Святитель Василий Великий - творения

Василий Великий. Письма к разным лицам. Часть первая

Письма, писанные святым Василием прежде епископства его. 357–370 гг.

Память: 1 января / 14 января, 30 января / 12 февраля

Святитель Василий Великий - один из величайших богословов и гимнографов, толкователь Писания, церковный благотворитель, аскет, приложил усилия для включения в общецерковную жизнь и упорядочения монашества, до этого развивавшегося стихийно. Активнейший обличитель арианства. Церковь называет его Вселенским учителем.

Святитель Василий Великий, архиепископ Кесарии Капподакийской. Фреска, 1209 год. Cербия (Студеница)

***

Содержание

• 1. К Евстафию Философу
• 2. К Григорию Богослову
• 3. К Кандидиану
• 4. К Олимпию
• 5. К Нектарию
• 6. К Нектариевой супруге
• 7. К Григорию, другу
• 8. К кесарийским монахам
• 9. К Максиму Философу
• 10. К матери Дионисия
• 11. Без надписи
• 12. К Олимпию
• 13. К Олимпию
• 14. К Григорию, другу
• 15. К Аркадию, комиту
• 16. Против еретика Евномия
• 17. К Оригену
• 18. К Макарию и Иоанну
• 19. К Григорию, другу
• 20. К Леонтию, софисту
• 21. К Леонтию, софисту
• 22. О совершенстве в монашеской жизни
• 23. К настоятелю монахов
• 24. К Афанасию, отцу Афанасия, епископа Анкирского
• 25. К Афанасию, епископу Анкирскому
• 26. К Кесарию, брату Григория Богослова
• 27. К Евсевию, епископу Самосат­скому
• 28. К Неокесарийской Церкви, утешительное
• 29. К Анкирской Церкви, утешительное
• 30. К Евсевию, епископу Самосат­скому
• 31. К Евсевию, епископу Самосатскому
• 32. К Софронию, магистру
• 33. К Авургию
• 34. К Евсевию, епископу Самосатскому
• 35. Без надписи
• 36. Без надписи
• 37. Без надписи
• 38. К Григорию, брату
• 39 (42). К ученику Хилону
• 40 (43). Увещание новопоступившим
• 41 (44). К падшему монаху
• 42 (45). К падшему монаху
• 43 (46). К падшей деве

Письмо 1. К Евстафию Философу

Св. Василий, множеством препятствий к свиданию с Евстафием доведенный до мысли приписывать сие судьбе или счастию, по получении письма от Евстафия переменяет сию мысль и видит в том же самом дело Промысла". (Писано в 357 г.)

Удивительно, как ободрил и утешил ты меня своими письмами, когда терял уже я бодрость от немилостей так называемого счастия, которым всегда полагались мне какие-нибудь препятствия к свиданию с тобою. Иногда спрашивал я даже сам себя: не справедливо ли повторяемое многими, что есть какая-то необходимость и судьба, управляющая и маловажными, и важнейшими из наших дел, и что мы – люди – ни в чем сами не властны; или, если не это, без сомнения, какой-то случай [1] Paris, 1957–1966. Далее в основном тексте мы будем помещать сделанные нами исправления, а в примечаниях указывать вариант, опубликованный в издании 1911 г. Примечания, не отмеченные редактором (Ред.), относятся к изданию 1911 г. – Ред. преследует жизнь человеческую? и такие мысли найдешь весьма извинительными, когда узнаешь причины, которыми доведен я до них.

По молве о твоей философии оставил я Афины, презрев все тамошнее. С такою поспешностию проехал город на Геллеспонте [2], с какою ни один Улисс не бежал от пения Сирен. С удивлением, правда, взирал на Азию, но поспешил к митрополии [3] всех красот. Когда же прибыл на родину и, поискав, не нашел там тебя – великое для меня приобретение, с этого самого времени было у меня уже много разных причин, служивших неожиданным препятствием. Непременно надобно было или сделаться мне больным и потому не видаться с тобою, или не иметь возможности ехать вместе, когда отправлялся ты на Восток, а, наконец, когда, перенеся тысячи пудов, достиг я Сирии, и там не свидеться с Философом, который отбыл к египтянам. Опять надобно было отправляться в Египет, совершить путь дальний и трудный, но и здесь не получить, чего домогался. И столько был я несчастлив в любви к тебе, что надобно мне стало или идти к персам, следовать за тобою к самым отдаленным варварам (ты, конечно, поехал бы и туда; так противоборствовал мне демон!), или сидеть здесь, в Александровом городе, как это и случилось. И мне кажется, если бы не отказался я идти за тобою, подобно овце, которую манят, показывая ей ветвь, тебе довелось бы идти далее индийского Нисса и скитаться в стране, ежели только есть какая на краю обитаемой нами Вселенной. Но к чему говорить много? И теперь, напоследок, когда проживаешь ты на родине, не удалось мне видеться с тобою, потому что удерживают меня от этого продолжительные недуги. А если и впереди они не облегчатся, то и зимою не свижусь с твоею ученостию. Не дело ли это судьбы, как сам бы ты сказал? Не дело ли необходимости? Почти не превосходит ли это и выдуманные стихотворцами басни о Тантале? Но, как сказано, обрадован я твоими письмами и не удержусь больше прежней мысли. Напротив того, утверждаю, что надобно благодарить Бога, когда подает Он блага, и не выходить из терпения, когда не ущедряет ими. Поэтому если даст мне возможность видеться с тобою, то, конечно, признаю это для себя и самым лучшим и вместе самым приятным делом. А если замедлится наше свидание, перенесу эту потерю благодушно, потому что Бог, без всякого сомнения, распоряжает нашими делами лучше, нежели как предначертали бы мы сами.

Примечание

1. В издании 1911 г.: "какое-то счастие". В ходе работы над изданием возникла необходимость сверить некоторые фрагменты писем с греческим текстом для уточнения и исправления перевода. Сверка производилась по изданию: Saint Basile. Lettres: En 3 t. Texte etabli et traduit par Y. Courtonne'_

2. Константинополь

3. К Кесарии.

Письмо 2. К Григорию Богослову

Св. Григорию, который желал знать образ жизни и препровождение времени в Василиевой пустыне, по скромном отзыве о себе самом, излагает правила подвижнической жизни, показывает пользу уединения, чтения Писаний и молитвы, также описывает внешнюю жизнь подвижника. (Писано в начале уединения.)

Узнал я письмо твое, как узнают детей друга по примечаемому сходству с родителями. Положение места, говоришь ты, немного значит и не может произвести в душе твоей влечения к тому, чтобы жить с нами вместе, пока не узнаешь чего-нибудь о нашем образе жизни и о препровождении у нас времени. Подлинно, это – твое рассуждение, достойное твоей души, которая все здешнее ставит ни во что в сравнении с блаженством, какое уготовано нам по обетованиям.

Но я стыжусь и писать о том, что сам делаю ночь и день в этой пустыне. Ибо хотя и оставил я городскую жизнь как повод к тысячам зол, однако же никак не мог оставить самого себя. Но похожу на людей, которые, по непривычке к плаванию на море, приходят в изнеможение и чувствуют тошноту, жалуются на величину корабля как на причину сильной качки, а перейдя с него в лодку или малое судно, и там страждут тошнотой и головокружением, потому что с ними вместе переходят тоска и желчь. Подобно сему в некотором отношении и мое положение: потому что, нося с собою живущие в нас страсти, везде мы с одинаковыми мятежами, а потому немного извлекаем пользы из этого одиночества.

Что же надлежало нам сделать и с чего начать, чтобы идти по следам Вождя нашего спасения? Ибо Он говорит: "аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой и по Мне грядет" (Мф. 16: 24). Вот что:

Надобно стараться иметь ум в безмолвии. Как глаз, который в непрестанном движении, то вертится в стороны, то обращается часто вверх и вниз, не может ясно видеть того, что перед ним, а напротив того, если хочешь сделать, чтобы зрение его было ясно, надобно устремить взор на один видимый предмет: так и ум человеческий, если развлечен тысячами мирских забот, не может ясно усматривать истину. Как не связанного еще узами брака приводят в смятение неистовые пожелания, неудержимые влечения и какие-то мучения любви, так вступившего уже в супружество встречает новое волнение забот: когда нет детей – желание иметь их, а когда есть дети – попечение об их воспитании, охранение супруги, рачение о доме, надзор за служителями, утраты по договорам, споры с соседями, тяжбы в судах, опасности в торговле, труды в земледелии. Каждый день приносит с собою свое омрачение души, и ночи, получая в наследство дневные работы, обольщают теми же представлениями. Один только способ избежать сего – это удаление от сего мира. А удаление от мира состоит не в том, чтобы телом быть вне мира, но чтобы душой оторваться от пристрастия к телу, не иметь у себя ни города, ни дома, ни собственности, ни товарищества, быть нестяжательным, не беспокоящимся о средствах жизни, беззаботным, избегающим всякого сношения с людьми, не знающим человеческих правил, готовым принимать напечатлеваемое в сердце Божественным учением. Приуготовление же сердца состоит в отлучении его от тех правил, какие заняты им из лукавого обычая, потому что и на воске нельзя писать, не изгладив положенных на нем начертаний; и душе невозможно вверить божественных догматов, не истребив в ней укорененных навыком мнений. Для сего, конечно, весьма великую пользу доставляет нам уединение, которое усыпляет в нас страсти и дает разуму досуг совершенно отсечь их от души. Как нетрудно одолевать укрощенных зверей, так пожелания, гнев, страх, скорби – эти злые ядовитые звери в душе, если усыплены они безмолвием, а не приводим их в рассвирепение постоянным раздражением, удобнее преодолеваются силою разума.

Поэтому пусть будет избрано такое место, каково, например, наше, свободное от общения с людьми, чтобы ничто постороннее не прерывало непрестанного упражнения. Упражнение же в благочестии питает душу божественными размышлениями. Поэтому что блаженнее сего – на земле подражать лику Ангелов: при самом начале дня поспешать на молитву, чествовать Создателя песнями и пениями; потом, когда воссияет совершенно солнце, принявшись за дела и везде имея при себе молитву, приправлять свои работы песнопениями, как солию; потому что песненные утешения приносят душе беспечальное и радостное успокоение?!

Итак, безмолвие служит для души началом очищения, когда ни язык не произносит чего-либо человеческого, ни глаза не заняты рассматриванием доброцветности и соразмерности в телах, ни слух не расслабляет душевного напряжения слушанием песней, сложенных для удовольствия, или разговорами людей шутливых и смехотворных, что обыкновенно всего более ослабляет душевные силы. Ум, не рассеиваясь по внешним предметам и не развлекаясь миром под влиянием чувств, входит в самого себя, а от себя восходит к мысли о Боге; озаряемый же этою Добротою, приходит в забвение о самой природе, душа не увлекается ни попечением о пропитании, ни беспокойством об одеждах, но, на свободе от земных забот, всю свою ревность обращает на приобретение вечных благ, на то, чтобы возрастали в ней целомудрие и мужество, справедливость и благоразумие, а равно и прочие добродетели, которые, состоя под сими родовыми добродетелями, обязывают ревнителя всякое дело в жизни исполнять должным образом.

А самый главный путь, которым отыскиваем то, к чему обязывает нас долг, есть изучение богодухновенных Писаний, потому что в них находим мы правила деятельности, и в них – жития блаженных мужей, представленные в письменах, подобно каким-то одушевленным картинам жизни по Богу, предлагаются нам для подражания добрым делам. Поэтому в чем бы кто ни сознавал себя недостаточным, занимаясь Писанием, в нем, как в общей какой врачебнице, находит врачевство, пригодное своему недугу. И любитель целомудрия часто перечитывает историю об Иосифе, у него учится целомудренным поступкам, находя его не только воздерживающимся от удовольствий, но по навыку расположенным к добродетели. А мужеству обучается у Иова, который при несчастном перевороте его жизни, в одно мгновение сделавшись из богатого бедным и из благочадного бесчадным, не только сам в себе не переменился, сохраняя во всем возвышенный образ мыслей, но даже без огорчения перенес и то, что друзья, пришедши для утешения, ругались над ним и усугубляли скорбь его. Опять, кто имеет в виду, как в то же время быть и кротким, и великодушным, чтобы против греха действовать гневом, а на людей – кротостию, тот найдет Давида мужественным в военных подвигах, но кротким и непоколебимым при воздаянии врагам. Таков и Моисей, который с великим гневом восстает на согрешающих пред Богом, но с кротким сердцем переносит клеветы на него самого. И как живописцы, когда пишут картину с картины, часто всматриваясь в подлинник, стараются черты его перенести в свое произведение, так возревновавший о том, чтобы соделаться совершенным во всех частях добродетели, должен при всяком случае всматриваться в жития святых, как бы в движущиеся и действующие какие изваяния, и что в них доброго, то чрез подражание делать своим.

Опять, если за чтениями следуют молитвы, то душа, движимая любовию к Богу, приступает к ним бодрее и зрелее. Прекрасна же молитва, уясняющая в душе мысль о Боге. А посредством памятования водруженная в нас мысль о Боге есть вселение в нас Самого Бога. Таким образом делаемся мы храмом Божиим, когда непрестанное памятование не прерывается земными заботами и ум не возмущается внезапными страстными движениями, но избегающий всего боголюбец уединяется в Боге, отражая от себя страсти, приманивающие его к невоздержанию, и проводит время в занятиях, ведущих к добродетели.

И прежде всего надобно стараться не быть невеждой в употреблении дара слова, но спрашивать без любопрительности, а отвечать без надменности, не прерывая собеседующего, когда говорит, что полезное, без желания бросить от себя напоказ слово, назначая меру и слово слуху; надобно учиться не стыдясь, учить не скупясь, и, если что узнал от другого, не скрывать сего, уподобляясь негодным женщинам, которые подкидывают незаконнорожденных детей, но с признательностию объявлять, кто отец слова. В напряжении голоса должна быть предпочитаема середина, чтобы при малом напряжении не оставался он несмысленным и при большем усилении не делался несносным. Надобно самому с собою обдумывать, что будешь говорить, и потом уже пускать слово в народ. При встречах должно быть приветливым, в разговорах приятным, не шутливостию подслащая речь, но сообщая ей усладительность радушием совета. Во всяком случае, хотя бы надлежало сделать и выговор, надобно избегать жестокости, ибо если сам себя унизишь по смиренномудрию, то найдешь удобный доступ к имеющему нужду в уврачевании. А часто полезен нам и тот способ выговора, какой употреблен Пророком, который согрешившему Давиду не от себя произнес определение осуждения, но употребил вводное лицо, сделав самого Давида судиею собственного своего греха; так что, сам на себя произнесши осуждение, не жаловался он уже на обличителя.

Смиренному и сокрушенному образу мыслей приличны взор печальный и потупленный в землю, небрежность о наружности, волосы непричесанные, одежда немытая. Что плачущие делают с намерением, то у нас должно выказываться не намеренно. Надобно, чтобы хитон был собран на теле поясом, впрочем, подпояска лежала не выше чресл (это было бы женоподобно), и не так слабо стягивалась, чтобы хитон мог развеваться (это было бы изнеженно). Походка должна быть не медленная, которая изобличала бы душевное расслабление, и опять не скорая, и торопливая, которая обнаруживала бы исступленные движения души. Цель одежды одна – служить для плоти покровом, достаточным зимой и летом. Но не гоняйся за приятностию в цвете, за тонкостию и мягкостию в отделке. Ибо разбирать доброцветность одежды есть то же щегольство, каким заняты женщины, которые щеки и волосы у себя окрашивают в чужой цвет. Напротив того, полезно, если хитон имеет столько толщины, что надевший его может согреться, не имея нужды в другом. Обувь должна быть по цене дешевая, но достаточно удовлетворяющая потребности. Одним словом, как в одежде надобно предпочитать необходимое, так в пище удовлетворит нужде хлеб, жажду утолит у здорового вода, и еще варения из семян могут поддерживать в теле крепость для необходимых потребностей. А пищу вкушать должно, не выказывая бешеной жадности, но во всем соблюдая твердость, кротость и воздержность от удовольствий, даже в это самое время имея ум непраздный от мысли о Боге; напротив же того, самое свойство снедей и устройство приемлющего их тела надобно обращать в предлог к славословию Домостроителя Вселенной, Которым промышлены различные роды снедей, приспособленные к свойству тел. Молитвы пред вкушением пищи должно совершать достойно даров Божиих, какие и теперь подаются, и сберегаются на будущее время. Молитвы по вкушении пищи пусть содержат в себе и благодарение за дарованное, и прошение обетованного. На принятие пищи должен быть назначаем один определенный час, и притом один и тот же в продолжение известного срока, так чтобы из двадцати четырех часов в сутках он только один употребляем был для тела, все же прочие часы проводил подвижник в умном делании.

Сон должен быть легкий, от которого без труда можно пробудиться и какой естественным образом следует после малого вкушения пищи, его с намерением надобно прерывать попечениями о делах важных. А погружение в глубокое усыпление до расслабления членов, чем дается время неразумным мечтаниям, предает спящего таким образом ежедневной смерти. Напротив того, на что другими употребляется утро, на то подвижникам благочестия служит полночь, потому что ночное безмолвие всего более дает свободу душе, когда ни глаза, ни уши не передают сердцу вредных зрелищ или слухов, но ум наедине пребывает с Богом, и как исправляет себя припоминанием соделанных грехов, так предписывает себе правила к уклонению от зла и к совершению преднамеренного испрашивает содействия у Бога.

Таково [4] мое тебе сказание братской любви, о любезная глава! А ты соблаговоли вознаградить меня святыми своими молитвами, чтобы спастись мне от настоящего лукавого века и от безрассудных людей, освободившись же от всякого греха, а лучше сказать, отделившись от самого врага и наветника нашей жизни, чистым сердцем узреть в познании Бога всяческих, по благодати Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Примечание

4. Сие заключение письма читается в рукописи Венской библиотеки под № 86. См. Lambecii Commentaria de Bibl. Cols. Vindobonensi L. III, р. 373.

Письмо 3. К Кандидиану

Хвалит Кандидиана за то, что среди почестей не гордится и сохраняет любовь к наукам, а вместе просит защиты от насилий одного человека, ограбившего дом Василиев в Аннисах. (Писано из уединения".)

Когда взял я в руки письмо твое, было со мною нечто, достойное того, чтобы выслушать. Брался я за него с уважением, как за известие о каком государственном деле, и пока разламывал восковую печать, смотрел со страхом, как ни один обвиненный спартанец не смотрит на лакедемонский свиток. Когда же развернул и прочел до конца, стало мне смешно, частию от удовольствия, что не узнал ничего нового, а частию от того, что сравнил тебя с Демосфеном. Когда случилось ему содержать на своем иждивении нескольких плясунов и свирельщиков, тогда захотел он называться уже не Демосфеном, а начальником хора. А ты всегда одинаков, содержишь ли кого или не содержишь. И хотя на твоем содержании больше тысячи воинов, нежели сколько человек получали необходимое от Демосфена, однако же ко мне пишешь не по чину своему, но обычным тебе образом, и не с меньшим против прежнего старанием о слоге, но, по выражению Платона, среди зимы и бури дел, как бы стоя за твердою какою стеною, не принимаешь в душу никакой тревоги, лучше же сказать, сколько можешь и других не допускаешь до беспокойства.

Таково твое дело! Оно велико и весьма чудно для того, кто способен понимать, и опять не очень чудно для того, кто сравнивает сие с целым предначертанием жизни. Выслушай же, каково и мое положение; подлинно, оно странно и справедливо постигло меня.

Один грубый человек из живущих с нами в Аннисах, по смерти моего служителя, не сказав, что имел с ним какое-то условие, не явившись ко мне, не принеся жалобы, не захотев получить от меня по доброй воле, не сделав угрозы, что если не получит, то вынудит силой, вдруг, с несколькими подобными ему по безрассудству, ворвался ко мне в дом, прибил охранявших его женщин и, разломав двери, вынес из него все: иное забрал сам, а другое предоставил на расхищение всякому, кто хотел.

Поэтому, чтобы не быть мне последним из немощных и не подать о себе мысли, что всякий может нападать на меня, позволь просить тебя употребить и ныне то же старание, какое оказывал ты о всех делах моих. А мое спокойствие сохранится уже тем одним, что буду состоять под твоим покровительством. Я удовольствуюсь тем наказанием, если виновный будет взят начальником селения и на короткое время заключен в тюрьму, потому что не только негодую за то, что потерпел, но имею нужду в безопасности на будущее время.

Письмо 4. К Олимпию

Остроумно благодарит Олимпия за присланные им подарки, принося на Олимпия жалобу от лица нищеты, богатыми подарками изгоняемой из Василиевой пустыни. (Писано из уединения.)

Что делаешь ты, чудный мой, изгоняя из этой пустыни любезную мне нищету, питательницу любомудрия! Я думаю, что если бы имела она дар слова, то за лишение владения принесла бы на тебя жалобу: "Вот желательно мне было бы жить вместе с этим человеком; он хвалил то Зенона, который, лишившись всего во время кораблекрушения, не произнес ни одного неблагородного слова, но сказал: "Благодарю тебя, случай, что доводишь меня до плаща"; то Клеанфа, который по найму черпает воду из колодца, чтобы и самому было чем прожить, и учителям заплатить за учение. А никогда не переставал также дивиться Диогену, который хвалился тем, что довольствуется одними дарами природы, почему бросает и деревянную чашку, как скоро научился у мальчика пить, нагнувшись, пригоршнями". Так и подобно сему могла бы на тебя жаловаться жившая со мной нищета, которая теперь изгнана богатыми твоими подарками. Даже присовокупила бы и некоторую угрозу, например: "Если в другой раз застану тебя здесь, то прежде всего покажу тебе сицилийскую или италийскую роскошь и таким образом вполне отмщу, чем сама богата". И об этом довольно.

Я с радостию слышу, что ты начал уже свое лечение, и желаю, чтобы оно помогло тебе. Твоей священной душе прилично беспечальное служение тела.

Письмо 5. К Нектарию

Утешает Нектария, опечаленного смертию единственного сына. (Писано из уединения).

