные, и Александр присутствовал на них до окончания погребения" [1.1,т.4,с.328].

Интересная информация, если учесть, что в последний год царствования Павла ходили слухи, что младшие братья Александра – Николай и Михаил – от Уварова.

"С этого времени император Александр сделался еще мрачнее обыкновенного и обнаружил еще большую склонность к уединению. Сведения, получаемые государем относительно все большего распространения среди армии тайных обществ, угрожавших погрести весь государственный строй империи, должны были навести его на грустные размышления" [1.1,т.4,с.329].

"Однако спокойствие в крае было только видимое; распространявшиеся все более в Польше тайные общества, подобно тому, как и в России, работали над осуществлением своих пагубных целей. Недоставало одной искры, чтобы вызвать взрыв и привести к полному крушению системы, установленной с таким трудом императором Александром с 1815 года".

Но император России, будучи королем польским, не думая об опасности, поехал в Польшу, где на закрытии польского сейма 1 июня 1825 года произнес торжественную речь, которая произвела на поляков сильное впечатление. "Император, стоящий на троне в полном своем величии, представлял собою существо, превышающее все земное. Окинув своим величественно ангельским взором все собрание и стоящих на хорах дам, император довольно громким и твердым голосом и с особенным воодушевлением прочитал на французском языке довольно пространную речь, которую вслед за тем на польском языке повторил статс-секретарь Гробовский. Тронная речь эта, как по содержанию своему, так и по образу произнесения императором, произвела в слушателях столь глубокое и умилительное впечатление, что все сановники польские казалась изумленными, а дамы почти все плакали".

"Находясь около семи лет при дворе, я в первый раз удостоился видеть императора Александра в таком поражающем, неземном величии. В небесном взоре его изумительно выражались могущество, проницательность, кротость и благоволение".

Вот такое впечатление произвела эта речь Александра на его доктора Д.К.Тарасова [1.1,т.4,с.332].

Как видим, Александр в совершенстве обладал ораторским искусством.

"17 мая 1825 года состоялась в Реймсе коронация короля Карла X... Государь назначил князя Волконского чрезвычайным послом в Париж для поздравления Карла X с восшествием на престол и для присутствия при его короновании. Отправляя князя Волконского к месту назначения, Александр сказал ему: "Избрав тебя в посольство, я подумал, что тебе, который два раза вводил в Париж войска с оружием в руках, приятно будет быть там в третий раз мирным послом" [1.1,т.4,с.334].

"Состояние здоровья императрицы Елизаветы Алексеевны продолжало внушать опасения. Доктор Виллие и Строфреген высказали в конце июля 1825 года мнение, что императрица не может провести предстоящую зиму в Петербурге, и признали пребывание ее в южном климате, безусловно, необходимым; они указали на Италию, южную Францию или южную Россию. Выбор остановился окончательно на Таганроге. "Признаюсь, не понимаю, – писал князь Волконский своему другу А..А.Закревскому, – как доктора могли избрать такое место, как бы в России других мест лучше сего нет". Действительно, климат в Таганроге был явно не на пользу императрице [1.1,т.4,с.349].

Вероятно, это была очередная инсценировка и болезнь Елизаветы Алексеевны была мнимой.

"Незадолго перед отъездом в Таганрог император Александр поручил князю А.Н.Голицыну привести в порядок бумаги в своем кабинете. Во время этой работы завязался разговор, и князь Голицын, изъявляя несомненную надежду, что государь возвратится в столицу в полном здравии, позволил себе, однако, заметить, как надобно акты, изменяющие порядок престолонаследия, оставлять при продолжительном отсутствии необнародованными, и какая от этого может родиться опасность в случае внезапного несчастья. Александр сперва, казалось, был поражен справедливостью замечаний Голицына, но после минутного молчания, указав рукою на небо, тихо сказал: "Положимся в этом на Бога: он устроит все лучше нас, слабых смертных".

Невольно напрашивается вопрос: почему император Александр решил хранить эти акты в столь глубокой тайне от назначенного им наследника, а также и от России? Трудно найти для подобного образа действий разумное объяснение, и тайну свою Александр унес с собою в могилу.

Некоторые полагают, что государь одновременно с манифестом об изменении порядка престолонаследия намеревался объявить и о собственном отречении от престола. Странная надпись на пакете: "Хранить до моего востребования ", может быть, действительно указывает на намерение Александра осуществить, согласно прежним мыслям, отречение от престола.