Не прошло еще трех или четырех дней, как поражен я слухом о невыносимом несчастии, и все еще оставался в сомнении, потому что доставивший мне это печальное известие не мог ясно рассказать случившегося, а как не желалось, чтобы это была правда, то с трудом верилось рассказанному; и вот получаю письмо от епископа, который в точности подтверждает эту неприятную весть. Нужно ли говорить, как это опечалило меня и сколько пролил я слез? Да и у кого такое каменное сердце или кто так совершенно поставил себя вне человеческой природы, чтобы без страдания перенести случившееся или ощутить при этом только легкую скорбь в душе? Умирает наследник знатного дома, опора рода, надежда отца, отрасль благочестивых родителей, возращенная тысячами молитв и в самом цвете лет похищенная из отеческих рук. Какую адамантовую природу не должно это смягчить и привести в сострадание? Потому неудивительно, если это несчастие до глубины коснулось и меня, который издавна всецело вам предан, ваши радости и скорби почитаю своими собственными. До настоящего времени, казалось мне, немного было прискорбных для вас случаев; большею же частию дела ваши текли по вашему желанию. Но по зависти демона исчезло вдруг и все это цветущее состояние дома, и душевное веселие, и мы стали для мира печальной повестию. Поэтому если вздумаем сетовать и плакать о случившемся, то недостанет у нас на то целой жизни. Даже если все люди восстенают с нами, и их сетование не возможет сравниться с бедствием. Если и речные потоки обратятся в слезы, и их недостанет для оплакивания случившегося.

Впрочем, если захотим употребить теперь в дело дар Божий, какой вложен в сердца наши, разумею целомудренный рассудок, который умеет и в благоденствии определять меру душе нашей, и в скорбных обстоятельствах приводить на память удел человеческий, обращать внимание наше на то, что обыкновенно видим и слышим, а именно: как жизнь полна подобных страданий, как много примеров человеческих бедствий, а сверх всего этого не терять из виду, что мы, уверовавшие во Христа, имеем Божие повеление, по надежде воскресения, не скорбеть об усопших, и что за великое терпение уготованы Подвигоположником великие венцы славы, то, когда позволим рассудку внушить нам все это, найдем, может быть, некоторое немалое облегчение в скорби. Поэтому умоляю тебя, как мужественного подвижника, выдержать тяжесть удара, не падать под бременем скорби, не погружаться душой в уныние в той уверенности, что, хотя и сокрыты от нас причины Божиих распоряжений, однако же все, что бывает по распоряжению Премудрого и любящего нас Бога, как оно ни трудно, непременно должно быть для нас приятно. Ибо знает Он, как уделить каждому, что ему полезно, и почему нужно положить нам неодинаковые пределы жизни; и есть непостижимая для людей причина, по которой одни поемлются отсюда скорее, а другие оставляются долее бедствовать в многоболезненной этой жизни. Почему за все должны мы поклоняться Его человеколюбию и не огорчаться, помня великое это и славное изречение, какое произнес великий подвижник Иов, когда узнал, что дети его, в числе десяти, в короткое мгновение времени раздавлены за одной трапезою. "Господь даде, Господь отъят; яко Господеви изволися, тако бысть" (Иов 1: 21). Чудное это изречение и мы сделаем своим; у Праведного Судии равная награда показавшим равные доблести. Не лишились мы сына, но возвратили Давшему его взаем; не исчезла жизнь его, но переменилась на лучшую; не земля сокрыла нашего возлюбленного, но прияло его Небо. Подождем немного, будем и мы вместе с вожделенным. Время разлуки невелико, потому что в этой жизни, как на пути, все поспешаем к тому же пристанищу. Один совершил уже путь свой, другой только вступил на него, иной поспешно идет им: но всех ожидает один конец. Он скорее совершил путь, но и все мы пойдем тою же дорогою, и всех ждет то же место отдохновения. О если бы только нам своей добродетелию уподобиться его чистоте, чтобы за нелукавство нрава сподобиться одного упокоения с младенцами о Христе!

Письмо 6. К Нектариевой супруге

Одного содержания и времени с предыдущим

Хотел было я умолчать пред твоим благонравием, рассуждая, что как воспаленному глазу причиняет боль и самое нежное пособие, так и душе, пораженной тяжелою скорбию, кажется несколько докучливым слово, предлагаемое во время самой живой горести, хотя бы заключало оно в себе и много утешительного. Но когда пришло мне на мысль, что слово мое обращено будет к христианке, которая издавна обучена божественному и приготовлена ко всему человеческому, тогда не признал я справедливым не выполнить своей обязанности.

Знаю, каково материнское сердоболие; и когда представляю себе особенно твое ко всему доброе и кроткое расположение, заключаю поэтому, каково должно быть страдание твое в настоящих обстоятельствах. Лишилась ты сына, которого при жизни ублажали все матери, желая и себе подобных сыновей, а по смерти так оплакивали, как будто каждая предавала земле собственного своего сына. Смерть его была ударом для двух отечеств: и для нас, и для киликиян. С ним пал великий и знаменитый род, как бы отнятием опоры, приведенный в колебание. Какое зло возмог произвести своим приражением ты, лукавый демон? Как жалка страна, принужденная потерпеть такое бедствие! Самое солнце, если бы в нем было какое чувство, ужаснулось бы, может быть, сего печального зрелища. Кто же в состоянии выразить все то, что внушила бы сказать приведенная в смятение душа?

Но не без Промысла оставлены дела наши, как знаем из Евангелия, что и воробей не падает без воли Отца нашего (см.: Мф. 10: 29). А потому если что случилось с нами, случилось по воле Сотворившего нас. А воле Божией "кто противитися может" (Рим. 9: 19)? Перенесем постигшее нас, потому что, принимая это со скорбию, и случившегося не поправляем, и самих себя губим. Не будем жаловаться на Праведный суд Божий. Мы невежды, чтобы подавать свое мнение о неизреченных судах Божиих.

Теперь Господь подвергает испытанию любовь твою к Нему. Теперь случай тебе за терпение сподобиться чести мучеников. Матерь Маккавеев видела смерть семи сынов и не жаловалась, не проливала малодушных слез, а благодарила Бога, что увидела, как огонь, железо и мучительные удары разрешили их от уз плоти; и признана за сие благоискусной пред Богом и приснопамятной у людей. Велико горе, и я в этом согласен; но велики и награды, какие Господь уготовал терпеливым.

Когда стала ты матерью, увидела сына и возблагодарила Бога, тогда, без сомнения, знала, что ты смертная и родила смертного. Что же странного, если смертный умер? Но нас огорчает безвременность! Неизвестно, не благовременно ли это, потому что не знаем, как избрать, что полезно душе, и как определить срок человеческой жизни. Обозри целый мир, в котором живешь, и рассуди, что все видимое смертно, что все подлежит тлению. Посмотри на небо, и оно некогда рушится; посмотри на солнце, и оно не устоит; все звезды, животные, живущие на суше и в воде, все украшение земли, самая земля – все тленно; немного еще времени, и всего этого не будет. Размышление о сем пусть будет тебе утешением в том, что случилось. Измеряй горе свое не в отдельности взятое; в таком случае оно покажется тебе несносным. Но сравни его со всем человеческим, и в этом найдешь для себя утешение в горести.

А сверх всего этого скажу сильное убеждение. Пощади супруга: будьте утешением друг другу; сокрушая себя горем, не делай для него несчастия еще более тяжким.

Вообще же не думаю, чтобы к утешению достаточно было слова, но рассуждаю, что в настоящем случае нужна молитва. Поэтому молю Самого Господа, неизреченной силой Своей коснувшись сердца твоего, произвести в душе твоей свет благими помыслами, чтобы в себе самой иметь тебе источники утешения.

Письмо 7. К Григорию, другу

Оправдывается в том, что хотя предвидел обвинение в недостаточности речений, однако же не мог не дать ответа спрашивавшим; и просит св. Григория посвятить всего себя на защиту истинного учения. (Писано, по-видимому, из уединения).

Когда писал я к твоей учености, не было мне неизвестно, что всякое богословное речение, как не выражает всей мысли ответствующего, так не удовлетворяет желанию спрашивающего, потому что слово умопредставляемому нами оказывает обыкновенно немощную какую-то услугу. Поэтому если мысль наша немощна, а язык недостаточнее и мысли, то чего надлежало нам ожидать в рассуждении сказанного, кроме обвинения в скудости слов? Однако же по этой причине невозможно было прейти молчанием предложенного вопроса. Тот в опасности изменит истине, кто любящим Господа не даст охотно ответов о Боге. Почему те речения, достаточными ли они кажутся или имеют нужду в точнейшем каком дополнении, для исправления своего пусть ожидают особенного времени; а что касается до настоящего времени, прошу тебя, как и просил уже, всецело посвятить себя защищению истины, и какие Богом вложены в мысль твою стремления к утверждению добра – довольствоваться ими, и ничего более не требовать от меня, потому что я гораздо ниже мнения обо мне других и врежу более учению своею немощию, нежели придаю истине какую-либо силу своим защищением.

Письмо 8. К кесарийским монахам

Показывает причины, по которым, удалившись от них, медлит своим возвращением; предостерегает от учения ариан и в опровержение возражений арианских объясняет, что Бог один по естеству, а не по числу, и что понятия подобного и неподобного не прилагаемы к Отцу и Сыну; также дает истинный смысл тем местам Писания, какие ариане приводили против единосущия Сына с Отцем; наконец, доказывает Божество Духа Святаго и заключает письмо умозрением о том, что Царство Небесное есть созерцание. (Писано в 360 г).

Неоднократно дивился и что у вас за расположение ко мне, и отчего такую силу имеет над вами моя малость, которая разве немного и не за многое чего-нибудь стоит, а может быть, и ничем не привлекательна; между тем вы обращаете ко мне слово, напоминая и дружбу, и отечество, пытаясь отеческим сердоболием снова обратить к себе, как будто какого беглеца. Признаюсь, и не отрицаюсь, что стал я беглецом; но узнайте и причину, если желаете уже знать. Всего более пораженный тогда неожиданностию, подобно людям, которых вдруг поражает внезапный шум, не удержал я помыслов, но "удалихся бегая" (Пс. 54: 8) и довольно времени жил вдали от вас; а впоследствии овладели мною какая-то любовь к божественным догматам и желание любомудрствовать о них. Я говорил сам себе: "Как прийти мне в состояние, чтобы преодолеть живущий со мною грех? Кто будет для меня Лаваном, избавителем моим от Исава, и детоводителем к горнему любомудрию?". Но поелику, при помощи Божией, по мере сил достиг я цели, нашедши "сосуд избран" (Деян. 9: 15) и глубокий кладезь, разумею уста Христовы – Григория, то немного, прошу вас, немного дайте мне времени. Прошу не потому, что возлюбил городскую жизнь (ибо не скрыто от меня, что лукавый подобными вещами вводит людей в обман), а потому, что обращение со святыми признаю всего более полезным. Ибо, сам рассуждая о божественных догматах, а чаще слушая рассуждающих, приобретаю навык к умозрениям, от которого трудно отказаться. И таково мое положение!

А вы, о божественные и для меня паче всех любезные главы, берегитесь филистимских пастырей, чтобы кто из них не заградил тайно ваших кладезей и не возмутил чистоты ведения касательно веры. Ибо у них всегда в попечении – не из Божественных Писаний научать души простые, а подрывать истину внешней мудростию. Кто вводит в нашу веру Нерожденное и Рожденное, кто учит, что всегда Сущий некогда не был, что Тот стал Отцем, Кто по естеству и всегда есть Отец, что Дух Святый невечен, – таковый не явный ли филистимлянин, завидующий овцам патриарха нашего, чтобы не пили они "воды чистой, текущей в живот вечный" (Ин. 4: 14), но навлекли на себя предреченное Пророком: "Мене оставиша Источника воды живы, и ископаша себе кладенцы сокрушеныя, иже не возмогут воды содержати" (Иер. 2: 13)?

Должно исповедовать Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святаго, как научили Божии словеса и уразумевшие их возвышенно. А укоряющим нас за троебожие да будет сказано, что исповедуем Бога единого не числом, а естеством. Ибо все, именуемое по числу единым, в действительности не едино и по естеству не просто: о Боге же всеми исповедуется, что Он прост и несложен. Следовательно, Бог един не числом. Сказанное же мною объясняется так. Говорим, что мир числом один, но не говорим, что он есть нечто единое по естеству и простое, потому что делим его на стихии, из которых состоит, – на огонь, воду, воздух и землю. Еще человек именуется по числу единым, ибо часто говорим: один человек, но и он, состоя из тела и души, не прост. Подобно и об Ангеле говорим, что он числом один, но не один по естеству и не прост, потому что ангельскую ипостась представляем себе сущностию, в которой есть святыня. Поэтому если все единое по числу не едино по естеству, то единое по естеству и простое не есть единое по числу. А Бога именуем единым по естеству. Как же они вводят у нас число, когда совершенно исключаем оное из сего блаженного и умного Естества? Ибо число – принадлежность количества, а количество сопряжено с телесным естеством; потому число – принадлежность телесного естества. А мы веруем, что Господь наш есть Создатель тел. Посему всякое число означает нечто такое, что получило в удел природу вещественную и ограниченную; а единичность и единство есть признак сущности простой и беспредельной. Поэтому кто Сына Божия или Духа Святаго исповедует как число или тварь, тот скрытным образом вводит вещественное или ограниченное число. Ограниченным же называю не только естество, объемлемое местом, но и такое естество, которое объял Своим предведением Тот, Кто имел произвести его из небытия в бытие, и которое можно обымать познанием. Потому все святое, если естество его ограниченно и святость имеет приобретенную, и может допустить в себе порок. А Сын и Дух Святый – Источник святыни, из которого освящается всякая разумная тварь, по мере ее добродетели.

Притом мы, по истинному учению, не называем Сына ни подобным, ни не подобным Отцу, ибо то и другое в отношении к Ним равно невозможно. Подобным и не подобным называется что-либо относительно к качествам, а Божество свободно от качественности. Исповедуя же тождество естества, и единосущие приемлем, и избегаем сложности, потому что в сущности Бог и Отец родил в сущности Бога и Сына. Ибо сим доказывается единосущие: в сущности, Бог единосущен с Богом же в сущности. Правда, что и человек называется богом, как-то: "Аз рех: бози есте" (Пс. 81: 6), и бес наименован богом, как-то: "бози язык бесове" (Пс. 95: 5), но одни именуются так по благодати, а другие лживо. Единый же Бог в сущности есть Бог.

А когда говорю: "единый", означаю святую и несозданную сущность Божию. Ибо слово "единый" говорится и о каком-нибудь человеке, и просто о естестве, в совокупности взятом; о каком-нибудь человеке, например, можешь сказать о Павле, что он один восхищен был "до третияго небесе" и слышал "неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати" (2Кор. 12: 2: 4): об естестве же, в совокупности взятом, когда, например, говорит Давид: "человек, яко трава дние его" (Пс. 102: 15); потому что здесь означает он не какого-либо человека, но в совокупности взятое естество; ибо всякий человек привременен и смертен. Так, о естестве сказанным разумеем и следующее: "един" (μόνος) "имеяй безсмертие" (1Тим. 6: 16); и "единому" (μόνω) "премудрому Богу" (Рим. 14: 26); и "никтоже благ, токмо един" (εις) "Бог" (Ак. 18: 19); ибо здесь слово "един" (εις) тождезна-чительно со словом "единственный" (μόνος); и: "прострый един" (μόνος) "небо" (Иов 9: 8); и еще: "Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому" (μόνω) "послужиши" (Мф. 4: 10); и: "несть Бог разве Мене" (Втор. 32: 39). Ибо слова "един" и "единствен" (εις καί μόνος) употребляются в Писании о Боге не в различии от Святаго Духа, а в отношении к недействительным богам, именуемым богами лживо, например: "Господь един" (μόνος) "вождаше их, и не бе с ними бог чуждь" (Втор. 32: 12); и: "отвергоша сынове Израилевы Ваалима и дубравы Астарофа, и поработаила Господу единому" (μόνω) (1Цар. 7: 4); и еще Павел говорит: "якоже суть бози мнози и господие мнози: но нам един" (εις) Бог "Отец, из Него же вся... и един" (εις) "Господь Иисус Христос, Имже вся" (1Кор. 8: 5–6).

Но спрашиваем здесь, почему, сказав: "един Бог", не удовольствовался сим речением (ибо сказали мы, что слова "единствен" и "един" (μόνος καί εις), употребленные о Боге, означают естество), но присовокупил: "Отец" и упомянул о Христе? Догадываюсь поэтому, что "сосуд избран" Павел почел теперь недостаточным проповедать единого Бога Сына и Бога Духа Святаго, что выразил речением: "един Бог", если чрез присовокупление: "Отец" – не укажет и Того, "из Негоже вся", а упоминанием о Господе не означит и Слова "Имже вся", и опять присовокуплением: "Иисус Христос" – не возвестит вочеловечения, не изобразит страдания, не откроет и воскресения. Ибо слова: "Иисус Христос" дают нам таковые понятия. Почему Господь не хочет, чтобы прежде страдания именовали Его Иисусом Христом, и повелевает ученикам: "да ни комуже рекут, яко Сей есть Иисус Христос" (Мф. 16: 20)? Ибо предположено Им было – уже по совершении домостроительства, по воскресении из мертвых и по вознесении на небеса дозволить ученикам проповедать Его Иисусом Христом. Таково значение слов: "да знают Тебе единаго истиннаго Бога, и Егоже послал еси Иисус Христа" (Ин. 17: 3), и: "веруйте в Бога и в Мя веруйте" (Ин. 14: 1). Так Дух Святый везде приводит в безопасность наше понятие, чтобы, приступая к одному, не теряли мы другого, углубляясь в богословие, не оставляли в пренебрежении домостроительства и по недостаточности в чем-либо не впали в нечестие.

А те речения Божественного Писания, которые берут противники и, перетолковав согласно со своим разумением, выставляют против нас к умалению славы Единородного, разберем таким же образом, по мере сил, уяснив себе значение оных.

И во-первых, положим, что нам предложено следующее место: "Аз живу Отца ради" (Ин. 6: 57). Ибо это одна из стрел, какие бросают в небо толкующие это место нечестиво. Но здесь изречение, как думаю, именует не предвечную жизнь, ибо все живущее ради другого не может быть неточною жизнию, как нагреваемое другим не может быть истинною теплотою, а Христос и Бог наш сказал о Себе: "Аз есмь... живот" (Ин. 11: 25), но означает сию жизнь во плоти, совершившуюся в сем времени, какой жил Он Отца ради, ибо по Его изволению пришел в жизнь человеческую. И не сказал: "Я жил Отца ради", но говорит: "Аз живу Отца ради" (Ин. 6: 57), ясно указывая на настоящее время. Может же речение сие именовать и ту жизнь, какой Христос живет, имея в Себе Самом Слово Божие. И что таково подлинно значение сих слов, узнаем из присовокупленного. "И ядый Мя..". – говорит Он, – "жив будет Мене ради" (ср.: Ин. 6: 54). Мы едим Его Плоть и пием Его Кровь, делаясь причастниками Слова и Премудрости, чрез Его вочеловечение и жизнь, подлежащую чувствам. А плотию и кровию наименовал Он все таинственное Свое Пришествие, означил также учение, состоящее из деятельного, естественного и богословского, которым душа питается и приуготовляется со временем к созерцанию Сущего. И таков, может быть, смысл сего изречения!

И еще: "Отец Мой болий Мене есть" (Ин. 14: 28). И сим изречением пользуются неблагодарные твари, порождения лукавого. А я уверен, что и сими словами выражается единосущие Сына со Отцем. Ибо знаю, что сравнения в собственном смысле делаются между имеющими то же естество. Говорим, что Ангел Ангела больше, человек человека праведнее, птица птицы быстрее. Поэтому если сравнения делаются между принадлежащими к одному виду, а Отец называется большим Сына по сравнению, то Сын единосущен с Отцем. Но и другое понятие заключается в сем изречении. Ибо удивительно ли, что Отца исповедал большим Себя Тот, Кто есть Слово и стал плотию, когда показался Он умаленным и пред Ангелами по славе, и пред человеками по виду? Сказано: "умалил еси Его малым чим от Ангел" (Пс. 8: 6); и: "видехом Его, и не имяше вида, ни доброты: но вид Его... умален паче всех человек" (ср.: Ис. 53: 2–3). Все уже сие претерпел по великому Своему человеколюбию к твари, чтобы погибшую овцу спасти, и спасенную приобщить к стаду, и шедшего из Иерусалима во Иерихон и "впадшего в разбойники" (ср.: Лк. 10: 30) опять ввести здравым в его отечество. Ужели в укоризну Ему обратит еретик и ясли, чрез которые Сам Он, будучи бессловесным, воспитан Словом? Ужели станет указывать и нам нищету, потому что Сын тектонов не имел у Себя и малого ложа? Потому Сын меньше Отца, что ради тебя стал мертвецом, чтобы тебя избавить от мертвости и соделать участником небесной жизни? Поэтому иной обвинит и врача за то, что наклоняется к ранам и обоняет зловоние, чтобы уврачевать страждущих?!

Для тебя не знает Он также о дне и часе Суда, хотя ничто не сокрыто от истинной Премудрости, потому что все Ею приведено в бытие; но и между людьми не найдешь человека, который бы не знал того, что сам сделал. Домостроительствует же так ради твоей немощи, чтобы согрешившие не впали в уныние от краткости срока под тем предлогом, что не оставлено им и времени к покаянию; и те, которые ведут долговременную брань с сопротивной силой, не оставили воинских рядов, по продолжительности времени. Поэтому приписываемым Себе неведением благоустрояет тех и других: одному за добрый подвиг сокращает время, а другому, по причине грехов, сберегает время на покаяние. Впрочем, в Евангелиях, причислив Себя к не знающим, по немощи, как сказано, многих, в Деяниях апостольских, беседуя наедине с совершенными, исключает Себя из не знающих, говоря: "несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти" (Деян. 1: 7).

И это пусть будет сказано мною, по нашему разумению сих слов, которое приобретаем с первого взгляда; но должно исследовать смысл сего изречения и с высшей уже точки зрения. Надобно толкнуть в дверь познания, тогда, может быть, и возбудим Домовладыку, Который просящим Его дает духовные хлебы, потому что мы усердствуем угостить тех, кто нам друзья и братия.

Святые ученики Спасителя нашего, вступив уже за предел умозрения, возможного человекам, и очистившись Словом, вопрошают о конце и желают познать крайнюю степень блаженства; и о сем-то отвечал Господь наш, что не знают того ни Он, ни Ангелы Его, именуя днем всякое точное постижение Божиих помышлений, а часом – умозрение о единстве и единичности, которых ведение присвоил Он единому Отцу. Поэтому, как догадываюсь, сим выражается, что Бог знает о Себе, что такое Он есть, и не знает, что Он не есть. Ибо говорится, что Бог знает правду и мудрость, Сам будучи неточною Правдою и Премудростию, но не знает неправды и лукавства, потому что Сотворивший нас Бог не есть неправда и лукавство. Посему, если говорится, что Бог знает о Себе, что такое Он есть, и не знает, что такое Он не есть, а Господь наш относительно к понятию вочеловечение и к низшему учению есть не крайний еще предел вожделеваемого, то следует, что Спаситель наш не знал конца и крайнего предела блаженства. Но сказано, что не знают и Ангелы, то есть их умозрение и законы их служений – не крайний предел вожде-леваемого, потому что и их ведение грубо в сравнении с познанием лицом к лицу. Знает же, сказано, един Отец, потому что Он есть конец и крайний предел блаженства. Ибо, когда познаем Бога не в зерцалах и не чрез что-либо постороннее, а приступим к Нему как к единственному и единому, тогда познаем и последний конец. Христово Царство, как говорят, есть всякое вещественное ведение, а Царство Бога и Отца – ведение невещественное и, как сказал бы иной, созерцание Самого Божества. Но Господь наш и Сам есть конец и крайний предел блаженства относительно к понятию Слово. Ибо что говорит в Евангелии? "И Аз воскрешу его в последний день" (ср.: Ин. 6: 40), воскресением называя переход от вещественного ведения к невещественному созерцанию, а последним днем именуя сие ведение, за которым нет другого. Ибо ум наш тогда воскреснет и воздвигнется в блаженную высоту, когда возможет созерцать единство и единичность Слова. Но поелику огрубевший ум наш связан перстию, примешан к брению и не может остановиться на голом созерцании, то, руководясь красотами, сродными его телу, представляет себе действование Творца и познает сие до времени по произведениям, чтобы таким образом, постепенно возрастая, возмог он некогда приступить и к Самому непокровенному Божеству.

В этом же, думаю, разумении сказано следующее: "Отец Мой болий Мене есть" (Ин. 14: 28) и: "несть Мое дати, но имже уготовася от Отца" (Мф. 20: 23). Ибо сие же означает и то, что Христос предаст Царство Богу и Отцу ((см.: 1Кор. 15: 24), будучи начатком, а не концом, по низшему, как сказал я, учению, уразумеваемому относительно к нам, а не относительно к Самому Сыну.

А что сие так, видно из того, что в Деяниях апостольских на вопрос учеников: "когда устрояеши царствие Израилево?" говорит опять: "несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти" (ср.: Деян. 1: 6–7), то есть не обложенным плотию и кровию принадлежит ведение такового Царствия, потому что созерцание сие "положи Отец во Своей власти". И властию называет состоящих под властию, а Своими именует тех, которыми не обладает неведение низших предметов. Времена же и лета разумей не чувственные, но представляй себе некие расстояния в ведении, производимые мысленным Солнцем. Ибо надобно, чтобы оная молитва нашего Владыки была приведена к своему концу, потому что молившийся есть Иисус. Дай им, "да и тии в Нас едино будут", как Я и Ты, Отче, "едино есма" (ср.: Ин. 17: 21–22); потому что Бог, будучи един, когда бывает в каждом, всех соединяет, и число исчезает с пришествием Единицы.

И я так выразумел сие изречение по вторичном его рассмотрении. А если кто скажет лучше или благочестиво исправит мое толкование, то пусть говорит и исправляет: Господь воздаст ему за меня. У нас не водворяется никакой зависти, потому что приступили мы к сему исследованию речений не из любопрительности или тщеславия, но ради пользы братии, чтобы не подать мысли, будто бы скудельные сосуды, содержащие в себе сокровище Божие, сокрушаются людьми каменносердыми и необрезанными (см.: Деян. 7: 51), вооружившимися юродствующей мудростию.

Еще у премудрого Соломона в Притчах созидается, – ибо сказано: "Господь созда мя" (Притч. 8: 22), – и именуется началом путей евангельских, ведущих нас к Царству Небесному, не тот, кто в сущности тварь, но Тот, Кто соделался Путем по домостроительству. Ибо сие выражают слова: "Стань" и "быть создану". Так стал Он Путем, и Дверию, и Пастырем, и Ангелом, и Овчатем, и еще Архиереем и Апостолом; потому что дается Ему то или другое имя в том или другом отношении.

Что же скажет еще еретик о Боге непокорном и о соделавшемся за нас грехом? Ибо написано: "егда же покорит Ему всяческая, тогда и Сам Сын покорится Покоршему Ему всяческая" (1Кор. 15: 28). Не приходишь ли в страх, человек, что Бог наименован непокорным? Ибо твою непокорность признает собственной Своею, и, пока ты противоборствуешь добродетели, Себя именует непокорным. Так некогда сказал о Себе, что Он и гоним. Ибо говорит: "Савле, Савле, что Мя гониши?" (Деян. 9: 4) – когда Савл спешил в Дамаск с намерением заключить в узы учеников Христовых. И еще именует Себя нагим, как скоро наготует один кто-нибудь из братии. Ибо говорит: "наг бех, и одеясте Мя" (ср.: Мф. 25: 36). И когда кто в темнице, о Себе говорит, что Сам Он заключен. Ибо Сам грехи наши подъял и болезни понес; одна же из наших немощей есть и непокорность, потому ее и понес. Посему и встречающиеся с нами несчастия Себе присвояет Господь, по общению с нами приемля на Себя наши страдания.

Но и слова: "не может Сын творити о Себе ничесоже" (Ин. 5: 19) богоборцы толкуют к развращению слушающих. А по мне и сие изречение всего более возвещает, что Сын – того же естества с Отцем. Ибо если каждая из разумных тварей может делать нечто сама по себе, имея свободу преклоняться на худшее и лучшее, а Сын не может "творити" чего-либо о Себе, то Сын – не тварь. Если же не тварь, то единосущен с Отцем. И еще: ни одна из тварей не может делать всего, что хочет. Но Сын "на небеси и на земли, вся елика восхоте, сотвори" (Пс. 113: 11). Следовательно, Сын – не тварь. И еще: все твари или состоят из противоположностей, или могут вмещать в себе противоположности. Но Сын – неточная Правда и невеществен. Следовательно, Сын – не тварь. А если не тварь, то единосущен с Отцем.

И сего по мере сил наших сделанного нами исследования предложенных речений для нас достаточно. Теперь обратим уж слово к отрицающим Духа Святаго, "низлагающе всяко возношение" их ума "взимающееся на разум Божий" (ср.: 2Кор. 10: 4–5).

Ты говоришь, что Дух Святый – тварь. Но всякая тварь рабственна Сотворшему. Ибо сказано: "всяческая работна Тебе" (Пс. 118: 91). А если Дух рабствен, то и святость имеет приобретенную; все же, что имеет приобретенную святость, может допустить в себя порок. Но Дух Святый, будучи в сущности Свят, именуется Источником святыни. Следовательно, Дух Святый – не тварь. А если не тварь, то единосущен с Богом. Притом, скажи мне, как называешь рабом Того, Кто чрез Крещение освобождает тебя от рабства? Ибо сказано: "закон бо Духа жизни... свободил мя есть от закона греховнаго" (Рим. 8: 2). Но не осмеливайся выговорить, что сущность Его когда-либо изменяема; имеешь пред глазами природу сопротивной силы, которая, как молния, спала с небеси и отпала от истинной жизни, потому что имела приобретенную святость, и за злым намерением последовало в ней изменение; а таким образом отпав от единичности и сринув с себя ангельское достоинство, за нрав наименована диаволом; потому что в диаволе угас прежний и блаженный навык, а возгорелась эта сопротивная сила. Сверх того, если еретик называет Духа Святаго тварию, то вводит мысль, что естество Его ограниченно. Как же будет иметь место сказанное: "Дух Господень исполни вселенную" (Прем. 1: 7) и: "камо пойду от Духа Твоего" (Пс. 138: 7)? Но видно, что он не исповедует Духа и простым по естеству, потому что именует единым по числу. А что едино по числу, все то, как сказал я, непросто. Если же Дух Святый непрост, то состоит из сущности и святыни, а подобное ему сложно. И кто столько неразумен, чтобы назвать Духа Святаго сложным, а не простым, и по простоте единосущным Отцу и Сыну?

Но если должно поступить словом далее и вникнуть в важнейшее, то из сего наипаче увидим Божескую силу Святаго Духа. В Писании находим поименованными три рода творений: одно – первое – приведение из небытия в бытие; второе же – изменение из худшего в лучшее; и третие – воскресение из мертвых. Во всех сих творениях найдешь Святаго Духа содействующим Отцу и Сыну. Ибо возьми осуществление небес. Что говорит Давид? "Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их" (Пс. 32: 6). Человек вновь созидается чрез Крещение. Ибо "аще кто во Христе, нова тварь" (2Кор. 5: 17).

И что говорит Спаситель ученикам? "Шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа" (Мф. 28: 19). Видишь, что Святый Дух и здесь соприсущ со Отцем и Сыном? Что же скажешь и о воскресении из мертвых? Когда нас не станет, и возвратимся в персть свою, потому что мы – земля и в землю отыдем: "послет Духа Святаго, и созиждет, и обновит лице земли" (ср.: Пс. 103: 30). Что святой Павел назвал воскресением, то Давид наименовал обновлением.

Но еще послушаем восхищенного до третьего небеси. Что говорит он? Вы "храм живущаго в вас Святаго Духа" (1Кор. 6: 19). Всякий храм есть храм Божий. Если же мы – храм Духа Святаго, то Дух Святый есть Бог. Храм называется и Соломоновым, по имени соорудившего. А если и в этом смысле мы – храм Святаго Духа, то Святый Дух есть Бог. Ибо Кто все соорудил, тот есть Бог. Если же мы – храм Его, как поклоняемого и обитающего в нас, то будем исповедовать, что Он – Бог. Ибо "Господу Богу твоему поклонишися, и Тому единому послужиши" (Мф. 4: 10).

Если желали бы они избегнуть слова Бог, то пусть узнают, что означается сим именем. Ибо оттого, что все утвердил (τίνημι), или все видит (νεάομαι), именуется Бог (Θεός). Поэтому если Богом называется, Кто все утвердил или все видит, а Дух знает все Божие, как дух в нас – все наше ((см.: 1Кор. 2: 11), следует, что Дух Святый есть Бог.

И еще: ежели меч Духа есть глагол Божий (см.: Еф. 6: 17), то Дух Святый есть Бог. Ибо меч есть Того, Чьим и глаголом называется. И если именуется десницей Отца, ибо "десница Господня сотвори силу" (Пс. 117: 16) и "десница Твоя, Господи... сокруши враги" (Исх. 15: 6); если Дух Святый есть перст Божий, по сказанному: "аще ли Аз о персте Божии изгоню бесы" (ср.: Лк. 11: 20), что в другом Евангелии написано так: "аще ли Аз о Дусе Божии изгоню бесы" (ср.: Мф. 12: 28), то Дух Святый – того же естества с Отцем и Сыном.

На сей раз довольно сказано мною о поклоняемой и Святой Троице, потому что ныне и невозможно в обширнейшем виде исследовать учение о Ней. А вы, получив от моего смирения семена, возделайте в себе самих зрелый клас; потому что, как известно вам, в таких вещах требуем от вас и лихвы. Но верую Богу, что по чистоте жизни своей принесете плод и в тридесят, и в шестьдесят, и во сто. Ибо сказано: "блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят" (Мф. 5: 8). И не иным чем, братия, почитайте Небесное Царство, как истинным разумением Сущего, которое в Божественных Писаниях называется и блаженством. Ибо "Царствие Божие внутрь вас есть" (Лк. 17: 21). О внутреннем же человеке не иное что составляется, как умозрение. А из сего выходит, что Царство Небесное есть созерцание. Теперь, как в зеркале, видим тени вещей, а впоследствии, освободившись от сего земного тела и облекшись в тело нетленное и бессмертное, увидим их первообразы. Увидим же, если жизнь свою управим по прямому пути и будем заботиться о правой вере, без чего никто не узрит Господа. Ибо сказано: "в злохудожну душу не внидет премудрость, ниже обитает в телеси повиннем греху" (Прем. 1: 4).

И никто не возражай мне так: "не зная того, что под ногами, любомудрствуешь нам о бесплотной и вовсе невещественной сущности". Безрассудным признаю дозволять чувствам, чтобы невозбранно наполнялись свойственными им предметами, и один ум удерживать от свойственной ему деятельности. Ибо как чувство заведует чувственным, так ум – мысленным.

Но должно вместе сказать и сие: "сотворивший нас Бог соделал естественные составления в нас познаний неизучаемыми. Ибо никто не учит зрение, как принимать впечатления от цветов или очертаний, слух – от звуков и голосов, обоняние – от запахов, благовонных или зловонных, вкус – от влаг и соков, осязание – от мягкого и жесткого или теплого и холодного. Никто не учит и ум, как постигать мысленное. И как чувства, если потерпят какой вред, имеют нужду в попечительности о них и тогда удобно исполняют свое дело; так и ум, обложенный плотию и наполненный плотскими представлениями, имеет нужду в вере и в правом житии, которые совершают "нози его, яко елени, и на высоких поставляют его" (ср.: Пс. 17: 34). Сие же самое советует и премудрый Соломон и иногда представляет нам в пример непостыдного делателя – муравья, и в его образе начертывает нам путь деятельности (см.: Притч. 6: 6), а иногда указывает на орудие мудрой пчелы, которым она строит соты, и в ее примере дает разуметь естественное умозрение, с которым соединяется и учение о Святой Троице, если "от... красоты созданий сравнително Рододелатель их познавается" (Прем. 13: 5).

Но, возблагодарив Отца и Сына и Святаго Духа, положу конец письму, потому что, как говорит пословица, во всем хорошо знать меру.

Письмо 9. К Максиму Философу

Хвалит его за любовь к Богу и ближнему, дает свой суд о сочинениях Дионисия Александрийского и свое мнение о выражении "подобное по сущности". В заключение просит Максима посещать его или писать к нему. (Писано около 361 г).

Слова действительно суть изображения души. Поэтому и я узнал тебя из письма, сколько, как говорится, льва узнают по когтям; и порадовался, нашедши, что неленостно стремишься к первым и важнейшим из благ – разумею любовь к Богу и любовь к ближнему. А за признак одной любви беру твое благорасположение ко мне, за признак другой – ревность к познанию. Всякому же Христову ученику известно, что в сих двух благах заключается все.

Что касается до сочинений Дионисия, которых просишь, то весьма многие доходили до меня, но теперь не имею у себя книг, потому и не послал. А мое мнение о них таково. Не все хвалю у Дионисия, иное же и вовсе отметаю, потому что, сколько мне известно, он почти первый снабдил людей семенами этого нечестия, которое столько наделало ныне шуму; говорю об учении аномеев. И причиной сему полагаю не лукавое его намерение, а сильное желание оспорить Савеллия. Обыкновенно уподобляю я его садовнику, который начинает выпрямлять кривизну молодого растения, а потом, не зная умеренности в разгибе, не останавливается на середине и перегибает стебель в противную сторону. Подобное нечто, нахожу я, было и с Дионисием. В сильной борьбе с нечестием Аивиянина чрезмерным своим ревнованием, сам того не примечая, вовлечен он в противоположное зло. Достаточно было бы доказать ему только, что Отец и Сын не одно и то же в подлежащем, и удовольствоваться такой победой над хульником. Но он, чтобы во всей очевидности и с избытком одержать верх, утверждает не только инаковость Ипостаси, но и равность сущности, постепенность могущества, различие славы, а от сего произошло, что одно зло обменял он на другое и сам уклоняется от правого учения. Таким образом далее разногласит с собою в своих сочинениях: то отвергает единосущие, потому что противник худо воспользовался сим понятием, когда отрицал Ипостаси, то принимает оное, когда защищается против своего соименника. Сверх же сего и о Духе употребил он речения, всего менее приличные Духу, – исключает Его из поклоняемого Божества и сопричисляет к какому-то дольнему, тварному и служебному естеству. Такой-то сей Дионисий!

Если же надобно и мне сказать собственное свое мнение, то выражение "подобное по сущности", когда соединено с сим понятие "безразличия", принимаю за выражение, ведущее к тому же понятию, как и слово "единосущное", по здравому разумению сего последнего. Это имея в мысли, и отцы никейские, наименовав сперва Единородного "Светом от Света, Богом истинным от Бога истиннаго" и подобными сему именами, по необходимому следствию присовокупляют и слово: "единосущный". Итак, невозможно представить себе какого-либо различия ни между светом и светом, ни между истиною и истиною, ни между сущностию Единородного и сущностию Отца. Почему, если кто приимет выражение сие [5] по сказанному мною, то и я допускаю оное. А если кто от "подобного" отсекает безразличие, как сделано это в Константинополе, то речение сие для меня подозрительно, потому что унижает славу Единородного. Ибо привыкли мы нередко представлять себе подобие в изображениях, которые имеют слабое сходство со своими первообразами и далеко их ниже. Итак, поелику слово "единосущный", по моему мнению, менее может быть извращаемо в своем значении, то и сам я стою за сие слово.

Но почему, наилучший мой, не приходишь ко мне, чтобы поговорить нам о подобных предметах при личном свидании и не доверять столь важных истин бездушным письменам, особливо, когда и в других случаях не очень решаемся пускать в народ собственные свои мнения? И ты не отвечай мне, как отвечал Диоген Александру, что от тебя сюда столько же пути, сколько отсюда до тебя, потому что я своими недугами, почти как дерево, всегда удерживаюсь на одном месте, а при этом почитаю одним из первых благ жить в скрытности. Но ты и здоров, как сказывают, и притом сделался гражданином Вселенной; поэтому справедливо тебе будет приходить и сюда как в свою область. Ибо, хотя вам – людям деятельным – приличны многолюдство и города, где показываете свои доблестные деяния, однако же для созерцания и умственной деятельности, вводящей нас в общение с Богом, добрый содейственник – безмолвие, а безмолвие, скажу так с Самим подающим нам оное Богом, в обилии и без оскудения возделываем мы в пустыне. Если же непременно должно увиваться около сильных и ни во что ставить нас, лежащих на земле, то пиши о другом, и тем доставишь удовольствие.

Примечание

5. "Подобное по сущности".

Письмо 10. К матери Дионисия

Посылал к ней сына с намерением привлечь ее к пустынножитию; описывает способ ловить голубей, намазывая миром крылья ручному голубю и благовонием приманивая к себе других голубей. (Писано из уединения).

Есть один способ ловить голубей. Когда занимающийся этим промыслом добудет в свои руки одного голубя, делает его ручным и приучает есть вместе с собою, а после того, намазав ему крылья миром, пускает летать на воле с посторонними голубями. И благовоние этого мира делает все вольное стадо достоянием того, кому принадлежит ручной голубь, потому что прочие голуби привлекаются благоуханием и поселяются в доме.

Но какое у меня намерение начать этим письмо? То, что и я, взяв у тебя сына Дионисия, прежнего Диомида, и крылья души его умастив божественным миром, пускаю к твоей степенности, чтобы он и тебя уманил лететь с собою и занять гнездо, которое свил у меня. Итак, если бы при жизни своей увидеть мне это, что и твоя степенность избрала для себя возвышенную жизнь, то потребовалось бы мне много лиц, достойных Бога, чтобы воздать Ему должную честь.

Письмо 11. Без надписи

Возвращая другу сыновей его, с которыми вместе провел праздник, просит сего друга по окончании дел своих переселиться к нему, а дотоле утешать его письмами. (Писано из уединения).

По благодати Божией, проведя святой день сей с нашими чадами и по преизбыточествующей любви их к Богу отпраздновав Господу подлинно совершенный праздник, препроводил я их здравыми к твоему благородству, моля Человеколюбца Бога, чтобы и им дарован был помощником и сопутником мирный Ангел, и тебя нашли они в здравии и во всяком мире, и чтобы вам, где бы ни были, служа Господу и благодаря Его, пока я в этом мире, веселить меня слухом о вас. Если же Святый Бог даст тебе скорее освободиться от возложенных на тебя поручений, то прошу ничего другого не предпочитать пребыванию со мною. Ибо думаю, что не найдешь никого, кто бы так любил тебя и домогался вашей дружбы. А пока, по усмотрению Святаго, продолжится эта разлука, соблаговоли при всяком случае утешать меня письмами.

Письмо 12. К Олимпию

Просит Олимпия чаще писать к нему. (Писано, по-видимому, из уединения).

Прежде писывал ты ко мне понемногу, а теперь не пишешь и немногого. И видно, что краткословие с течением времени обратится в совершенное молчание. Поэтому возвратись к прежнему обычаю: не буду более жаловаться на тебя за твои лаконичные ко мне письма, но и малые твои писания стану признавать многоценными как выражения великой ко мне расположенности. Пиши только ко мне.

Письмо 13. К Олимпию

Дружеское приветствие. (Писано также, по-видимому, из уединения).

Как другие произведения являются каждое в свое время года: цветы – весной, колосья – летом, древесные плоды – осенью, так словесные произведения – зимний плод.

Письмо 14. К Григорию, другу

Извещает Григория о своем намерении не дожидаться его прибытия, но отправиться немедленно в Понтийскую пустыню. Описывает местоположение сей пустыни и превозносит ее пред Тиберином, местом Григориева жительства. (Писано в 360 г., до пресвитерства Василиева).