Император Александр I. Автор неизвестен, 1811-1812

28 августа 1825 года Карамзин в последний раз беседовал с императором Александром, от восьми до одиннадцати часов вечера, и сказал, расставаясь со своим высоким покровителем: "Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а вам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был бы достоин его прекрасного начала". Движением головы и милою улыбкою государь выразил одобрение и словами прибавил, что непременно все сделает: даст коренные законы России.

"Мы расстались не без чувства, – пишет Карамзин, – привязанность моя к нему сердечная и вечная " [1.1,т.4,с.350].

Мы видим, как загадочно и по-особому таинственно его прощание с Петербургом.

"30 августа 1825 года, в день своего тезоименитства, император Александр в последний раз слушал в Невской лавре божественную литургию. 1 сентября император Александр покинул свою столицу уже навсегда. В 4 часа с четвертью пополуночи коляска, запряженная тройкой, остановилась у монастырских ворот Невской лавры. Здесь ожидали государя предупрежденные о его посещении митрополит Серафим, архимандриты в полном облачении и вся братия. Александр, в фуражке, шинели и сюртуке, без шпаги, поспешно вышел из коляски, приложился к кресту, был окроплен святою водою, принял благословение от митрополита и, приказав затворить за собой ворота, направился в соборную церковь. Монашествующие пели тропарь. Войдя в собор, государь остановился пред ракою святого Александра Невского, и началось молебствие. Длинный ряд монахов, встретивших императора у входа в лавру, господствующая вокруг темнота и ярко освещенная рака угодника Божия, видневшаяся вдали в растворенные соборные двери, поразили его восприимчивое воображение: Александр плакал во время молебна. Когда наступило время чтения святого Евангелия, император, приблизившись к митрополиту, сказал: "Положите мне Евангелие на голову", и с сими словами стал на колена под Евангелие.

По окончании молебна государь положил три земных поклона пред мощами благоверного князя, приложился к его образу и раскланялся с бывшими при молебствии.

Перед выходом митрополит, желая направить разговор на предмет, занимательный для высокого гостя, сказал: "Я знаю, что ваше величество везде жалует схимников; и в нашей лавре есть ныне схимник; не благоволите ли приказать позвать его?"

"Хорошо, позовите", – отвечал государь. Схимник тотчас же был позван и представлен монарху. Государь благосклонно принял достопочтенного старца Алексея, просил у него благословения и разговаривал с ним несколько минут. Государь посетил келью старца. Разговаривая с митрополитом, государь спросил его: "Все ли здесь имущество схимника? Где он спит? Я не вижу постели". На что схимник ответил: "Нет, государь, и у меня есть постель, пойдем, я покажу тебе ее". За перегородкой на столе стоял черный гроб, в котором лежали схима, свечи и все относящееся к погребению. "Смотри, – сказал схимник, – вот постель моя, и не только моя, а постель всех нас: в ней все мы, государь, ляжем и будем спать вечно"...

Садясь в коляску, он поднял к небу глаза, наполненные слезами, и обратившись еще раз к митрополиту и братии, сказал: "Помолитесь обо мне и о жене моей". Лаврою, до самых ворот, он ехал с открытою головою, часто оборачиваясь, кланялся и крестился, смотря на собор" [1.1,т.4,с.352-353].

Если он тогда не решил уйти с престола, то к чему тогда такое прощание и в такой день?!

Дорога до Таганрога заняла три недели, и автор тонко подмечает следующую деталь. "Замечательно, что императрица, которой слабое здоровье и изнурение сил едва позволяли в Петербурге сделать самое ничтожное движение, по прибытии в Таганрог довольно бодро сама, без помощи, вышла из экипажа и вступила в церковь под руку с императором" [1.1,т.4,с.356].

Вот так изнурительное путешествие в Таганрог подействовало на "больную" императрицу!

Довольно загадочно ведет себя и граф Аракчеев. Он пишет письмо Александру. Вот выдержка из этого письма. "... друга моего (домо управительницу Настасью Миткину) зарезали ночью дворовые люди, и я не знаю еще, куда осиротевшую свою голову приклоню, но отсюда уеду". "В такое время тревожное, которое он сам в своей переписке с государем называл "бурным", этот верный слуга нашел для себя возможным под впечатлением личного горя самовольно бросить все дела, возложенные на него высочайшим доверием" [1.1,т.4,с.359].

Ее смерть также можно отнести к загадочной. Если и могли кого-либо убить ночью дворовые люди Аракчеева, так это самого хозяина. На это было больше причин и, зная, как он ненавистен всей России, они могли бы отравить его ночью, а врачи при вскрытии могли бы сделать вид, что не заметили этого.