Когда брат Григорий писал мне, что хочет видеться со мною, и присовокупил, что у тебя то же самое намерение, – не мог я ожидать сего, частию потому, что нередко бывал обманут и боюсь верить, а частию потому, что развлечен был делами. Пора уже мне удалиться в Понт, где напоследок, если угодно Богу, положу, может быть, конец своему скитанию. Ибо, с трудом отказавшись от напрасных надежд, какие имел некогда на тебя, вернее же, если говорить правду, отказавшись от сонных грез (ибо хвалю того, кто надежды назвал сновидениями в бодрственном состоянии), иду теперь в Понт учиться, как жить. Здесь, конечно, указывает мне Бог место, в точности соответствующее нраву, ибо таким вижу его в действительности, каким на досуге и для забавы привык нередко представлять себе в уме.

Это – высокая гора, покрытая частым лесом, на северной стороне орошаемая холодными и прозрачными водами. По подгорью ее стелется покатая долина, непрестанно утучняемая влагами из горы. Кругом долины сам собой выросший лес, из различных всякого рода деревьев, служит ей как бы оградой, и в сравнении с ней ничего почти не значит Калипсин остров, красоте которого особенно, кажется, дивится Омир. Ибо немногого недостает, чтобы долине, по причине ограждающих ее отовсюду оплотов, походить на остров. С двух сторон прорыты глубокие овраги, а сбоку – река, текущая со стремнины, служит также непрерывной и неприступной стеной и луновидными изгибами примыкает к оврагам, поэтому доступы в подгорья заграждены. Один только есть в него вход, которым владеем мы. За местом нашего жительства есть другой гребень, возвышенную свою вершину подъемлющий над горою, и с него вся равнина развертывается перед взором. С высоты можно видеть и текущую мимо равнины реку, которая, по моему мнению, доставляет не меньше наслаждения, как и Стримон, если смотреть на него из Амфиполя. Ибо Стримон, в медленном своем течении разливаясь в виде озера, по своей неподвижности едва не перестает быть и рекою. А эта река, будучи быстрее всех, мне известных, свирепеет несколько при соседнем утесе и, отражаясь от оного, кружится в глубоком водовороте, чем доставляет мне и всякому зрителю весьма приятный вид, а туземным жителям приносит самую удовлетворительную пользу и в пучинах своих питает множество рыб. Нужно ли говорить о земной прохладе и о ветерках с реки? Множеству цветов и певчих птиц пусть дивится кто другой, а у меня нет досужего времени обращать на это внимание. Из всего, что могу сказать о моем убежище, наиболее важно то, что, по удобству положения будучи способно произращать всякие плоды, для меня возращает сладостнейший из плодов – безмолвие, потому что не только освобождает от городских мятежей, но и не заводит к нам ни одного путника, кроме встречающихся с нами на звериной ловле. Ибо сверх всего прочего здесь водятся и звери, впрочем, не медведи или ваши волки: нет, здесь живут стада оленей, диких коз, зайцы и тому подобное. Поэтому рассуди, какой опасности подвергся бы я, скудоумный, если бы подобное убежище упорно вздумал применивать на Тиберин – эту земную пропасть? Извини, что спешу теперь в него. Ибо, конечно, и Алкмеон, нашедши Ехинады, не согласился бы продолжать свое скитание.

Письмо 15. К Аркадию, комиту 6

Просит его благосклонности к гражданам Кесарии. (Писано из уединения).

Граждане нашей митрополии мне больше оказали, нежели от меня получили, милость, доставив случай писать к твоей честности, потому что твое человеколюбие, ради которого они взяли от меня письма, по обычной и врожденной тебе ко всем снисходительности, готово было для них и прежде моего послания. Но я, благодаря Святаго Бога за преуспеяние твое в благоугождении Ему, почел для себя величайшим приобретением сей случай приветствовать твою правоту и как порадоваться твоей все более и более возрастающей знаменитости, так разделить радость облагодетельствованных под твоим начальством; со временем же узнать, что милостиво воззрел ты на вручивших тебе письмо мое и что вместе с другими и их отпустил от себя обязанными восхвалять твою кротость и навсегда узнавшими, что ходатайство мое за них пред твоей беспримерной правотой не осталось бесполезным.

Примечание

6. Комит – чиновник, заведующий сбором царских денег; градоначальник. –Ред.

Письмо 16. Против еретика Евномия

Высокомерие Евномия, с каким приписывал он себе уразумение Божия естества, пристыжает незнанием устройства и малейшего животного. (Писано в царствование Юлиана).

Кто говорит, что возможно обретение Сущего, тот, конечно, к познанию Сущего довел мысль свою каким-либо путем и последовательно и сперва упражнялся в постижении предметов удобопонятных и малых, а потом уже силу своего постижения простер и до лежащего за пределами всякого понятия. Поэтому кто хвалится, что приобрел знание Сущего, тот должен объяснить природу малейшего из видимых существ и сказать, какова природа муравья: воздухом ли и дыханием поддерживается в нем жизнь; разделено ли у него костями тело, скреплены ли составы жилами и связками, оболочкой ли мышц и желез сдерживается положение жил; простирается ли мозжечок по хребтовым позвонкам от верхней части головы до хвоста; тканью ли нервной плевы сообщает он силу стремления движимым членам; есть ли в нем печень и желчноприемный сосуд в печени; есть ли также почки, сердце бьющееся и крововозвратные жилы, плевы и грудобрюшни; гол ли он или покрыт волосами; однокопытен или имеет разделенные ступни; сколько времени живет и как муравьи рождаются один от другого; долго ли рождаемое бывает во чреве и отчего не все муравьи пешеходы и не все крылаты, но одни ходят по земле, а другие носятся по воздуху. Итак, кто хвалится ведением Сущего, тот пусть объяснит сперва природу муравья, а потом уже рассуждает о Силе, превосходящей всякий ум. А если не объял еще ты ведением и природу малейшего муравья, то как хвалишься, что представил умом непостижимую силу Божию?

Письмо 17. К Оригену

Хвалит его сочинения и ревность в защите истины, предвещает скорую гибель гонителей и заключает письмо благожеланиями Оригену и детям его. (Писано в царствование Юлиана).

Ты радуешь тех, кто тебя слушает, а мне, который читает твои писания, доставляешь еще живейшую радость. И великое благодарение Благому Богу, соделавшему, что истина нимало не терпит ущерба от предательства преобладающих, и чрез тебя даровавшему защиту учению благочестия! Поэтому они, как болиголов, или волчий корень, или другое смертоносное растение, поцветут недолго и скоро засохнут, а тебе пошлет Господь всегдашнее цветение и юность в награду за сказанное тобою во славу имени Его. Но да вознаградит тебя за сие Господь и всяким обилием твоего дома, да утвердит благословение на чадах чад! Благороднейших же из детей твоих, которые носят на себе явственные отпечатления своей доброты, и видел, и обнимал я с удовольствием, и желаю им всего, чего бы только пожелал сам отец.

Письмо 18. К Макарию и Иоанну

Увещевает их, чтоб в нелживой надежде получить Небесное Царство пребывали в благочестии, не внимая ни угрозам сильных, ни упрекам лживых друзей. (Писано, по-видимому, в царствование Юлиана).

Земледельцы не почитают за новость земледельческих трудов; пловцам не бывает неожиданностию буря на море; не странность и для поденщиков летний пот: так и скорби в настоящем мире не составляют чего-либо нечаянного для избравших благочестивую жизнь. Напротив того, с каждым из перечисленных дел для приступающих к оному сопряжен сей известный труд, избираемый не ради его самого, но ради наслаждения ожидаемыми благами, потому что трудности всякого такого дела облегчаются надеждами, которые поддерживают и ободряют людей в продолжение целой жизни. Но из трудящихся для земных плодов, или вообще для чего-либо земного, они совершенно обманываются в надеждах и наслаждаются только одним представлением ожидаемого; другие же, если и удается им достигнуть конца по желанию, имеют опять нужду в новой надежде, потому что прежняя надежда скоро миновалась и увяла. В одних трудящихся ради благочестия ни лживость не уничтожала надежд, ни конец не ослаблял подвигов, потому что их приемлет непоколебимое и вечно пребывающее Небесное Царство. Поэтому и вас, пока спомо-ществует учение истины, да не смущает лживая клевета, да не устрашают угрозы преобладающих, да не оскорбляют осмеяние и обиды знакомых, осуждение людей, по-видимому, о вас заботящихся и под личиной совета скрывающих самую сильную приманку к вовлечению в обман. Да противоборствует же всему этому здравый рассудок, призывая в споборника и помощника себе Учителя благочестия, Господа нашего Иисуса Христа, за Которого и злопострадать приятно, и умереть – приобретение ((см.: Флп. 1: 21).

Письмо 19. К Григорию, другу

Отвечая Григорию на его письмо, шутит над лаконизмом его писем. (Писано, по-видимому, из Кесарии в пресвитерство Василиево).

Недавно пришло ко мне от тебя письмо, во всей точности твое не столько по почерку, сколько по свойству послания, потому что в нем немногими словами выражено много мыслей. Я не отвечал тебе на него вскоре, потому что сам был в отлучке, а податель письма, отдав его одному из моих домашних, поспешно ушел. Но теперь приветствую тебя через Петра, чтобы возвратить долг за поздравление и вместе доставить случай к новому письму. Без сомнения же, нет труда написать лаконическое письмо, какие всякий раз приходят ко мне от тебя.

Письмо 20. К Леонтию, софисту

Выговаривает Леонтию за то, что редко пишет, имея и случай, с кем писать, и охоту писать, как софист. Посылает также к нему сочинение свое против Евномия. (Писано в 364 г).

Редки, правда, и от меня к тебе письма, но не реже твоих ко мне, а между тем всегда много идущих от вас к нам. И если бы ты всякому из них по порядку давал по письму, то не было бы никакого препятствия представлять мне, что живу вместе с тобою и как бы наслаждаюсь личною твоею беседой; так постоянно многие приходят к нам. Но почему не пишешь, тогда как у софиста нет и другого дела, кроме того, чтобы писать? Лучше же сказать, если лень тебе двинуть рукой, то и писать самому не нужно, потому что в этом послужит тебе и другой кто. Потребен же один твой язык, а он, если не станет беседовать со мной, то, без сомнения, поведет речь с кем-нибудь из находящихся при тебе; если же и никого не будет, не преминет поговорить сам с собою; но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста и язык аттический так же не умолкнет, как не умолкают соловьи, когда весна возбуждает их к пению. Ибо мне частые мои недосуги, в каких и теперь нахожусь, послужат, может быть, извинением в скудости писем; притом и эта как бы уже нечистота в языке от чрезмерного навыка к простонародной речи справедливо делает нерасположенным говорить с вами, софистами, которые негодуете и выходите из терпения, как скоро услышите что-нибудь недостойное собственной вашей мудрости. Напротив того, тебе при всяком случае прилично объявлять свой голос, потому что ты способен сказать лучше всякого, кого только знаю из эллинов; мне же, как думаю, известны самые знаменитые из вас. Поэтому молчанию твоему нет никакого извинения. Но о сем довольно.

Посылаю к тебе и сочинение свое против Евномия. Но назвать это детской игрой или чем поважнее игры – предоставляю судить тебе самому, который, как думаю, собственно для себя не имеешь в нем нужды. Надеюсь же, что оно будет для тебя неслабым орудием, если встретятся с тобой люди, учащие превратно, и надеюсь сего не потому, что до такой степени уверен в силе сочинения, но потому что ты, как в точности знаю, при немногих данных изобретателен на многое. А если что в нем окажется не столько удовлетворительным, как сие требовалось бы, не обленись указать. Друг тем особенно и отличается от льстеца, что один для услаждения беседует, а другой не удерживается и от того, что может огорчить.

Письмо 21. К Леонтию, софисту

Поелику Леонтий, которому св. Василий в предыдущем письме выговаривал, что редко пишет, слагал вину на Юлиана, не доставлявшего будто бы св. Василию Леонтиевых писем, то шутливо защищает Юлиана и просит писать письма, хотя бы подобные предыдущему. (Писано в 364 г).

Видно, что доброму Юлиану и в своих делах приходится потерпеть нечто из общего хода дел, потому что и он подвергается взысканию и сильному обвинению, так как ныне везде много подвергаемых взысканиям и обвинениям. По крайней мере обвиняют его в недоимке не податей, а писем, хотя не знаю, отчего у него эта недоимка: если какое письмо приносил он, то всегда отдавал его. Разве и у тебя в предпочтении это всем известное ныне учетверение, ибо не столько пифагорейцы предпочитали четверицу, сколько сборщики общественных доходов предпочитают ныне учетверение. Но, может быть, следовало бы выйти противному; и тебе, как софисту, обладающему таким богатством слова, самому на себя надлежало принять уплату мне вчетверо.

И не подумай, что пишу это в гневе. Я рад и выговорам твоим, потому что у прекрасных, как говорят, во всем есть примесь прекрасного, почему им пристали и печаль, и гнев. Иной с большим удовольствием смотрит на то, как любимый человек сердится, нежели на то, как другой услуживает. Поэтому не переставай обвинять за что-нибудь подобное, потому что самые обвинения будут письма же, а никакая новость не дороже для меня твоего письма и не принесет мне большего удовольствия.

Письмо 22. О совершенстве в монашеской жизни

(Писано, по-видимому, в 366 г).

В богодухновенном Писании много правил, которые обязаны соблюдать возревновавшие о благоугождении Богу. Но я почел необходимым сделать краткое напоминание, по указанию самого богодухновенного Писания, пока о тех только обязанностях, о которых у вас теперь предложен вопрос. И поелику свидетельство о каждой обязанности найти в Писании нетрудно, то предоставляю сие тем, которые упражняются в чтении Писания и сами в состоянии напомнить даже другим следующее.

Христианин должен иметь образ мыслей, достойный небесного звания, и жить достойно Евангелия Христова. Христианину не должно рассеиваться и чем-либо отвлекаться от памятования о Боге, о воле и судах Его. Христианин, став во всем выше оправданий по закону, не должен ни клясться, ни лгать. Он не должен хулить, не должен обижать, не должен ссориться, не должен мстить сам за себя, не должен воздавать злом за зло, не должен гневаться. Он должен быть долготерпеливым, переносить все, что бы то ни было; а кто делает неправду, того обличать благовременно, не со страстным движением, чтобы отомстить за себя, но с желанием исправить брата, по заповеди Господней. Об отсутствующем брате не должен он ничего говорить с намерением очернить – это есть клевета, хотя бы сказанное было и справедливо. Надобно отвращаться от человека, который наговаривает на брата. Не должно говорить шуточного. Не должно смеяться и терпеть смехотворцев. Не должно празднословить и говорить что-нибудь такое, что не служит ни к пользе слушающих, ни к необходимому и дозволенному нам Богом употреблению; почему занимающиеся работой должны, сколько можно, стараться, чтобы работа производилась в безмолвии и чтобы самые даже добрые речи вели у них те, кому по испытании поручено устроять слово к созиданию веры, да не будет оскорбляем Дух Святый Божий. Никто из пришлых не должен самовольно подходить к кому-либо из братий или разговаривать с ним, пока приставленные смотреть за общим во всем благочинии не рассудят – угодно ли сие Богу к общей пользе.

Не должно порабощаться вину, желать вкушения мяс и вообще быть сластолюбивым в рассуждении яств или пития, потому что подвизающийся воздерживается во всем. Данного каждому в употребление не должно почитать собственностию или припрятывать, но с заботливостию надобно смотреть на все сие как на принадлежащее Владыке и не проходить без внимания даже мимо того, что по случаю брошено или оставлено в небрежении.

Никто не должен быть господином даже себе самому, но каждый, как отданный Богом в услужение единодушным братиям, сообразно с сим обязан и рассуждать обо всем и делать все, впрочем, пребывая в собственном своем чине. Не должно роптать ни при недостатке потребного, ни при утомлении от дел, потому что судят о каждом те, кому предоставлена на сие власть.

Не должно дозволять себе ни крика, ни другого какого вида или движения, которыми показываются раздражительность или уклонение от несомненной уверенности в Божием присутствии. Голос должно соразмерять с потребностию. Не должно отвечать кому-либо или делать что-нибудь дерзко или презрительно, но надобно показывать во всем скромность и ко всем почтительность. Не должно с умыслом мигать глазом или употреблять другой какой знак или движение члена, которые оскорбляют брата или выказывают презрение.

Не должно стараться о нарядности в одежде или обуви – это суетность. К удовлетворению телесных потребностей должно пользоваться недорогим. Ничего не должно издерживать сверх потребности и для пышности – это злоупотребление.

Не должно искать чести и домогаться первенства. Каждый должен предпочитать себе всех. Не должно быть непокорным.

Не должно в праздности есть хлеб тому, кто способен работать, а занявшись исполнением чего-либо во славу Христову, должен принуждать себя к ревности в деле по мере сил. Каждый должен, с одобрения настоятелей, с разумом и убеждением так делать все, не исключая вкушения пищи и пития, как бы делалось сие во славу Божию. Не должно от одного дела переходить к другому без одобрения тех, кто приставлен распоряжаться сим, разве неминуемая нужда позовет кого вдруг на помощь обессилевшему. Каждый обязан пребывать в том, к чему приставлен, а не должен, преступая меру собственной обязанности, приниматься за непорученное ему, разве имеющие власть распоряжаться сим признают кого нуждающимся в его помощи. В одной рабочей не надобно быть никому из другой рабочей. Не должно ничего делать из соперничества или по ссоре с кем-нибудь.

Не должно завидовать доброй славе другого и радоваться чьему-либо недостатку. В любви Христовой надобно скорбеть и сокрушаться о недостатках брата, радоваться же его преспеянию. Не должно равнодушно смотреть на согрешающих или умалчивать о них. Обличающий должен обличать со всяким сердоболием, в страхе Божием и в намерении обратить грешника. Обличаемый или получающий выговор должен принимать сие охотно, признавая, что в исправлении состоит собственная его польза. Когда обвиняют кого, никто другой при обвиняемом или и при других не должен делать возражений обвиняющему. А если кому обвинение кажется неосновательным, то должен повести слово с обвинителем наедине и убедить его или сам убедиться. Каждый, сколько есть у него сил, должен врачевать того, кто имеет что-нибудь против него. На согрешившего и покаявшегося не должно помнить зла, а надобно простить ему от сердца.

Кто говорит, что покаялся во грехе, тот должен не только сокрушаться о том, в чем согрешил, но и принести достойные плоды покаяния. Кто вразумлен был касательно прежних своих грехов и сподобился получить отпущение оных, тот, если грешит опять, уготовляет себе суд гнева, строжайший прежнего. Кто по первом и втором увещании остается в своем прегрешении, о том надобно объявить настоятелю, и тогда, получив выговор при многих, приидет, может быть, в стыд. А если и в таком случае не исправится, надобно уже отсечь его как соблазн и смотреть на него как на язычника и мытаря, для приведения в безопасность ревностно трудящихся в прохождении послушания, по сказанному, что при падении нечестивых приходят в страх праведные. Но должно и плакать о нем как о члене, отсеченном от тела.

Не должно допускать, чтобы солнце заходило в гневе брата, иначе ночь может разлучить обоих и оставить нам неизбежное осуждение в день Суда. Не должно отлагать времени своего исправления, потому что утренний день не верен для нас: многие, замыслив многое, не дожили до утрешнего дня.

Не должно даваться в обман пресыщенному чреву, от которого бывают ночные мечтания. Не должно развлекаться непомерной работой и преступать пределы умеренности, по сказанному Апостолом: "Имеюще же пищу и одеяние, сими довольни будем" (1Тим. 6: 8), потому что обилие сверх потребности выказывает любостяжательность, а любостяжательность осуждается как идолопоклонство (см.: Кол. 3: 5). Не должно быть сребролюбивым и на ненужное собирать сокровища, каких не надобно. Приходящий к Богу должен возлюбить нищету во всем и быть пригвожден страха Божия [7], подобно сказанному: "пригвозди страху Твоему плоти моя: от судеб бо Твоих убояхся" (Пс. 118: 120).

Да дарует же вам Господь, со всем убеждением приняв сказанное, во славу Божию явить плоды, достойные Духа, по благоволению Бога и содействием Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Примечание

7. В издании 1911 г.: "пригвожден страхом Богом". – Ред.

Письмо 23. К настоятелю монахов

Одного из желающих отречься от мира и вести монашескую жизнь, которого св. Василий намеревался прежде принять в свой монастырь, просит, удержав у себя, удостоить монашества и дать ему кого-нибудь в наставники благочестивой жизни. (Писано, по-видимому, в Кесарии во время пресвитерства).

Некто, как сам он говорит, познав суету сего мира и изведав, что все приятности этой жизни подвержены здесь превратностям и приготовляют только вещество вечному огню, а сами скоро проходят, пришел ко мне в намерении удалиться от этой трудной и многоплачевной жизни, оставить плотские удовольствия и впредь идти путем, ведущим в обители Господни. Потому, если действительно твердо возжелал он сего подлинно блаженного жития и возымел в душе своей прекрасную и похвальную любовь, возлюбив Господа Бога нашего всем сердцем, всею крепостию своею и всею мыслию, то необходимо, чтобы ваше богочестие показало ему трудности и неудобопроходимости тесного и узкого пути, но и утвердило его в надежде благ, пока еще не видимых, уготованных же, по обетованию, достойным Господа. Обращаясь [8] по сей причине, умоляю несравненное ваше о Христе совершенство наставить его, сколько возможно; и пусть без меня совершит он отречение в благоугождение Богу и будет наставлен в начальных правилах, как установлено и письменно изложено святыми отцами, а также пусть будет ему предложено все, относящееся к подвижнической строгости, и таким образом введен он будет в сей род жизни и, по своему изволению восприяв на себя подвиги ради благочестия, подклонившись под благое иго Господне, устрояя жизнь сию в подражание нас ради Обнищавшему и плоть Носившему и стремясь к цели, к почести вышнего звания, сподобится похвалы от Господа. Ему и здесь хотелось приять венец любви по Богу, но я отлагал сие до времени, желая вместе с вашим богочестием умастить его на таковые подвиги и одного из вас, кого он сам изыщет, поставить ему наставником подвижничества, чтобы прекрасно руководствовал и своим сильным и блаженным речением соделал его борцом, достойным одобрения, разящим и низлагающим миродержателя тьмы века сего и духов злобы, с которыми у нас брань, по слову блаженного Апостола (см.: Еф. 6: 12). Поэтому, что я намеревался сделать вместе с вами, то ваша о Христе любовь сделает и без меня.

Примечание

8. В издании 1911 г.: "Пиша". – Ред.

Письмо 24. К Афанасию, отцу Афанасия, епископа Анкирского

Удостоверяя Афанасия, что нелегко верить клеветам, советует ему не подавать к оным повода и любовь свою к детям свидетельствовать не словами, а делами. Также оправдывает хорепископа [9] Тимофея, что не им принесены худые слухи об Афанасии. (Писано прежде 369 г).

Чтобы жизнь человеческая была выше клевет, это сделать весьма трудно, чтоб не сказать – невозможно, в чем сам я уверен, а думаю, не сомневается и твоя милость. Но самому на себя не подавать никакого повода тем, которые строго наблюдают за ходом дел и даже со злым намерением подмечают наши преткновения, – и это возможно и свойственно людям, которые ведут жизнь благоразумно и сообразно с целию благочестия. А обо мне не думай, будто я так опрометчив и легковерен, что от кого бы то ни случилось выслушиваю обвинения без исследования. Я помню духовную заповедь, что от советующего не надобно принимать "слуха суетна" (Исх. 23: 1).

Но поелику вы, люди, посвятившие себя наукам, сами говорите, что видимое есть знак невидимого, то признаю это справедливым. И не погневайся, если будет что сказано мною в виде поучения, ибо "немощная мира... и уничиженная избра Бог" (1Кор. 1: 27–28) и чрез них нередко устрояет спасение спасаемых. Намереваюсь же сказать и посоветовать тебе следующее: с осмотрительностию надобно приводить в исполнение всякое слово и всякое дело, возложенное на нас долгом и, по апостольской заповеди, "ни едино ни в чем не давать претыкание" (ср.: 2Кор. 6: 3). Ибо для человека, который много трудился в изучении наук, проходил начальственные должности над народами и городами и соревнует великой доблести предков, почитаю приличным показывать в жизни своей образец добродетели.

Расположение же свое к детям должен ты теперь не словом доказать, что издавна уже доказал, как скоро стал отцом, и не естественную только иметь к ним нежность, какую и бессловесные имеют к рожденным ими, о чем сам ты говаривал и что доказывает опыт, но тем паче усилить свою любовь, и именно любовь свободную, что видишь детей достойными отеческих молитв. Почему не должно и удостоверять нас в этом, а достаточно засвидетельствовать сие самими делами.

Кстати же будет присовокупить, ради истины, что не брат Тимофей, хорепископ, принес к нам слухи сии. Что, как оказывается, и при свидании, и в письмах не говаривал о тебе ничего такого, что мало или много походило бы на клевету. Поэтому хотя не отрицаю, что слышал я нечто, однако же не Тимофей слагает на тебя клеветы. Услышав же это, без сомнения, поступим если не иначе, то, по крайней мере, как поступил Александр: то есть сбережем одно ухо неприкосновенным, чтобы выслушать им и оклеветанного.

Примечание

9. Хорепископ (греч.) – сельский епископ в Древней Церкви, соответствует священнику, в обязанности которого входило совершение богослужений и попечение о нищих (см. 14-е Правило Неокесарийского Собора). Впоследствии сан хорепископа был упразднен. – Ред.

Письмо 25. К Афанасию, епископу Анкирскому

Дружески и с любовию выговаривает Афанасию, что, не переписавшись и не объяснившись с ним лично или через людей близких, открыто порицает Василия, грозит ему и всем приходящим из Каппадокии разглашает, будто бы св. Василий пишет что-то зловредное. (Писано прежде 369 г).

Некоторые, пришедшие к нам из Анкиры (а их много, трудно даже и перечислить, притом все говорят единогласно), известили меня, что ты, любезная глава (как почтительнее выразить мне это), не с приятностию и не по обыкновению своему воспоминаешь обо мне. Но меня, как известно тебе, не поражает ничто человеческое, и всякая перемена не неожиданна для человека, который давно изведал немощь естества и удобство из одной противоположности переходить в другую. Потому не ставлю того в велико, если изменилось нечто в наших отношениях, и вместо прежней себе чести слышу теперь укоризны и оскорбления. Показалось же мне действительно странным и необычайным твое ко мне до того изменившееся расположение, что гневаешься и досадуешь на меня, даже, как говорят слышавшие, грозишь мне чем-то. Угрозам этим, скажу правду, много я смеялся. И совершенно стал бы ребенком, если бы убоялся подобных страхований. Страшным же и многоозабочивающим почел я то, что твоя во всем точность, которая, как был я уверен, соблюдена к утешению Церквей быть опорой правой веры и семенем древней и истинной любви, столько заимствовалась из настоящего положения дел, что хулы каких ни есть людей для тебя важнее дознанного обо мне долговременным опытом, и ты без доказательств увлекаешься в нелепые подозрения. Что еще говорю: в подозрения? Кто негодует и грозит, как сказывают это о тебе, тот по-видимому обнаруживает в себе гнев не подозревающего, но ясно и неоспоримо уже уверившегося.

Но, как сказал я, причину сему приписываю настоящему времени. Ибо великий ли был труд, чудный мой, переговорить со мною о чем бы то ни было в кратком письме как бы одному на один или, если не хотел доверить подобного дела письму, вызвать меня к себе? А если непременно должно было вывести дело наружу и неудержимость гнева не давала времени к отсрочке, то можно было к объяснению со мною употребить посредником кого-либо из людей близких и навыкших хранить тайну. Но теперь кому из приходящих к вам по какой бы то ни было нужде не разглашают, будто бы пишу и слагаю что-то зловредное? А как утверждают пересказывающие речи твои слово в слово, тобой употреблено это самое речение.

Но сколько ни думаю сам с собою, ничем не могу объяснить себе этого. Почему приходит в ум и такого рода мысль: не из еретиков ли кто, злонамеренно подписав мое имя под своими сочинениями, огорчил правоту веры твоей и вынудил у тебя такое слово? А что писано мною против осмелившихся утверждать, что Сын и Бог в сущности не подобен Богу и Отцу, или против говоривших хульно, что Дух Святый есть тварь и произведение, на то, конечно, не согласился бы произнести сей укоризны ты, который подъял великие и славные подвиги за православие. Но сам ты разрешишь мое недоумение, если благоволишь ясно сказать имя того, кто ввел тебя в огорчение против меня.

Письмо 26. К Кесарию, брату Григория Богослова

По чудесном избавлении Кесария от смерти во время землетрясения, разрушившего Никею, убеждает его засвидетельствовать самим делом благодарность свою Богу и всегда оставаться при тех мыслях, какие имел в минуту опасности. (Писано в 368 г).

Благодарение Богу, что на тебе показал чудеса Свои и от такой смерти спас тебя для отечества и для нас, близких тебе! Поэтому и наш, конечно, долг – не оказаться неблагодарными и недостойными столь великого благодеяния, но по мере сил своих возвестить необычайные дела Божии, прославить то человеколюбие, которое изведали мы на опыте, и не словом только воздать благодарение, но на самом деле быть такими, каков ты и теперь, как уверены мы, заключая по чудесам, совершившимся на тебе. Умоляем и еще вящее поработать Богу, непрестанно возращая в себе страх Божий и преуспевая в совершенстве, чтобы показать нам себя разумными домостроителями жизни своей, для которой сберегла нас благодать Божия. Ибо если все мы имеем повеление представить "себе Богови яко от мертвых живых" (Рим. 6: 13), то не тем ли паче обязаны сему те, которые восставлены "от врат смертных" (Пс. 9: 14)?

А сие, как уверяю сам себя, будет всего лучше достигнуто, если вознамеримся всегда иметь ту же мысль, какую имели во время опасности. Ибо, конечно, пришли тогда на ум и суета жизни, и то, что все человеческое неверно и непрочно, так удобно изменяется. По всей вероятности, были у нас тогда и некоторое сожаление о прошедшем, и обещание касательно будущего, если спасемся, работать Богу и со всею точностию радеть о себе самих. Ибо если предстоящая опасность смерти внушила нам какую ни на есть мысль, то думаю, что ты рассуждал тогда точно таким или близким к сему образом. Почему и лежит на тебе обязанность заплатить необходимый долг. И о сем-то, сколько обрадованный даром Божиим, столько вместе озабоченный будущим, осмелился я напомнить твоему совершенству. Твое же дело – принять слова мои благосклонно и снисходительно, как у тебя в обычае принимать их, когда беседуем с тобою с глазу на глаз.

Письмо 27. К Евсевию, епископу Самосатскому

Изъявляет сожаление, что посетить Евсевия препятствуют ему то болезнь, то зима, и обещается поспешить с приездом, как скоро дозволят сие время года и прекратившийся голод. (Писано в 368 г).

Когда, по милости Божией и при помощи твоих молитв, поднялся я, по-видимому, несколько с болезненного одра и начал собираться с силами, тогда наступила зима, которая заключает меня дома и принуждает сидеть на одном месте. Правда, что она гораздо лучше против обыкновенного, но все же служит для меня достаточным препятствием найти в продолжение ее возможность не только пуститься в дорогу, но хотя немного выглянуть из дому. Впрочем, для меня немаловажно и то, что удостаиваюсь беседовать с твоим богочестием чрез письма и даже успокаиваю себя надеждою и от тебя иметь вознаграждение. А если дозволит время, продлится еще жизнь моя и голод не сделает для меня путешествие невозможным, то вскоре, может быть, по молитвам твоим, исполню свое желание и, улучив тебя дома, на всей свободе обогащусь великими сокровищами твоей мудрости.

Письмо 28. К Неокесарийской Церкви, утешительное

Утешает неокесарийцев, опечаленных смертию епископа, и советует чрезмерностию скорби не утрачивать того спокойствия, в какое приведены трудами покойного, а также оберегаться от волков и позаботиться об избрании себе пастыря, подобного тем, какие были у них доселе со времен Григория. (Писано в 368 г).

Случившееся у вас требовало личного моего присутствия, чтобы воздать честь блаженному вместе с вами, самыми близкими ему, чтобы самим зрением печального события принять участие в вашем сетовании о своем горе, чтобы сообщить вам нужные советы. Поелику же много препятствий к телесному сближению, то осталось только чрез письмо иметь с вами общение в настоящем деле.

Описания тех чудных качеств сего мужа, по которым, как заключаю, всего более несносна для нас потеря, не вместили бы в себе пределы письма; да и по другим причинам неблаговременно вести слово о множестве его доблестей, когда душа наша до такой степени подавлена скорбию. Ибо какое из свойств его признали бы мы достойным того, чтобы или изгладиться ему из нашей памяти, или нам умолчать о нем? Невозможно сказать всего вдруг и за один раз, а если говорить отчасти, то боюсь, чтобы не было в этом измены истине. Умер муж, который самым очевидным образом превосходил современников всеми в совокупности человеческими совершенствами, был опорой отечества, украшением Церквей, столпом и утверждением истины, твердыней веры во Христа, надежной защитой для своих, непреоборимым для сопротивных, стражем отеческих постановлений, врагом нововведения; показал нам, какой вид имела Церковь во времена давние, по древнему ее состоянию, как бы по священнолепной какой картине, образовав вид Церкви, им управляемой, так что жившие при нем представляли себя современниками тех, которые, подобно светилам, озаряли Церковь за двести и более лет. Таким образом, ничего не привносил он – ни своего, ни новейших изобретений ума, но, по Моисееву благословению, из тайников сердца своего – из этих добрых сокровищниц – умел износить "ветхая ветхих, и ветхая от лица новых" (Лев.26: 10). Потому и на Соборах, в кругу равночестных ему, не по возрасту удостаивался предпочтения, но был выше всех старейшинством мудрости, по общему признанию пользуясь первенством.

Какое же было приобретение жить под таким правлением, об этом никто не спросит, смотря на вас; потому что из известных нам вы одни, или разделяя сие весьма с немногими, под его управлением вели неволненную жизнь среди такой бури и смятения в делах. Вас не касалось обуревание еретических ветров, которое души удобоизменчивые доводило до крушения и потопления. И да не коснется оно вас когда-либо, о Владыка всяческих, на самое долгое время даровавший благодать безмятежия служителю Твоему Григорию, который первоначально водрузил основание сей Церкви!

И вы не изменяйте сему в настоящее время неумеренностию своего плача, тем, что совершенно предадитесь скорби, не дайте людям коварным воспользоваться нужным временем. Но если непременно должно плакать (чего одного не утверждаю, иначе уподобимся в этом не имеющим упования), то, по крайней мере, подобно какому-то печальному лику, поставив над собою вождя, с ним, если угодно, как можно стройнее оплакивайте постигшее вас горе.

Но если сей муж и не достиг крайней старости, то, по времени начальствования у вас, не скудна была его жизнь. А он столько участия принимал в теле, сколько было нужно, чтобы показать душевную твердость в его страданиях. Но кто-нибудь из вас подумает, может быть, что время для изведавших это служит увеличением сочувствия и приращением любви, а не поводом к пресыщению, и потому чем долее испытывали вы сие благодеяние, тем более чувствуете утрату; но и тень праведникова тела для благоговейных достойна всякого чествования. И хорошо, если бы многие из вас держались этой мысли! ибо и сам я не утверждаю, что надобно оставаться равнодушным, лишившись сего мужа, но советую перенести скорбь человечески. Ибо все, что могут сказать оплакивающие сию потерю, не укрылось и от меня. Молчит язык, с которого как бы реки лились вам в слух, а глубина сердца, никем доселе не постигнутая, сокрылась от людей, как тонкий призрак сновидения. Кто проницательнее его предусматривал будущее? Кто с таким твердым и непоколебимым душевным навыком способен был скорее молнии пробегать дела? О град, подвергавшийся многим уже бедствиям, но ни в одно из них не терпевший такой утраты в самих основаниях жизни! Отцвело теперь для тебя прекраснейшее украшение, смежила уста свои Церковь, унылы стали народные стечения, Священный Собор бо-лезнует о своем председателе, таинственные учения ожидают себе истолкователя, дети ждут отца, старцы – сверстника, чиновные – чиноначальника, народ – покровителя, нуждающиеся в необходимом – кормителя; все призывают его самыми близкими к их положению именами, и каждый в собственном своем горе почерпает свойственный себе и приличный предлог к плачу.

Но куда уносится слово мое от слезного удовольствия? Ужели не отрезвимся? не придем сами в себя? не обратим взоров к общему Владыке, Который в надлежащее время опять призывал к Себе каждого из святых, дозволив сперва, чтоб послужил он роду своему? Теперь кстати вспомнить вам слова того, кто, поучая в церкви, всегда внушал вам, говоря: "Блюдитеся от псов, блюдитеся от злых делателей" (Флп. 3: 2). Этих псов много. Что говорю – псов? "Волцы тяжцы" (Деян. 20: 29), под овчею наружностию скрывая коварство, повсюду во Вселенной расхищают Христово стадо. От них надобно вам оберегаться под начальством какого-нибудь бодрственного пастыря. И искать сего пастыря, очистив души свои от всякого соперничества и любоначалия, – ваше дело, а указать его предоставим Господу, Который непрерывно, с великого заступника Церкви вашей Григория до сего блаженного, прилагая и как бы приноравливая одного пастыря к другому, даровал Церкви вашей чудное украшение, подобное какому-то венцу из драгоценных камней, почему не должно терять надежды и в рассуждении тех, которые будут впоследствии. Ибо "знает Господь сущия Своя" (ср.: 2Тим. 2: 19) и изведет на среду, может быть, и не чаемых нами.

Давно желаю прекратить слово, но не позволяет сего болезнь сердца. Умоляю же вас восторгнуться душою к отцам, к правой вере, к сему блаженному, рассудить, что предстоящее дело для каждого из вас есть свое собственное, размыслить, что при том и другом окончании оного каждый сам первый вкусит плоды его, а потому, как случается со многими, попечения об общем благе не возлагать на ближнего, чтобы впоследствии, когда каждый вознерадит о делах сердцем своим, всем вам неприметным образом самим на себя, по нерадению, не навлечь своей беды.

Приимите сие со всем благодушием, или как сострадательность соседа, или как обещание единомысленного и, что будет справедливее сказать, как покорного закону любви и избегающего опасности молчания; приимите с уверенностию, что в день Господень вы – похваление наше, как и мы – ваше, и что от пастыря, какой будет дан вам, зависит, что или теснее соединимся с вами союзом любви, или последует совершенное разделение, чего не дай Бог и чего не будет, по благодати Божией!

Мне самому не хотелось бы теперь выговаривать что-либо неприятное, но желаю довести до вашего сведения, что хотя и не нашли мы себе содейственником к умирению Церквей сего блаженного [10] по некоторым, как сам он подтвердил нам, предубеждениям, однако же никогда не переставали мы быть с ним в единомыслии и всегда призывали его участвовать в борьбе с еретиками, в чем свидетельствуемся Богом и людьми, изведавшими нас.

Примечание

10. Мусония.

Письмо 29. К Анкирской Церкви, утешительное

Выражает анкирцам скорбь свою о кончине епископа их Афанасия, которого выхваляет за великие услуги его Церкви, и советует им не заводить новых раздоров при избрании другого епископа. (Писано в исходе 368 г).

Долгое время приводил меня в молчание удар этой тяжкой вести о постигшем бедствии. Но как скоро освободился я несколько от своей немоты, какой страдал, подобно человеку, оглушенному сильным громом, по необходимости начинаю теперь оплакивать постигшее нас и в сетовании своем посылаю к вам это письмо, не ради утешения (ибо найдется ли какое слово, способное уврачевать такое несчастие?), но чтобы, сколько можно, выразить вам этими словами болезнь своего сердца.

Теперь нужен вам плач Иеремии или кого другого из блаженных мужей, который трогательно оплакивал величие бедствия. Пал муж, который в подлинном смысле был столпом и утверждением Церкви; лучше же сказать, он удаляется от нас, восхищенный к блаженной жизни. Но немала опасность, что по отнятии этой опоры многие падут, а в некоторых сделается явной их гнилость. Сомкнуты уста правдивого дерзновения, которые к созиданию братства источали словеса благодати. Не стало советов ума, подлинно движимого Богом. О, сколько раз (обвиняю в этом самого себя) приходило мне на мысль вознегодовать на сего мужа, что, всецело предавшись желанию "разрешитися и со Христом быти" (Флп. 1: 23), не предпочел он пребыть ради нас во плоти! На кого теперь возложим попечение о Церквах? Кого приимем в участники скорбей? С кем разделим веселие? Подлинно тяжкое и плачевное одиночество! В какой точности уподобились мы "неясыти пустынней" (Пс. 101: 7)!

Но совокупленные члены Церкви, его правлением, как бы душой какой, сочетанные в единое сочувствие и полное общение, и охраняются прочно союзом мира в духовном сочленении, и навсегда будут охраняемы, потому что, по дару Божию, твердыми и незыблемыми пребудут дела этой блаженной души, какие потрудилась совершить она для Церквей Божиих. Впрочем, немалый потребен подвиг, чтобы какие-либо опять распри и раздоры, возродившиеся при избрании предстоятеля, не сокрушили вдруг всех трудов случайною ссорою.

Письмо 30. К Евсевию, епископу Самосатскому

Болезнию, зимою, делами и смертию матери удержанный от свидания с Евсевием, извещает его о состоянии Церквей, которое не лучше, чем и состояние его тела, а также об избрании епископов в Анкиру и Неокесарию, и Евсевиевым молитвам приписывает, что сам избежал злокозненности врагов. (Писано в 369 г).

Если бы стал я по порядку описывать причины, до сего времени меня задерживавшие, как ни сильно было мое стремление к твоему богочестию, то наполнил бы ими бесконечно длинную историю. Не буду говорить о болезнях, следовавших одна за другою, о неудобствах зимнего времени, о непрерывности дел, как об известном, о чем и прежде уже доносил твоему совершенству. А теперь и единственное утешение, какое имел в жизни (разумею матерь мою), – и оно отнято у меня по грехам моим. И не смейся надо мной, что в таких летах жалуюсь на сиротство, напротив того, извини меня, что не могу терпеливо перенести разлуку с такою душою, которой равных по достоинству не вижу в оставшихся. Поэтому опять возвратились ко мне недуги, опять лежу на одре в совершенном изнеможении оскудевающих сил, и только с часу на час ожидаю неминуемого конца жизни.

А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело: не видно никакой доброй надежды, дела непрестанно клонятся к худшему.

Между тем Неокесария и Анкира имеют, кажется, преемников на место почивших, и доселе спокойны. Да и мне злоумышляющие до сего времени не успели сделать ничего такого, что удовлетворяло бы их гневу и злобе, и причину этого явно приписываю твоим молитвам о Церквах. Посему не преставай молиться о Церквах и усердно просить Бога.

Удостоившихся прислуживать твоей святости премного приветствую.

Письмо 31. К Евсевию, епископу Самосатскому

Продолжающимся в Кесарии голодом извиняется в том, что не мог сопутствовать больному своему родственнику Ипатию, который не получил облегчения от имевших дар исцеления; просит также Евсевия, чтобы врачевание его поручил благоговейным братиям, или к себе их вызвав, или отослав к ним при письме больного. (Писано в 369 г).

У нас не миновался еще голод, потому необходимо мне оставаться еще в городе или для снабжения нуждающихся, или из сострадания к бедствующим. Поэтому и теперь не мог я вступить в путь вместе с достопочтеннейшим братом Ипатием, которого могу назвать братом не только в похвалу, но и по естественному между нами родству, потому что мы одной крови. Сколько он страдает от болезни, небезызвестно сие и твоей чести; но меня огорчает то, что пресечена ему всякая надежда на облегчение, потому что и имеющим дарование исцелений не дано было произвести над ним обыкновенных своих действий. Почему опять призывает на помощь твои молитвы. Снизойди же к его прошению и, по сердоболию своему к страждущим, а равно и для меня, который за него ходатайствую, приими его по обычаю под свое покровительство; и если можно, вызови к себе благоговейнейших из братии, чтобы при глазах твоих приложили о нем попечение; а если невозможно сие, благоволи послать его при письме и поручить вниманию начальствующих.