Более вероятно, что свою любовницу убил сам Аракчеев, приревновав ее к Шервуду И.В., и чтобы был повод не ехать к Александру. Она посмела в присутствии своего покровителя выказывать особую любезность Шервуду, играя на чувствах Аракчеева. Но Шервуд проявил полное равнодушие к ее особе. Шервуд в своих воспоминаниях замечает: "Не знаю, чему приписать, что такой государственный человек, как граф Аракчеев, которому столько оказано благодеяния императором Александром и которому он был так предан, пренебрег опасностью, в которой находилась жизнь государя и спокойствие государства, для пьяной, толстой, рябой, необразованной, дурного поведения и злой женщины: есть над чем задуматься" [1.1,т.4,с.367].

Александр просил Аракчеева приехать к нему. "Ты мне пишешь, что хочешь удалиться из Грузино, но не знаешь, куда ехать. Приезжай ко мне..." [1.1,т.4,с.360].

Но тот и не думал ехать в Таганрог. "Единое же мне утешение ныне – уединение и церковь, а потому я и решился еще остаться здесь до тех пор, сколько могут выдержать мои телесные силы. О поездке моей к вам ничего не могу еще ныне сказать..." [1.1,т.4,с.363].

"1 ноября Александр выехал на ночлег в Евпаторию и посетил там церкви, мечети, синагоги, казармы и карантины. 2 ноября он ночевал в Перекопе, где осматривал госпиталь" [1.1,т.4,с.371].

После обеда (3 ноября) на последней станции, не доезжая Орехова, государь встретил фельдъегеря Маскова с депешами из Петербурга и Таганрога. Приняв депеши, государь приказал фельдъегерю следовать за собой. При повороте дороги ямщик, везший фельдъегеря, погнал свою тройку и, наехав на глинистую кочку, ударился о нее телегою с такой силою, что Маскова очень высоко подбросило вверх; он упал на дорогу тычком головою и остался на месте без движения... Несчастный умер от сильного сотрясения мозга с переломом черепа.

Выслушав донесение доктора Тарасова, государь встал с места и в слезах сказал: "Какое несчастье! Очень жаль этого человека". При этом Тарасов заметил в государе необыкновенное выражение в чертах его лица; оно представляло что то тревожное и вместе болезненное, выражающее чувство лихорадочного озноба"[1.1,т.4,с.372].

Не в этот ли миг созрел окончательный вариант ухода и инсценировки смерти?

"Прибыв на ночлег 4 ноября в 7 часов вечера в Мариуполь, государь часу в десятом потребовал к себе Виллие, который нашел его в полном развитии лихорадочного сильного пароксизма" [1.1,т.4,с.373].

3 ноября Александр был абсолютно здоров, а 4 ноября уже "сильный пароксизм". Не слишком ли стремительное развитие болезни для лихорадки?

"Государь изволил писать в С.Петербург к ее императорскому величеству государыне императрице Марии Федоровне, приказал сделать отправление шестым числом и запретил писать о его болезни" (писал 8 ноября) [1.1,т.4,с.376].

Странные приказ и отправление, не правда ли? Все, что касается самой "болезни" Александра, найдет свое отражение в конце первой части исторического исследования. В заключение этого первого раздела следует привести еще несколько выдержек относительно конца царствования Александра и начала царствования его младшего брата.

"Один Бог знает, – замечает в заключении Карамзин, – каково будет это наступившее царствование. Желаю, чтобы это сообщение было любопытно для потомства: разумею в хорошем смысле" [1.1,т.4,с.423].

Декабрьское вооруженное восстание до конца вскрыло сущность Аракчеева. "В то время как военные все уходили на площадь, граф Аракчеев, как и следовало ожидать, предпочел остаться во дворце. "На него жаль было смотреть", – пишет в своих записках В.Р.Марченко" [1.1,т.4,с.425].

Таким образом, его презирали даже ярые сторонники монархии.

История показала, насколько разными людьми были эти два императора, два "родных" брата по крови, но чужие по отношению к добру и справедливости. "Никто не ожидал такого исхода. Во все царствование Александра не было ни одной смертной казни, и ее считали вполне отмененной... Император Николай был чрезвычайно мрачен; будущее являлось более чем грустным и тревожным. Все это резко отличалось от восторгов и надежд, сопровождавших коронацию 1801 года" [1.1,т.4,с.428].

"Сфинкс, не разгаданный до гроба ", так метко назвал Александра поэт, не открыл никому своего царственного завета и даже ввиду известной ему неминуемой кончины не счел нужным затронуть ни одним словом, ни одним намеком этот животрепещущий для благополучия России вопрос" [1.1,т.4,с.387].