Письмо 32. К Софронию, магистру

Просит вступиться за родителя св. Григория Богослова и избавить его от хлопот по судебным местам, потому что по смерти Кесария, который, умирая, отказал свое имение бедным, когда имение сие частию было расхищено, частию издержано родителями Кесариевыми на бедных и на уплату долгов, объявлены новые иски от людей, которым будто Кесарии состоял должным. (Писано в 369 г).

Изведал невзгоды жизни сей и боголюбивейший брат наш, епископ Григорий. Ибо он наряду со всеми терпит беспокойства, непрестанными оскорблениями поражаемый, как бы неожиданными какими ударами. Люди, не боящиеся Бога, а может быть, вынужденные великостию бедствий, нападают на него под предлогом, что Кесарии брал у них деньги. Убыток ему не тяжел, потому что издавна научился он ни во что ставить богатство. Но поелику имущество Кесариево было в руках у служителей и у людей, которые по нравам ничем не лучше служителей, и, с полною свободою разделив между собою самые дорогие вещи, соблюли совершенную малость, то родители Кесариевы, получив немногое из Кесариева достояния и почитая сие никому не принадлежащим, вскоре истратили это на нуждающихся – как по собственному своему изволению, так и по словам покойного; потому что, как сказывают, Кесарии умирая говорил: "Хочу, чтобы все мое достояние досталось нищим". Потому как исполнители Кесариева приказания вскоре распорядились имением в общую пользу, теперь Григорию предстоят, с одной стороны, христианская нищета, с другой – хлопоты ходить по судебным местам. Поэтому пришла мне мысль довести все сие до сведения твоей достохвальной правоты, чтобы ты, из уважения к мужу, которого давно знаешь, во славу Господа, Который на Себя приемлет сделанное рабом Его, и из уважения ко мне, одному из избранных твоих друзей, переговорил о сем, что нужно, с сокровищехранителем и, по великому своему благоразумию, придумал способ к освобождению Григория от этих оскорбительных и несносных беспокойств. Без сомнения же, нет и человека, который бы так мало знал Григория, что стал бы подозревать его в чем-либо неприличном, например, в том, что из пристрастия к деньгам выдумывает он подобные вещи. Ибо готово доказательство его бескорыстия. Охотно уступает он казне остатки Кесариева имения, только бы спаслось оно, и ходатай по казенным имуществам сам имел дело с объявляющими свои притязания и сам потребовал у них доказательств, потому что мы не способны к подобным делам. Ибо совершенству твоему нетрудно узнать, что, пока было можно, никто не отходил от Григория, не достигнув желаемого, но всякий без труда получал, что требовал, почему многие жалели даже, что сначала не просили большего. Сие-то особенно и произвело, что многие стали нападать на него. Смотря на пример предупредивших, и прочие начали один за другим объявлять ложные свои иски. Потому просим твою степенность воспротивиться всему этому, и непрерывный ряд зол, подобный какому-то потоку, остановить и пресечь. Сам ты знаешь, как помочь делу, не дожидаясь, чтобы стали учить тебя этому мы, которые, по неопытности в житейских делах, не знаем даже и того, как избавиться от беды. Поэтому сам будь и советником, и заступником, изобретя по великому своему благоразумию и самый способ воспомоществования.

Письмо 33. К Авургию

Просит о том же деле по Кесариеву наследству. (Писано в 369 г).

Кто умеет так чтить старую дружбу, уважать добродетель и соболезновать о страждущих, как умеешь ты? А потому, так как боголюбивейшего брата нашего, епископа Григория, застигли дела, и для другого несносные, а еще более противные его нраву, рассудил я, что всего лучше прибегнуть к твоему покровительству и покуситься искать у тебя какого-нибудь избавления от горестей. Ибо нестерпимое бедствие – когда [11] хлопотать по делам принуждают такого человека, который не привык и не имеет охоты, требуют денег с бедняка, влекут в народное собрание, заставляют искать народной благосклонности того, кто издавна решился проводить жизнь в безмолвии. Посему что признаешь полезным – с сокровищехранителем ли переговорить или с кем другим – сие предоставляется твоему благоразумию.

Примечание

11. В издании 1911 г.: "если быть в необходимости". – Ред.

Письмо 34. К Евсевию, епископу Самосатскому

Жалуется, что во время совещаний между епископами Таре занят еретиками; потом утешает себя воспоминанием об Евсевии, который употребил все меры к пользе Церкви. (Писано в 369 г).

Как умолчим о настоящих происшествиях? Не в силах будучи перенести сего, найдем ли какое слово, соответствующее событиям, чтобы голос наш уподоблялся не стонам, а плачу, достаточно выражающему тяжесть бедствия? Пропадает у нас и Таре. И не это одно горестно, как оно ни несносно, ибо и сего тягостнее, что город, имеющий столько удобств и потому соединяющий между собою исаврян, киликиян, каппадокиян и сириян, напрасно погибает по безрассудству двух или трех человек, между тем как вы медлите, совещаетесь и смотритесь друг на друга. Поэтому было всего лучше последовать выдумке врачей (у меня, по причине всегдашних моих недугов, большое обилие подобных примеров), и как они, когда боль достигает крайней меры, искусственно приводят больного в бесчувствие, так и нам самим пожелать для душ своих нечувствительности к бедствиям, чтобы не подавляли их невыносимые страдания.

Впрочем, хотя жалки мы в других отношениях, однако же пользуемся одним утешением: именно тем, что обращаем взор к твоей кротости, твоим вниманием к нам и памятованием о нас утоляем душевную скорбь. Глазам после напряженного устремления на что-нибудь блестящее приносит некоторое облегчение переход к цветам голубым и зеленым; так и душам нашим, как бы нежным каким прикосновением, утоляющим боли, служит воспоминание о твоей кротости и о твоем усердии, особенно когда размыслим, что ты выполнил со своей стороны все. Чрез это и нам, людям, если будем судить о делах благопризнательно, доказал ты достаточно, что ничего не погибло по твоей вине, и у Бога стяжал себе великую награду за усердие к доброму.

Да сохранит же Господь тебя нам и Церквам Своим к пользе мира и к исправлению душ наших и да удостоит нас снова полезного с тобою свидания!

Письмо 35. Без надписи

Ходатайствует за близкого ему человека по имени Леонтий и просит о доме сего Леонтия иметь такое же благопопечение, как бы и о его собственном. (Писано до епископства).

О многом для меня важном писал я уже к тебе, но о большом числе дел буду еще писать. Ибо невозможно, чтобы и нуждающихся не стало, и мы отреклись оказывать посильную милость. Никто ко мне так не близок и не может меня столько утешить своею в чем-либо благоуспешностию, как достопочтеннейший брат Леонтий. Приими дом его так, как принял бы меня самого, не в той нищете, в какой я живу теперь по милости Божией, но когда бы жил я в изобилии и владел полями. Очевидно, что ты не довел бы меня до бедности, но сохранил бы, что у меня есть, или приумножил мое изобилие. Посему прошу тебя поступить так же и с упомянутым домом этого человека. За все же будет тебе от меня обычная награда – молитва к Святому Богу за труды, какие принимаешь на себя, будучи столь добр, благосклонен и предупредителен к просьбам нуждающихся.

Письмо 36. Без надписи

Просит об одном пресвитере, своем совоспитаннике, трудами которого питался и св. Василий, чтобы при новом уравнении податей не делать на него новых налогов. (Писано до епископства).

Пресвитер этого местечка, о чем, думаю, давно уже известно твоему благородию, – мой совоспитанник. Посему нужно ли мне говорить что иное для убеждения твоей милости – воззреть на него дружелюбно и помочь ему в делах? Ибо если любишь меня, как и вероятно любишь, то, без сомнения, всеми мерами постараешься успокоить и тех, кого считаю за одно с собою. Итак, о чем же прошу? О том, чтобы оставалась за ним прежняя подать. Ибо немало трудится он, услуживая мне в пропитании, потому что, как сам ты знаешь, не имею у себя ничего особенного, но довольствуюсь тем, что есть у друзей и родных. Посему на дом сего брата смотри как на мой или, лучше сказать, как на свой собственный; а за оказанное ему благодеяние пошлет Бог тебе, дому и всему роду твоему обильную помощь. Знай же, что крайне озабочен я, чтобы при этом уравнении податей не было сделано какой обиды сему человеку.

Письмо 37. Без надписи

Просительное о том же пресвитере и по тому же обстоятельству".

Предвижу уже множество писем. Хотя принужден возвышать голос насильно, потому что не могу выносить докучливости просителей, однако же пишу, не умея придумать иного средства к избавлению, как давать всякий раз письма самим приступающим ко мне с просьбами. Поэтому опасаюсь, чтобы, при множестве приносящих от меня письма, и этот брат не был причтен к числу многих. Признаюсь, что много у меня на родине друзей и родных и что занимаю у них место отца по тому сану, в который возвел меня Господь, но один у меня совоспитанник – это сын моей кормилицы, и прошу дом, в котором я воспитан, оставить в прежнем состоянии, чтобы благодетельное для всех прибытие твоего благонравия для этого человека не обратилось в повод к скорби. Но поелику и доселе еще питаюсь от этого дома, не имея своей собственности, довольствуясь же тем, что есть у любящих меня, то прошу пощадить дом, в котором я воспитывался, как бы для меня самого сберегая средства к пропитанию. И за это да удостоит тебя Бог вечного упокоения. Намерен же довести до сведения твоего благонравия как самую действительную правду, что большую часть рабов имеет пресвитер сей от меня, и они даны ему моими родителями в награду за мое воспитание; награда же эта – не совершенный дар, а только право пользоваться в продолжение жизни. Посему если касательно их будет что-нибудь обременительное, то можешь отослать их ко мне, и я другим уже путем буду подлежать даням и взысканиям сборщиков.

Письмо 38. К Григорию, брату

Опасаясь, чтобы Григорий, подобно многим, не стал смешивать понятий "сущность" и "ипостась", объясняет различие сих понятий; потом доказывает, что в Троице одна сущность и три Ипостаси, в объяснение чего представляет подобие радуги. Наконец толкует, в каком смысле ап. Павел называет Сына образом Отчей ипостаси. (Писано в 369 или 370 г).

Поелику многие в таинственных догматах, не делая различия между сущностию вообще и понятием ипостасей, сбиваются на то же значение и думают, что нет различия сказать: "сущность" или "ипостась" (почему некоторым из употребляющих слова сии без разбора вздумалось утверждать, что как сущность одна, так и ипостась одна; и наоборот, признающие три ипостаси думают, что по сему исповеданию должно допустить и разделение сущностей на равное сему число), то по сей причине, чтобы и тебе не впасть во что-либо подобное, на память тебе вкратце составил я о сем слово. Итак, чтобы выразить в немногих словах, понятие упомянутых речений есть следующее.

Одни наименования, употребляемые о предметах многих и численно различных, имеют некое общее значение; таково, например, имя "человек". Ибо произнесший слово сие, означив этим именованием общую природу, не определил сим речением одного какого-нибудь человека, собственно означаемого сим именованием, потому что Петр не больше есть человек, как и Андрей, и Иоанн, и Иаков. Поэтому общность означаемого, подобно простирающаяся на всех подводимых под то же именование, имеет нужду в подразделении, чрез которое познаем не человека вообще, но Петра или Иоанна.

Другие же именования имеют значение частное, под которым разумеется не общность природы в означаемом, но очертание какого-либо предмета по отличительному его свойству, не имеющее ни малой общности с однородным ему предметом; таково, например, имя Павел или Тимофей. Ибо таковое речение нимало не относится к общему естеству, но изображает именами понятие о некоторых определенных предметах, отделив их от собирательного значения.

Посему когда вдруг взяты двое или более, например, Павел, Силуан, Тимофей, тогда требуется составить понятие о сущности человеков, потому что никто не даст иного понятия о сущности в Павле, иного – в Силуане и иного – в Тимофее, но какими словами обозначена сущность Павла, те же слова будут приличествовать и другим, ибо подведенные под одно понятие сущности между собою единосущны. Когда же, изучив общее, обратится кто к рассмотрению отличительного, чем одно отделяется от другого, тогда уже понятие, ведущее к познанию одного предмета, не будет во всем сходствовать с понятием другого предмета, хотя в некоторых чертах и найдется между ними нечто общее.

Посему утверждаем так: именуемое собственно выражается речением "ипостась". Ибо выговоривший слово "человек" неопределенностию значения передал слуху какую-то обширную мысль, так что хотя из сего наименования видно естество, но не означается им подлежащий и собственно именуемый предмет. А выговоривший слово "Павел" в означенном этим наименованием предмете указал надлежащее естество. Итак, "ипостась" есть не понятие сущности неопределенное, по общности означаемого ни на чем не останавливающееся, но такое понятие, которое видимыми отличительными свойствами изображает и очертывает в каком-нибудь предмете общее и неопределенное.

Так и Писанию обычно сие делать, и во многих других случаях, и в истории Иова. Ибо, приступая к повествованию о нем, [Писание] сперва помянуло общее и изрекло: "человек", а потом отделяет тем, что составляет его особенность, в присовокуплении слова "некий". Но оно прешло молчанием описание сущности, как бесполезное для предложенной цели слова; понятие же "некий" изображает свойственными чертами, именуя место, черты нрава и все те от внешности заимствованные признаки, которыми хотело отделить его от общего значения, чтобы описание лица, о котором повествуется, явственно было по всему: и по имени, и по месту, и по душевным свойствам, и по тому, что усматривается вне его. А если бы излагало оно понятие сущности, то при изъяснении естества не было бы никакого упоминания о сказанном, потому что понятие было бы то же, что и о Валдае савхейском, и о Софаре минейском, и о каждом из упомянутых там людей.

Поэтому, какое понятие приобрел ты о различии сущности и ипостаси в нас, перенеси оное и в божественные догматы – и не погрешишь. Что представляет тебе когда-либо мысль о существе Отца (ибо душа не может утверждаться на одной отдельной мысли, будучи уверена, что существо сие выше всякой мысли), то же представляй себе и о Сыне, а равно то же и о Духе Святом. Понятие несозданного и непостижимого есть одно и то же в рассуждении и Отца, и Сына, и Святаго Духа. Не больше непостижим и не создан один и не меньше другой. Но когда в Троице нужно по отличительным признакам составить себе неслитное различение, тогда к определению отличительного возьмем не вообще представляемое, каковы, например, несозданность или недосязаемость никаким понятием или что-нибудь подобное сему, но будем искать того одного, чем понятие о Каждом ясно и несмесно отделится от представляемого вместе.

Посему, кажется мне, хорошо будет раскрыть понятие сие так. Всякое благое, исходящее к нам от Божией силы, называем действием всё во всех производящей благодати, как говорит Апостол: "вся же сия действует един и тойже Дух, разделяя властию коемуждо якоже хощет" (1Кор. 12: 11). Но, вникая, от одного ли Святаго Духа восприяв начало, подаяние благ таким образом нисходит к достойным, опять по указанию Писаний веруем, что Единородный Бог есть Начальник и Виновник подаяния благ, открывающихся в нас по действию Духа. Ибо Святое Писание учит нас о Единородном, что "вся Тем быша" (Ин. 1: 3) и "в Нем состоится" (Кол. 1: 17). Итак, когда возведены мы к этой мысли, опять, пользуясь богодухновенным руководством, научаемся, что хотя одною Силою приводится все из небытия в бытие, однако же и Ею не безначально, но есть некая Сила, нерожденно и безначально сущая, и Она-то есть Вина вины всех существ. Ибо от Отца Сын, Которым всё получило бытие и с Которым всегда неразлучно умопредставляется и Дух Святый. Не может и помыслить о Сыне непредосияваемый Духом. Итак, поелику Дух Святый, от Которого источается на тварь всякое подаяние благ, как соединен с Сыном, с Которым нераздельно представляется, так имеет бытие, зависимое от Вины – Отца, от Которого и исходит, то отличительный признак ипостасного Его свойства есть Тот, что по Сыне и с Сыном познается и от Отца имеет бытие. Сын же, Который Собою и вместе с Собою дает познавать Духа, исходящего от Отца, один единородно воссияв от нерожденного Света, по отличительным Своим признакам не имеет ничего общего со Отцем или с Духом Святым, но один познается по упомянутым признакам. А "Сый над всеми Бог" один имеет тот преимущественный признак Своей ипостаси, что Он – Отец, и бытие Его не от какой-либо вины, а по сему опять признаку Он, собственно, и познается.

По сей-то причине говорим, что в общем понятии сущности не слитны и не сообщи признаки, усматриваемые в Троице, какими выражается отличительное свойство Лиц, о Которых преподает нам вера, потому что каждое Лицо представляется нами отлично по собственным Его признакам, так что по упомянутым признакам познано различие Ипостасей. А что касается до бесконечности, непостижимости, несозданности, необъемлемости местом и до всего, подобного сему, то нет никакого различия в Животворящем естестве, разумею Отца, Сына и Духа Святаго, но усматривается в Них некое непрерывное и нерасторгаемое общение. И в каких понятиях возможет кто представить себе величие одного из Лиц, исповедуемых во Святой Троице, с теми да приступает безразлично к созерцанию славы во Отце, Сыне и Духе Святом, не блуждая мыслию ни по какому промежутку между Отцем, Сыном и Святым Духом, потому что нет ничего между Ними вставного, ни чего-либо самостоятельного и отличного от Божия естества, так чтобы естество сие могло быть отделено Само от Себя вставкой постороннего, ни пустоты какого-либо ненаполняемого пространства, которая бы производила перерывы в единении Божией сущности с Самою Собою, разделяя непрерывное пустыми промежутками. Но кто представил в уме Отца, тот представил и Его в Нем Самом и вместе объял мыслию Сына. А кто имеет в мысли Сына, тот не отделяет от Сына и Духа, но относительно к порядку – последовательно, относительно же к естеству – соединенно напечатлевает в себе воедино слиянную веру в три Лица. И кто наименовал только Духа, тот в сем исповедании сообъемлет и Того, Чей это Дух. Поелику же Дух есть Христов (см.: Рим. 8: 9) и Он от Бога, как говорит Павел (см.: 1Кор. 2: 12), то как взявшийся за один конец цепи влечет и другой ее конец, так, по слову Пророка (см.: Пс. 118: 131), привлекший Духа, через Него привлекает и Сына, и Отца. И кто истинно приимет Сына, тот будет иметь Его в себе, обоюду низводящего и Отца Своего, и собственного Своего Духа. Ибо не может быть отсечен от Отца всегда во Отце Сущий и никогда не отделится от собственного Духа все о Нем Производящий. А равно кто приял Отца, тот по действенности приял вместе и Сына, и Духа. Ибо невозможно представить мысленно какого-либо сечения или разделения так, чтобы или Сын представляем был без Отца, или Дух отделяем от Сына, а напротив того, находим между Ними некое неизреченное и недомыслимое как общение, так и разделение; ни разность ипостасей не расторгает непрерывности естества, ни общность сущности не сливает отличительных признаков.

Но не дивитесь, если говорим, что одно и то же и соединено, и разделено и если представляем мысленно, как бы в гадании, некое новое и необычайное как разделение соединенное, так и единение разделенное. Ибо кто выслушает слово не с намерением оспоривать и осмеивать оное, тому и в чувственных вещах можно найти нечто подобное. И вы приимите слово мое как подобие и тень истины, а не как самую действительную истину. Ибо невозможно, чтобы представляемое в подобиях было во всем сходно с тем, для изображения чего берется.

Итак, на каком же основании говорю, что являющееся нашим чувствам представляет нам некое подобие разделенного и вместе соединенного? Видал ты когда-нибудь весною сияние дуги в облаках? разумею ту дугу, которую по общему словоупотреблению привыкли мы называть радугою. Знающие об этом говорят, что она составляется, когда в воздухе растворена какая-то влага, потому что сила ветров все влажное и сгущенное в испарениях, образовавшееся уже в облако, сгнетает в дождь. А составляется радуга, как говорят, таким образом. Когда солнечный луч, проходя косвенно густоту и мглу облаков, потом прямо упрется своим кругом в какое-нибудь облако, тогда происходит как бы некоторый перегиб и возвращение света на самого себя, потому что свет от влажного и блестящего идет назад в противную сторону. Ибо так как огневидные отблески имеют свойство, если падают на что-нибудь гладкое, перегибаясь, возвращаться опять на самих себя; а образ солнца, производимый лучом на влажном и гладком воздухе, бывает круглый, то по необходимости и на прилежащем к облаку воздухе отсвечивающее сияние описывает нечто подобное образу солнечного круга. Таким образом, один и тот же свет непрерывен сам в себе и разделен. Будучи многоцветным и многовидным, он неприметно окрашивается различными цветами, неприметным для наших взоров образом скрадывая взаимное слияние неодинаково цветных частиц, так что между голубым и огнистым цветом, или между огнистым и пурпуровым, или между сим последним и янтарным невозможно распознать середины, в которой смешиваются и отделяются друг от друга инаковые цвета, потому что отблески всех цветных лучей, видимые вместе, белы, и, скрадывая признаки взаимного соприкосновения, остаются неразличимыми, так что невозможно найти, где оканчивается огнистый или изумрудный луч в цветном сиянии и где начинает быть не таким уже, каким видим в белом сиянии.

Посему, как в этом подобии, и ясно распознаем различия цветов и не можем различить чувством расстояние от одного цвета до другого, так рассуждай о возможности представлять нечто подобное касательно божественных догматов. Хотя ипостасные свойства, подобно некоему цвету из видимых в радуге, сияют в каждом из исповедуемых во Святой Троице Лиц, однако же в рассуждении естественного свойства невозможно примыслить никакой разности у одного Лица с другим, но при общей сущности в каждом Лице сияют отличительные свойства. Ибо и там, в подобии, одна была сущность, издающая многоцветное это сияние и именно преломляемая в солнечном луче; но цвет явления многовиден.

Так и чрез творение учит нас разум не находить странным в учении о догмате, когда, встретив трудное к уразумению, придем в недоумение соглашаться ли на сказанное. Как в рассуждении видимого глазами оказалось, что опыт лучше понятия о причине, так и в догматах, превышающих разум, в сравнении с тем, что постигает рассудок, лучше вера, которая учит нас о раздельном в ипостаси и о соединенном в сущности. Итак, поелику слово наше открыло во Святой Троице и общее, и отличительное, то понятие общности возводится к "сущности", а "ипостась" есть отличительный признак каждого Лица.

Но, может быть, иной подумает, что предложенное понятие об ипостаси несогласно со смыслом апостольского Писания, где Апостол говорит о Господе, что Он "сияние славы и образ ипостаси Его" (Евр. 1: 3). Ибо если ипостасию назвали мы совокупность отличительных свойств, усматриваемых в Каждом, и как об Отце признаем, что есть нечто собственно в Нем созерцаемое, чрез что Он один познается, так то же самое исповедуем и о Единородном, то как же Писание в этом месте именование ипостаси приписывает одному Отцу, а Сына называет образом ипостаси, который обозначается не собственными Своими, а Отце-выми чертами? Если ипостась есть отличительный знак бытия Каждого и собственностию Отца признается – быть нерожденно, Сын же изображает в Себе отличительные свойства Отца, то не остается уже при Отце, чтобы Он один по преимуществу именовался нерожденным, если только тем, что отличает Отца, обозначается бытие Единородного.

Но утверждаем, что здесь слово Апостола выполняет другую цель, которую имея в виду употребил он сии речения: "сияние славы и образ ипостаси". И кто тщательно уразумел сию цель, тот найдет не что-либо противоречащее сказанному нами, а только то, что речь направлена к какой-то особенной мысли. Ибо апостольское слово рассуждает не о том, как ипостаси различать между собою по видимым признакам, но о том, как уразуметь соестественность, неотлучность и единение в отношении Сына к Отцу. Так, не сказал: "иже сый" слава Отца (хотя сие действительно так), но оставив это, как всеми признаваемое, научая же не представлять иного образа славы во Отце, а иного в Сыне, определяет, что слава Единородного есть сияние самой славы Отца, подобием света приводя к тому, чтобы Сына представлять неразлучно со Отцем. Ибо как сияние, хотя от пламени, однако же не позднее пламени, но вдруг и пламень вспыхивает, и свет от него воссиявает, так, по требованию Апостола, должно представлять и Сына от Отца, не отделять Единородного каким-нибудь разлучающим расстоянием от бытия Отца, но вместе с Виновником представлять всегда и сущее от Него. Посему таким же образом, как бы толкуя предложенную теперь мысль, называет и образом ипостаси, телесными подобиями руководя нас к уразумению невидимого. Ибо, как тело непременно имеет очертание, но инаково понятие очертания и инаково понятие тела; и кто дает определение одного из сих двух, тот не попадет еще на определение другого; между тем, хотя в уме и отделяешь очертание от тела, однако же природа не допускает разделения, но одно с другим представляется соединенным; так, думает Апостол, должно разуметь, что учение веры хотя и научает нас неслиянному и раздельному различию Ипостасей, однако же в приведенном месте изображает неразрывность и как бы нераздельность Единородного со Отцем, не потому, что Единородный не имеет ипостаси, но потому, что в единении Своем со Отцем не допускает ничего посредствующего; почему устремивший душевные очи на образ Единородного имеет мысль об ипостаси Отца не вследствие изменения или смешения созерцаемых в Них отличительных свойств – или во Отце представляя рожденность, или в Сыне нерожденность, но потому, что оставшийся, по отделении Одного от Другого, не может быть представляем Один Сам по Себе. Ибо невозможно, чтобы наименовавший Сына не имел мысли и об Отце, потому что именование сие относительно указывает и на Отца.

Итак, поелику увидевший Сына видит и Отца, как говорит Господь в Евангелии (см.: Ин. 14: 9), то посему сказано, что Единородный есть "образ ипостаси" Отчей. И чтобы лучше выразуметь эту мысль, присовокупим и другие изречения Апостола, в которых называет он Сына "образом Бога невидимаго" (ср.: Кол. 1: 15), и еще образом благости Его, не в том смысле, что образ различен от первообраза относительно к невидимости и благости, но желая показать, что Сын тождествен с Первообразным, хотя и иной; потому что не сохранилось бы понятие образа, если бы не имел Он во всем ясного и безразличного тождества. Следственно, представивший себе доброту образа имеет уже мысль о первообразе. И кто объял мыслию как бы образ Сына, тот отпечатлел в себе и образ Отчей ипостаси, в последнем созерцая и первый, не потому, что в изображении видит нерожденность Отца (в таком случае оно было бы всецело тождественным, а не иным), но потому, что нерожденную Доброту созерцает в рожденной. Ибо, как всмотревшийся в изображение лица, представившееся в чистом зеркале, получает ясное познание об изображенном лице, так познавший Сына с самим сим познанием Сына приял в сердце образ Отчей ипостаси. Ибо все, что принадлежит Отцу, созерцается и в Сыне; и все, что принадлежит Сыну, принадлежит и Отцу, потому что всецелый Сын в Отце пребывает, и опять – имеет в Себе всецелого Отца, так что ипостась Сына служит как бы образом и лицом к познанию Отца; и ипостась Отца познается в образе Сына, тогда как остается созерцаемое в Них отличительное свойство к ясному различению ипостасей.

Письмо 39 (42) 12. К ученику Хилону

Вразумляет его, что в добродетельной жизни недостаточно одно доброе начало, а нужно постоянное и непрерывное преспеяние, предлагает многие правила жизни уединенной, советует не вдруг устремляться на верх совершенства, но соблюдать в подвигах постепенность, и предостерегает не оставлять пустыни под благовидным предлогом добродетельного жития в мире и посещения духовных собраний".

Виновником спасительного дела буду для тебя, искренний брат мой, если охотно приимешь от меня совет о том, что тебе делать, особливо в таких случаях, о которых сам ты просил подать тебе совет. У многих, может быть, доставало смелости начать уединенную жизнь, но немногие, вероятно, потрудились довершить ее как должно. И, без сомнения, конец дела – не в одном намерении, а в конце – плод трудов. Поэтому ни малой нет пользы, если кто не поспешает к концу намерения, но ограничивает монашескую жизнь одним только началом, а что всего смешнее, оставляет еще собственное свое намерение, за что посторонние обвиняют его в недостатке мужества и рассудительности. О таковых и Господь говорит: "кто, хотяй" дом "создати, не прежде ли сед разчтет имение, аще имать, еже есть на совершение, да не, когда положит основание и не возможет совершити, начнут ругатися ему" мимоходящие, "глаголюще, яко человек сей" основание положи, "и не може совершити" (ср.: Лк. 14: 28–30). Посему за началом пусть следует усердие к успеху в добром деле. Ибо и мужественнейший подвижник Павел, желая, чтобы мы не обеспечивали себя прежними добрыми делами, но ежедневно преуспевали более и более, говорит: "задняя забывая, в предняя же простираяся, к намеренному гоню, к почести вышняго звания" (ср.: Флп. 3: 13–14). Такова и целая жизнь человеческая: она не довольствуется предшествовавшим, но питается не столько прошедшим, сколько будущим. Что пользы человеку во вчерашней сытности чрева, если ныне при возродившемся голоде не находит свойственного утешения снедей? Так и душе не пользует вчерашнее доброе дело, если в сей день оставлено исполнение правды. Ибо сказано: каким найду тебя, таким и признаю.

Поэтому напрасным делается труд праведника и неукоризненным нрав грешника после происшедшей с ним перемены, когда один из лучших перейдет к худшему, а другой от худшего к лучшему. Это можно слышать и у Иезекииля, который учит как от лица Господня. Ибо говорит он: если праведник, совратившись, прегрешит, не помяну "правды, яже сотворил есть" пред сим, но во грехе своем "умрет" (ср.: Иез. 18: 24). А то же самое говорит и о грешнике: если обратившись "сотворит... правду... жизнию поживет" в ней (ср.: Иез. 18: 21: 27: 28). Где столь многочисленные труды раба Моисея, как скоро минутное прекословие воспрепятствовало ему взойти в землю обетования? К чему послужило Гиезию обращение с Елиссеем, когда по сребролюбию навлек он на себя проказу? Что было пользы и Соломону во множестве мудрости и в такой предшествовавшей любви к Богу, когда впоследствии от женонеистовства впал он в идолослужение? Да и блаженного Давида не неукоризненным соделала рассеянность за прегрешение с женой Урии. К приведению в безопасность жительствующего по Богу достаточно видеть и ниспадение из лучшего в худшее Иуды, который столько времени был учеником Христовым, а потом, продав Учителя за малое вознаграждение, приобрел тем себе удавку. Поэтому да будет известно тебе, брат, что не тот совершен, кто хорошо начал, но тот благоискусен пред Богом, кто хорошо дает в деле отчет. Посему, брат, не давай "сна очима и дремания веждома своима" (ср.: Пс. 131: 4; Притч. 6: 4), пока не спасешься, как серна от тенет и как птица от сетей! Ибо смотри – ты идешь среди сетей и ходишь поверх высокой стены, откуда упасть небезопасно.

Посему не вдруг простирайся на самый верх подвижничества, наипаче же не полагайся сам на себя, чтобы не пасть тебе с высоты подвижнической жизни по неопытности. Ибо лучше постепенное преспеяние. Понемногу отнимай у себя житейские наслаждения, истребляя все свои навыки, чтобы противодействием своим, вдруг приведя в раздражение всякое желание наслаждений, не восставить против себя толпу искушений. Когда возьмешь верх над пристрастием к одному удовольствию, тогда вступай в борьбу с пристрастием к другому, и таким образом преодолеешь всякую склонность к наслаждению. Ибо именование удовольствия одно, но роды удовольствий различны. Поэтому, брат, прежде всего будь терпелив во всяком искушении. А сколь многоразличными искушениями испытывается верный: то мирскими потерями, то обвинениями, оболганиями, непокорностию, оговорами, гонениями! Все это и подобное сему служит к испытанию верного.

Сверх того будь безмолвен, не опрометчив в слове, не спор-лив, не упорен, не тщеславен, не все перетолковывай, но люби верность, будь не многоречив, всегда готов не учить, но учиться. Не любопытствуй о жизни мирской, из этого не будет тебе никакой пользы. Ибо сказано: "да не возглаголют уста моя дел человеческих" (Пс. 16: 4). Кто с приятностию говорит о делах людей грешных, тот с готовностию пробуждает в себе страсть к удовольствиям. Но желай лучше узнать жизнь праведных, ибо в этом найдешь для себя пользу. Не будь охотник показываться в люди, обходя селения и домы, но бегай их, как сетей для души. А если кто из великого благоговения убеждает тебя разными предлогами взойти к нему в дом, то таковой пусть научится вере сотника, который Иисуса, поспешавшего к нему для исцеления, удерживал от себя, говоря: "Господи, несмь достоин, да под кров мой внидеши, но токмо рцы слово, и изцелеет отрок мой" (Мф. 8: 8). Когда же Иисус сказал ему: "иди, и якоже веровал еси, буди тебе". "И изцеле отрок его в той час" (Мф. 8: 13). Посему да будет известно тебе, брат, что не присутствием Христовым, но верой просящего освобожден больной от недуга. Так и ныне, в каком месте ни помолишься, если больной уверует, что помогут ему молитвы твои, все исполнится по желанию его.

Не паче Господа люби близких тебе. Ибо сказано: "Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин" (Мф. 10: 37). Что же значит Господня заповедь? Сказано: "аще кто не возьмет крест свой и последует Ми, не может Мой быти ученик" (ср.: Лк. 14: 27). Если ты со Христом умер для сродников своих по плоти, то для чего хочешь опять жить с ними? А если для сродников своих опять созидаешь то, что разорил для Христа, то сам себя делаешь преступником. Поэтому для сродников своих не оставляй места своего, ибо, оставляя место, оставляешь, может быть, и нравы свои.

Не люби многолюдства, селений и городов, но будь пустын-нолюбцем, всегда нерассеянно пребывая сам в себе, признавая своим делом молитву и псалмопение. Не пренебрегай чтением, особливо читай Новый Завет, так как от чтения Ветхого Завета нередко бывает вред, не потому, что в нем написано вредное, но потому, что немощен ум претерпевающих вред. Ибо всякий хлеб питателен, но слабым он вреден. Так "всяко Писание богодухновенно и полезно" (2Тим. 3: 16) и в нем нет ничего нечистого, а нечисто разве тому, кто признает нечистым. Ты же "вся искушай"; "добрая держи, от всякаго вида злаго огребайся" (ср.: 1Фес. 5: 21–22). "Вся ми леть суть, но не вся на пользу" (1Кор. 6: 12).

Поэтому со всеми, с кем имеешь дело, будь во всем непреткновен, разумен, братолюбив, приветлив, смиренномудр, не удаляйся от цели страннолюбия для дорогих яств, но, довольствуясь настоящим, ни от кого не бери ничего сверх ежедневно потребного для монашеской жизни, и особливо бегай золота, как наветника души, отца греху, служителя диаволу. Не делай себя виновным в богатолюбии под предлогом служения нищим. А если кто принесет тебе деньги для бедных, узнав, кто скуден, посоветуй тому самому, у кого есть деньги, отнести их к неимущим, чтобы принятием от него денег не осквернить тебе своей совести. Бегай удовольствий, люби воздержность и тело упражняй в трудах, а душу приучай к искушениям. Разлучение души и тела признавая освобождением от всякого зла, ожидай наслаждения вечными благами, причастниками которого сделались все святые.

Непрестанно взвешивая диавольское внушение, противопоставляй ему благочестивый помысл и уступай последнему, как наклонению чашки на весах. Особливо когда восставшая в тебе лукавая мысль говорит: "Какая польза жить тебе в этом месте? Что выгоды в удалении от общежития с людьми? Или не знаешь, что поставленные Богом епископы Божиих Церквей живут обыкновенно вместе с людьми и непрестанно совершают духовные празднества, на которых присутствующим бывает весьма много пользы? Ибо там решение приточных гаданий, объяснение апостольских учений, изложение евангельских мыслей, преподавание богословия, свидание с духовными братиями, которые зрением лица их доставляют великую пользу встречающимся с ними. А ты сделал себя чуждым столь многих благ и сидишь здесь, одичав наравне со зверями. Ибо видишь здесь великое запустение, немалую угрюмость, недостаток учения, отчуждение от братии и дух великого нерадения о заповеди Божией". Итак, когда восставшая в тебе лукавая мысль хочет совратить тебя многими подобными сим благовидными предлогами, тогда в благочестивом помысле противоположи ей действительный опыт, говоря: "Поелику говоришь ты мне, что в мире есть доброе, то я потому и переселился сюда, признав себя недостойным того, что есть доброго в мире, потому что доброе в мире перемешано со злом и злое гораздо превышает собою доброе. И я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот одержим был диаволом, и я услышал от него пышные речи и басни, сложенные на обольщение с ним встречающихся; а после него встретил я многих воров, хищников, притеснителей; видел безобразную наружность упившихся, кровь угнетенных; видел и красоту жен, которая подвергала искушению мое целомудрие; и хотя избег я самого блуда, но осквернил девство свое сердечным помышлением. Много, правда, слышал я и душеполезных речей; впрочем, ни в одном из учителей не нашел добродетели, соответствующей речам. А после этого услышал еще тысячи плачевных рассказов, которые своими изнеженными звуками вторглись в душу. Еще слышал приятно звучащие гусли, рукоплескания скачущих, голос смехотворов, слышал много глупостей и шуток, крик бесчисленного многолюдства; видел слезы оскорбленных, мучение отводимых в неволю, рыдание подвергаемых пытке. Все это видел я: и не духовное тут было собрание, но море, обуреваемое и возмущаемое ветрами, которое стремилось всех за один раз покрыть своими волнами. Скажи мне, злая мысль, скажи и ты, демон кратковременного сладострастия и тщеславия, какая польза видеть и слышать сие мне, который не в силах помочь обиженным, не имею возможности защитить бессильных, исправить погрешивших, а скорее могу погубить сам себя? Как малое количество чистой воды исчезает при сильном возвевании ветра и пыли, так и то, что, по мнению нашему, сделаем в мире доброго, помрачается множеством худых дел. Ибо печальные события, как острия, вонзаются в сердце живущим в мире среди благодушия и радости, чтобы омрачить чистоту псалмопения. Рыдания и плач обиженных единоплеменными раздаются для того, чтобы видно было терпение бедных. Какая же для меня польза, кроме явного вреда душе? Посему, как птица, переселяюсь в горы. Ибо "яко птица избавися от сети ловящих" (Пс. 123: 7). И я, о злая мысль! живу в той же пустыне, в которой пребывал Господь. Здесь дуб мамврийский, здесь лествица, возводящая на небо, и полки Ангелов, виденные Иаковом. Здесь пустыня, в которой народ, очистившись, получил Закон и, таким образом вошедши в землю обетования, увидел Бога. Здесь гора Кармил, на которой водворяясь, Илия благоугодил Богу. Здесь равнина, на которую удалившись, Ездра, по Божию повелению, отрыгнул все богодухновенные книги. Здесь пустыня, в которой блаженный Иоанн, питаясь акридами, проповедал людям покаяние. Здесь гора Масличная, на которую восходя, Христос молился, поучая нас молиться. Здесь Христос – любитель пустыни. Ибо говорит: "идеже бо еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их" (Мф. 18: 20). Здесь тесный и узкий путь, ведущий в жизнь. Здесь учители и пророки, скитающиеся "в пустынях и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных" (ср.: Евр. 11: 38). Здесь Апостолы и Евангелисты, и житие монахов, не имеющее для себя града. Сие-то добровольно принял я, чтобы получить обещанное Христовым мученикам и всем прочим святым, чтобы нелживо сказать мне: "за словеса устен Твоих аз сохраних пути жестоки" (Пс. 16: 4). Ибо знаю боголюбца Авраама, внявшего гласу Божию и переселившегося в пустыню; и Исаака притесняемого, и патриарха Иакова странствующего; целомудренного Иосифа проданного; трех отроков, изобретателей воздержания, борющихся с огнем; Даниила, ввер-женного в ров львиный; небоязненно вещающего Иеремию, осужденного в ров тинный; зрителя тайн Исайю; претренного пилою Израиля, отводимого в плен; обличителя прелюбодеяния Иоанна, посекаемого мечом; Христовых мучеников, умерщвляемых. И к чему мне длить речь? Где и Сам Спаситель распят за нас, чтобы смертию Своею оживотворить нас и всех поощрить и привлечь к терпению? К Нему поспешаю, и ко Отцу, и к Духу Святому. Для того подвизаюсь, чтобы оказаться Его приискренним, признав себя недостойным того, что есть доброго в мире. Впрочем, не я для мира, но мир для меня".

Сие-то помышляя сам в себе и ревностно совершая, по сказанному тебе, подвизайся за истину даже до смерти. Ибо и Христос послушлив был даже до смерти. Но и Апостол говорит: "блюдите... да не когда будет в некоем от вас сердце лукаво... во еже отступити от Бога Жива!" Но утешайте друг друга и во едином назидайте: "дондеже днесь нарицается" (ср.: Евр. 3: 12–13). Ибо словом "днесь" означается целое продолжение жизни нашей. Так живя, брат, и себя спасешь, и нас возвеселишь, и Бога прославишь во веки веков. Аминь.

Примечание

12. Под сим числом находится письмо сие в подлиннике по Гарниерову изданию, в котором под числами 39: 40 и 41 помещены два письма к св. Василию императора Юлиана и ответ к нему самого св. Василия. В переводе письма сии исключены, потому что последнее не признается подлинным, а первые, если бы они и были подлинные, не должны входить в сие издание, как не Василиевы.

Письмо 40 (43). Увещание новопоступившим

Кратко излагает отшельникам евангельские заповеди.

Учися, монашествующий, человек верный и делатель благочестия; научайся евангельскому житию, порабощению тела, смиренному образу мыслей, чистоте помышления, искоренению в себе гнева. Подвергаемый взысканию, прибавь ради Господа; лишаемый, не судись; ненавидимый, люби; гонимый, терпи; хулимый, молись. Будь мертв греху, распнись для Бога. Все попечение возложи на Господа, чтобы иметь себе место там, где тьмы Ангелов, торжества первородных, престолы Апостолов, председательство пророков, скиптры патриархов, венцы мучеников, похвалы праведных. Возжелай причисления своего к оным праведникам, о Христе Иисусе, Господе нашем. Ему слава во веки веков. Аминь.

Письмо 41 (44). К падшему монаху

Изображая падшему монаху сперва тяжесть греха, потом Божие милосердие, приглашает его к себе.

Не приветствую словом "радуйся", потому что "несть радоватися нечестивым" (Ис. 48: 22). Все еще остаюсь при своем неверии, и на сердце мое не приходят такая несообразность и великий замысел, тобою исполненный, хотя это действительная правда, как известно уже всякому. Дивлюсь, каким образом поглощено столько мудрости, в ничто обращена такая строгость жизни, откуда проистекала такая слепота, как, вовсе ни о чем не помыслив, произвел ты такую гибель столь многих душ.