"Александр был первый, который объявил, что для блага Европы необходимо свергнуть Наполеона с престола. И в какое время произнес он роковой приговор над неукротимым завоевателем? Когда определил он обратить в ничтожество никем дотоле не побежденного? В то время, когда в России, от Немана до Москвы реки и от Стьери до Двины развевались вражеские знамена, когда Москва, Петербург и Киев были угрожаемы нашествием, а полуденная Россия была опустошена моровою язвою.

История не представляет ничего выше сего подвига. Он переживет самый гранит, воздвигнутый императором Николаем в изъявление признательности спасенного Александром отечества!" [1.2,2.2,с.300].

Продолжение следует...

***

Оглавление книги Виктора Федорова "Император Александр Благословенный – святой старец Феoдор Томский":

Оглавление

Отзывы об историческом исследовании В.И. Федорова

Часть I. Доказательство инсценировки "смерти" императора Александра I

• Жизнь и царствование императора, его психологический портрет: детство и юность будущего императора, восшествие на престол, царствование до 1815 года, царствование с 1816 года
• Стремление императора Александра I отказаться от престола
• Доказательства инсценировки смерти императора Александра I

Часть II. Доказательство логическим путем "перевоплощения" скрывшегося императора в таинственного старца

• Жизнеописание старца Феодора Кузьмича
• Посмертные записки старца Федора Кузьмича и их анализ
• Сравнение личности императора Александра I с личностью старца Феодора Кузьмича

Часть III. Несостоятельность выводов противников перевоплощения Александра I в старца Феодора Кузьмича

• Анализ статьи доктора исторических наук С.Б. Окуня
• Анализ статьи Н.Н. Белянчикова
• Ответ на статью В. Буслаева "Даешь императора!"и на статью профессора МГУ В.А. Федорова "Александр I"
• Критика статьи историка Н.М. Дмитриенко и краеведа В.М. Масленникова "Таинственный старец"
• Могила императора не терялась!
• Ответ на статью Т. Козловой в "Учительской газете "под рубрикой "Гласный час?"
• Мой комментарий "Страсти по старцу", опубликованный в газете "ТМ экспресс"
• Все боевые награды императора Александра I
• Печальной тайны объяснение - вариант расшифровки записок старца Федора Кузьмича
• Подробный анализ статьи В. Привалихина "Так был ли старец Федор императором Александром Первым?
• Комментарий к статье Г. Анкудинова "Император ушел, как Толстой" и сама статья
• Основания для канонизации Феодора Томского
• Критический анализ статьи Ю.П. Нагорнова "Осень императора"
• Ответ коллекционеру Эдуарду Майданюку
• Россия "в эпохе великой славы "
• Два великих Александра в истории России – поэт и царь
• Существенные дополнения к статье в новом издании
• Тайная муза гениального поэта
• Критический анализ на книгу М.Громыко
• Открытый диалог с Л.Васильевой по ее статье "Так был ли Лев Толстой в Томске?"
• Существенные дополнения к этому историческому очерку
• Чему и как учили российских школьников по фонду Сороса
• Главенствующая роль Александра в разгроме войск Наполеона,
• Три предсказания по концу царствования и жизни Александра
• Кто он фельдмаршал Шварценберг? Ответ на статью Л.Ф. Пичурина
• Критический анализ на книгу Г. Скворцова "Кто он?"
• Подвиг легендарного генерала Раевского и генерала Лихачева

Повод к написанию исторического исследования

Заключительная часть

"Царская глупость"

Фотографии

Первоисточники по историческому исследованию и соответствующая литература

***

Молитва праведному Феодору Томскому:

Молитва праведному Феодору Томскому. Своей аскетичной жизнью в молитве и покаянии получил от Бога дар прозорливости и рассуждения. За мудрым советом к нему приходили и богатые и бедные, образованные и неграмотные - он наставлял людей в вере, направлял на путь доброй жизни и исправления. По его молитвам тогда и при его нынешнем небесном заступничестве люди получали и получают исцеление при многих заболеваниях, помощь в искушениях. Старца Федора за дар помогать людям в болезнях почитают за сибирского Пантелеимона.

Акафист праведному Феодору Томскому:

• Акафист праведному Феодору Томскому

Житийная и научно-историческая литература о праведном Феодоре Томском:

• Праведный Феодор Томский - Томская и Асиновская епархия
• Император Александр Благословенный – святой старец Феoдор Томский (книга - историческое исследование) - Виктор Федоров
• Крестный ход памяти старца Феодора Томского - Миссионерско-апологетический проект "К Истине"

Читайте другие публикации раздела "Святые Православия"