Ибо если справедливо сие, то и душу свою предал ты бездне, и довел до расслабления всех, слышавших это нечестие. Ты отвергся веры, оставил неконченным добрый подвиг. Поэтому скорблю о тебе. И какой иерей не восплачет, слыша это? Какой служитель Церкви не опечалится? Какой мирянин не сетует? Какой подвижник не проливает слез? Вероятно, и солнце затмевалось при твоем падении, и Силы Небесные приходили в колебание при твоей погибели. И бесчувственные камни лили слезы о твоем безумии, и враги ощущали жалость по чрезмерности твоего беззакония. Какое великое ослепление! Какая ужасная жестокость! Ни Бога не убоялся ты, ни людей не уважил, ни друзей не постыдился; но все вдруг подверглось у тебя крушению, всего вдруг стал ты лишен. Потому снова скорблю о тебе, несчастный. Ты, который всем возвещал силу Царствия, сам лишил себя Царствия. Ты, который всем внушал страх учения, сам не имел страха Божия пред очами своими. Ты, который проповедовал святыню, сам оказался мерзким. Ты, который хвалился нестяжательностию, сам уличен в хищении денег. Ты, который своими рассуждениями наводил на мысль о наказании от Бога, сам предуготовил себе наказание. Как оплачу тебя? Как восскорблю о тебе? "Како спаде денница восходящая заутра, и сокрушися на земли?" (ср.: Ис. 14: 12). "Всякому слышащему пошумит во обоих ушесех" (1Цар. 3: 11). Как Назорей, сиявший паче золота, очернился паче сажи? Как досточестный сын Сиона соделался сосудом бесполезным? В ком все дивились памятованию Божественных Писаний, того память погибла с шумом! Отличавшийся быстротой разум погиб так мгновенно! Человек с умом обширным учинил такой многосложный грех! Пользовавшиеся твоим учением понесли вред от твоей погибели. Склонявшие слух к твоей беседе заградили себе уши, слыша о твоей погибели. А я плачу, сетую, весь изнемогаю; ем пепел, как хлеб, и, набросив вретище на рану свою, слагаю тебе такие похвалы, лучше же сказать, сочиняя надгробную речь, остаюсь безутешным и неврачуемым, потому что сокрылось от очей моих утешение: "несть пластыря приложити, ниже елея, ниже обязания" (Ис. 1: 6), так болезненна рана моя! Чем исцелюсь?

Поэтому если останется в тебе еще какая надежда спасения, ежели есть в тебе малое какое памятование о Боге, и какое-либо желание будущих благ, и какой ни есть страх наказаний, соблюдаемых нераскаянным, то отрезвись скорее, возведи очи свои на небо, прииди в чувство, отстань от лукавства своего, отряси опьянение, в котором ты теперь, воспротивься тому, кто довел тебя до падения. Укрепись, чтобы встать с земли.

Вспомни Доброго Пастыря, Который, идя за тобою вслед, отнимет тебя, хотя бы оставались только "две голени, или обушие уха" (Ам. 3: 12). Отскочи от нанесшего тебе рану. Вспомни щедроты Бога, Который врачует елеем и вином. Не теряй надежды спасения. Приведи себе на память написанное, что "падаяй востает" и "отвращаяйся обращается" (ср.: Иер. 8: 4), пораженный врачуется, уловленный зверями спасается, исповедующийся не бывает отринут, потому что Господь "не хощет смерти грешника, но еже обратитися и жити ему" (ср.: Иез. 18: 32). Не предавайся нерадению, как впадший "во глубину зол" (Притч. 18: 3). Теперь время отсрочки, время долготерпения, время целения, время исправления. Поползнулся ты? – восстань. Грешил ты? – перестань, не стой на пути грешных, но беги от него прочь. Когда, обратившись, восстанешь, тогда спасешься, потому что здравие приобретается трудами, спасение – потом. Поэтому смотри, желая соблюсти договоры с иными, не нарушь договоров с Богом, заключенных тобою при многих свидетелях.

Итак, не замедли, по каким-нибудь человеческим расчетам, прийти ко мне, потому что, возвратив себе мертвеца своего, я буду плакать, буду ухаживать, буду горько рыдать о сокрушении дщери рода моего. Все тебя приимут, все потрудятся с тобою. Не теряй бодрости, воспомяни дни древние. Возможно спасение, возможно исправление. Дерзай, не отчаивайся. Нет закона, осуждающего на смерть без милосердия, но есть благодать, отлагающая наказание, ожидающая исправления. Двери еще не заперты, Жених слышит, грех еще не господствует. Возобнови борьбу, не медли, будь милосерд сам к себе и ко всем нам о Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава и держава и ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

Письмо 42 (45). К падшему монаху

Некто, отказавшись от большого имения, вступил в монашество, но после весьма благочестивой жизни впал в блуд и в другие беззакония. Св. Василий, живший некогда с ним в Иерусалиме, показывает ему великость греха и соблазна, потом, обнадежив Божиим милосердием, призывает к подвигу примером иудеев и язычников, приводимых к богочестию".

Мысль о тебе пронзает недра моего сердца двояким страхом. Или же какое-то состояние [13] несострадательности ввергает меня в вину человеконенавидения; или опять, когда хочу быть сострадательным и смягчиться к несчастию [14], производит оно [15] недобрую перемену. Посему и намереваясь писать это письмо, хотя при помощи рассудка утвердил я цепенеющую руку, однако же не возмог изменить лица, встревоженного печалию о тебе, и до того стыжусь за тебя, что уста тотчас сжимаются, обращаясь к плачу. Увы мне! о чем буду писать или рассуждать, оставленный на распутии? Если привожу себе на память первоначальное твое суетное поведение, когда окружали тебя богатство и эта по земле пресмыкающаяся слава, то прихожу в ужас. Когда сопровождали тебя и множество льстецов, и кратковременное наслаждение роскоши с явного опасностию и неправедными прибытками; и с одной стороны, опасение начальства рассевало мысли твои о спасении, а с другой – народные волнения приводили в смятение дом твой, и непрерывность бедствий невольно обращала мысль к Тому, Кто силен помочь тебе; когда понемногу начал ты помышлять о Спасителе, Который как поражает тебя страхом к твоей же пользе, так избавляет и покрывает тебя, хотя и посмеиваешься над Ним во время безопасности; когда начал ты упражняться в приобретении честных нравов, с презрением взирая на многобедственное свое богатство, отрекаясь от забот о доме и от сожития с супругой; всецело же воспарив в высоту, как странник и скиталец, проходя селения и города, пришел в Иерусалим, где и я жил с тобою, ублажая подвижнические труды; когда, проводя целые седмицы в посте для Бога, приучал ты себя к любомудрию, как бы бегством спасаясь от обращения с людьми, а вместе приспособляя к себе безмолвие и уединение, уклоняясь от общественных мятежей, грубым вретищем покрывая тело свое и жестким поясом стягивая чресла свои, терпеливо сокрушал свои кости: от невкушения пищи опустевшие внутренности довел до того, что прижались они к хребтовым частям, и хотя отрекся от нежной перевязи, однако же желудок, сжавшийся наподобие тыквы, заставил прильнуть к почкам; и, истощив весь тук плоти, мужественно иссушив все пути в нижних частях тела, частым пребыванием без пищи заключив чрево, сделал, что ребра, наподобие выдавшейся крыши, затеняли собою поверхность чрева, и при изнурении всего телесного состава, в часы ночные исповедуясь Богу, потоками слез умягчал орошаемую браду... И к чему мне описывать все сие в подробности? Вспомни, сколько уст святых привлек ты к своему лобзанию, скольких освященных тел касался объятиями, сколько многие сжимали твои руки как нескверные, сколько было рабов Божиих, которые, как поклонники, притекали, чтобы припасть к твоим коленам?

И какой же конец всего этого? Молва, обвиняющая в любодеянии, пролетая скорее стрелы, уязвляет наш слух, еще более острым жалом терзая нашу внутренность. Какое неистощимое ухищрение обаятеля довело тебя до сего пагубного падения? Какие хитросплетенные сети диавола, опутав тебя, со делали недействительными внушения добродетели? К чему теперь послужат рассказы о твоих трудах? Или не должно верить и сему? И как же не дать веры сокрытому до времени на основании того, что видимо ясно, если обязывал ты страшными клятвами души, притекающей к Богу, когда прямо приписывается диаволу все, что более "ей" и "ни" (ср.: Мф. 5: 37)? Поэтому ты и подверг себя ответственности в гибельном клятвопреступничестве и вместе унизил характер подвижничества, нанес бесчестие Апостолам и Самому Господу, постыдил похваление чистоты, осмеял обет целомудрия. Предметом печальной повести стали мы для пленников; у иудеев и эллинов представляют нас на зрелищах. В мыслях монахов произвел ты разделение; более строгих привел в страх и робость, заставил дивиться еще силе диавола; а в равнодушных поселил страсть к невоздержанию. Ты, со своей стороны, обратил в ничто даже похваление Христа, Который говорит: "дерзайте, Аз победих мир" (Ин. 16: 33) и князя мира. Растворил для отечества чашу бесславия; привел в исполнение сказанное в Притчах: "яко елен уязвлен стрелою в ятра" (Притч. 7: 23). Но что же теперь, брат? Не пал еще столп крепости, не опорочены врачевства обращения, не заперт град убежища. Не оставайся во глубине зол, не отдавай себя человекоубийце. Господь знает, как восставлять сокрушенных. Не беги далеко, но притеки к нам. Восприими опять на себя юношеские труды; новыми добрыми делами истреби в себе пресмыкающееся по земле и грязное сластолюбие. Возведи взор на день скончания, столько уже приблизившийся к жизни нашей, и уразумей, что наконец иудеи и язычники приводятся к богочестию, и не вовсе отрицайся от Спасителя мира. Да не постигнет тебя этот самый ужасный приговор: "не вем вас, откуду есте" (Лк. 13: 27).

Примечание

13. В издании 1911 г.: "предварительное состояние". – Ред.

14. В издании 1911 г.: "к проступкам". – Ред.

15. В издании 1911 г.: "оно во мне". – Ред.

Письмо 43 (46). К падшей деве

Сильно укоряет падшую деву, доказывает обязательность данного и нарушенного ею обета хранить свое девство, изъявляет свою печаль о том, что, оставив Жениха Христа, предалась она растлителю; наконец страхом смерти, Суда и вечного наказания, а также надеждой на Божие милосердие старается расположить ее к покаянию".

Теперь время возгласить оное пророческое слово и сказать: "кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез; и плачуся... о побиенных дщере людий моих?" (Иер. 9: 1). Хотя объемлет их глубокое молчание, хотя однажды навсегда подавлены они бедствием и смертоносным ударом отнято уже у них самое ощущение страдания – однако же нам не должно оставлять без слез такого поражения. А если Иеремия признал достойными тысячекратного оплакивания тех, которые телесно поражены на брани, что должно сказать о таком бедствии душ? "Уязвленнии твои", – сказано, – "не мечьми уязвлени, ниже мертвецы твои умерщвлены ратию" (Ис. 22: 2). Напротив того, оплакиваю жало истинной смерти – тяжкий грех и разжженные стрелы лукавого, которые немилосердо пожигают вместе с телами и души.

Видя на земле такое преступление, без сомнения, громко будут жаловаться Божии законы, которые всегда воспрещают и вопиют, как в древности: "не пожелай жены ближняго твоего" (Втор. 5: 21), так и в Священных Евангелиях: "яко всяк, иже воззрит на жену ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердцы своем" (Мф. 5: 28); теперь же видят, что бесстыдно любодействует сама невеста Владыки, у которой глава – Христос. Будут жаловаться и самые духи святых; и Финеес ревнитель, что ныне невозможно ему взять "сулицу" [16] в руки, наказать преступление телесно; и Иоанн Креститель, что не может, оставив горние обители, как тогда пустыню, прийти для обличения беззакония, и если нужно пострадать, то скорее лишиться главы, нежели отказаться от дерзновения. А может быть, Иоанн (если он, подобно блаженному Авелю, и умерший глаголет еще нам) и ныне вопиет и громче взывает, нежели тогда об Иродиаде: "не достоит ти имети ея" (ср.: Мф. 14: 4). Ибо хотя тело Иоанново, по необходимому требованию естества, подчинилось Божественному определению и язык Иоаннов молчит, однако же "слово Божие не вяжется" (2Тим. 2: 9). Кто даже до смерти простер свое дерзновение, когда уничтожаем был брак подобного ему раба, тот потерпит ли, видя такое поругание святого Господня брачного чертога?

Но ты, которая свергла с себя иго оного Божественного союза, бежала из пречистого брачного чертога истинного Царя и гнусно впала в это бесчестное и нечестивое растление, поелику уже не можешь избегнуть сего горького обвинения и нет у тебя ни средства, ни возможности сокрыть зло, предаешься теперь дерзости. И как "нечестивый", впав "во глубину зол, нерадит" ((ср.: Притч. 18: 3) уже, так и ты отрицаешься от самих условий с истинным Женихом и вопиешь, что ты не дева и никогда не обещалась быть девой, хотя приняла многие условия девства, а многие показала на деле.

Приведи себе на память прекрасное исповедание, какое произнесла ты пред Богом, Ангелами и человеками. Приведи себе на память почтенный собор, священный лик дев, сонм Господень и святых Церкви и престарелую о Христе бабку свою, которая юнеет и цветет еще добродетелию, и матерь, которая соревнует ей о Господе и усильно старается какими-то новыми и необычайными трудами истребить в себе следы навыка, а также и сестру, которая равно подражает обеим, а в ином усиливается и превзойти их и девственными преимуществами превышает заслуги предков, а тебя, сестру свою, как доселе почитала она тебя, и словом, и делом неутомимо призывает к равному подвигу. Приведи себе на память их, и с ними Ангельский лик окрест Бога, и духовную жизнь во плоти, и небесное жительство на земле. Приведи себе на память безмятежные дни, озаренные светом ночи, духовные песни, благозвучное псалмопение, святые молитвы, чистое и нескверное ложе, девственное преспеяние, воздержную трапезу, прекрасно обещающую, что дева твоя сохранена будет нерастленною.

Где же твоя степенная наружность, где благопристойный нрав и простая одежда, приличная деве, прекрасный румянец стыда и благолепная бледность, цветущая от воздержания и бдения и сияющая приятней всякой доброцветности? Сколько раз в молитвах о сохранении девства твоего неоскверненным проливала ты, может быть, слезы. Сколько писем писала к святым и в них просила молиться за тебя не о том, чтобы тебе вступить в человеческий брак, лучше сказать, впасть в это бесчестное растление, но о том, чтобы не отпасть от Господа Иисуса! Сколько даров получила ты от Жениха! Говорить ли о тех почестях, какие ради Его воздавались тебе друзьями Его! Говорить ли и о сожитии с девами и о преспеяниях с ними, о приветливости к тебе дев, о похвалах за девство, о девственных благословениях, о письмах, писанных к тебе как к деве?

Но теперь, при малом возвеянии воздушного духа, действующего ныне "в сынех противления" (Еф. 2: 2), отреклась ты от всего этого; драгоценное свое достояние, стоившее всех усилий, променяла на непродолжительное удовольствие, которое на время услаждает твою гортань, а впоследствии окажется более горьким, чем желчь. Кто при этом не скажет плачевно: "Како бысть блудница град верный Сион" (Ис. 1: 21)?

Сам Господь не возглаголет ли к кому-либо из ходящих ныне в духе Иеремиином: "Видишь ли, "яже сотвори" Мне "дева Израилева"? ((ср.: Иер. 18: 13). Я обручил ее "Себе в вере" и в нетлении, "в правде и в суде, и в милости, и в щедротах" (Ос. 2: 20: 19), как обещал ей и чрез пророка Осию. Но она возлюбила чужих, и хотя жив Я – Муж ее, именуется любодейцей и не боится принадлежать мужу иному".

Что же невестоводитель, божественный и блаженный Павел, как оный древний, так и сей новый, при посредстве и наставлении которого, оставив отеческий дом, вступила ты в союз с Господом? Тот и другой, встревоженные таким бедствием, не скажут ли: "страх бо, егоже ужасахся, прииде ми, и егоже бояхся, срете мя" (Иов 3: 25); "обручих бо" тя "единому мужу деву чисту представити Христови"; и всегда боялся, "да не како, якоже змий Еву прельсти лукавством своим, тако истлеют и разумы" твоя (ср.: 2Кор. 11: 2–3). Поэтому непрестанно старался и тысячами разных сладкопений усмирять в тебе мятеж страстей, и тысячами разных попечений охранять невесту Господню, и всегда описывал тебе жизнь непосягшей, что "непосягшая печется о Господних"(1Кор. 7: 34), чтобы ты была святая и телом, и духом, и изображал тебе достоинства девства, и, именуя тебя храмом Божиим, как бы придавал крылья усердию, восторгая тебя к Иисусу; помогал и страхом бедствия, чтобы ты не пала, говоря: "аще кто Божий храм растлит, растлит сего Бог" (1Кор. 3: 17); присовокупил к сему и то, что ограждал тебя молитвами, "да всесовершенно твое тело и душа, и дух непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа сохранится" (ср.: 1Фес. 5: 23). Но всем этим утомлял себя напрасно, и горек вышел у меня конец сладостных трудов, для тебя понесенных. Снова надобно воздыхать, о ком надлежало радоваться, потому что вот – обольщена ты змиеем злее, нежели Ева. Не только помышления твои растлены, но растлено с ними и тело; и что ужасно, чего не желал бы выговорить, о чем не могу и умолчать (потому что "огнь горящь и палящь в костех моих, и разслабех отвсюду, и не могу носити" (Иер. 20: 9), "взем уды Христовы", сотворила ты "уды блудничи" (ср.: 1Кор. 6: 15). Это – одно из зол, несравнимое с прочими, это новая дерзость в мире! Ибо сказано: "приидите во островы Хеттим и видите, и в Кидар послите, и разсмотрите прилежно, аще сотворена быша таковая, аще премениша язъщы боги своя, и тии не суть бози?" (Иер. 2: 10–11). Но дева изменила славу свою, и слава ее в студе. "Ужасеся небо о сем, и вострепета земля попремногу зело" (ср.: Иер. 2: 12). И теперь глаголет Господь, что "два зла" сотворила дева: "Мене оставила" ((ср.: Иер. 2: 13), истинного святого Жениха святых душ, и прибегла к нечестивому и беззаконному растлителю вместе души и тела, отступила от Бога Спасителя своего и представила "уды" свои "рабы нечистоте и беззаконию" (Рим. 6: 19), "а Мене забы, и хождаше вслед похотника своего" (ср.: Ос. 2: 13), который ей не поможет.

"Унее ему было бы, аще жернов оселский облежал бы о выи его, и ввержен в море, неже да соблазнит" кто деву Господню (Лк. 17: 2). Кичливый раб доходит до такого неистовства, что вторгается на Владычнее ложе! Подобно какому-то разбойнику впадает в такое безумие, что касается даже принесенного в дар Богу, и не сосудов бездушных, но живых тел, в которых обитает душа, сотворенная по образу Божию! Слыхано ли когда от века, чтобы среди города в ясный полдень осмелился кто на царском изображении писать нечистых свиней? "Отверглся"ли "кто" человеческого брака, "без милосердия при двоих или триех свидетелех умирает. Колико мните горшия сподобится муки, иже Сына Божия поправый" и Ему обещавшуюся невесту растливший и духа девства "укоривый" (ср.: Евр. 10: 28–29; Втор. 17: 5)?

Но скажешь: "она пожелала; я не делал ей принуждения против воли". И похотливая госпожа, эта египтянка, сама воспылала страстью к прекрасному Иосифу, но неистовая страсть невоздержной не победила добродетели целомудренного, и хотя насильственно удерживала его руками, однако же он не был принужден к беззаконию.

"Но она сама", – говоришь ты, – решилась на это и уже не была девой: если бы я не согласился, была бы растлена другим". Сказано, что и Сыну Человеческому надлежало быть предану, но "горе человеку тому, имже" предан (ср.: Мк. 14: 21); сказано, что "и соблазном прийти нужда: обаче горе, имже приходит" (ср.: Мф. 18: 7). Сверх того, "еда падаяй не востает, или отвращаяйся не обратится"? (Иер. 8: 4).

Для чего дева отвратилась бесстыдно, хотя слышала, что Жених Христос говорит чрез Иеремию: "и рекох, по внегда прелюбодействовати ей во всех сих, ко Мне обратися. И не обратися" (ср.: Иер. 3: 7). "Или ритины" [17] "несть в Галааде? или врача несть тамо? Чесо ради несть изцелена дщерь людий Моих?" (ср.: Иер. 8: 22). И в Божественном Писании найдешь много пособий от сего зла, много врачевств, спасающих от гибели, – таковы тайны касательно смерти и воскресения, таковы словеса о Страшном Суде и вечном мучении, учения о покаянии и отпущении грехов, тысячекратные оные примеры обращения, драхма, овца и сын, который поглотил свое имение с блудницами, "изгибл бе, и обретеся, мертв бе" и снова "оживе" (ср.: Лк. 15: 32). Воспользуемся сими пособиями от зла, исцелим ими душу свою.

Займись же размышлением о последнем дне (ибо, без сомнения, не будешь ты одна жить вечно); представь себе смятение, сокращение дыхания и час смертный, приближающийся Божий приговор, поспешающих Ангелов, душу в страшном при этом смущении, немилосердно мучимую грешною совестию, обращающую жалостные взоры на тамошнее, наконец, неотвратимую необходимость дальнего оного преселения.

Напиши в мысли своей окончательный переворот в общем житии, когда Сын Божий приидет во славе Своей со Ангелами Своими. Ибо "приидет... и не премолчит" (Пс. 49: 3), когда приидет судить живых и мертвых и воздать каждому по делам его, когда оная труба, прозвучав нечто великое и страшное, возбудит уснувших от века, "и изыдут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение Суда" (Ин. 5: 29). Приведи себе на память видение Даниила, как изводит он Суд пред взоры наши. "Зрях", – говорит, – "дондеже престоли поставишася, и Ветхий денми седе, и одежда Его бела, аки снег, и власи главы Его аки волна чиста... колеса Его огнь палящь. Река огненная течаше исходящи пред Ним: тысяща тысящ служаху Ему, и тмы тем предстояху Ему: судище седе, и книги отверзошася" (Дан. 7: 9–10). Доброе, худое, явное, тайное, дела, слова, помышления – все вдруг ясно открывается во услышание всем, Ангелам и человекам. В каком же положении необходимо будут при этом жившие худо? Где скроется душа, которая вдруг пред взорами стольких зрителей является исполненной срама? Каково будет состояние тела у подвергшегося этим нескончаемым и нестерпимым мучениям там, где огонь неугасимый, червь бессмертно мучительствующий, темное и ужасное дно адово, горькое рыдание, необычайные вопли, плач и скрежет зубов и нет конца страданиям? От всего этого нет избавления по смерти, нет ни способов, ни возможности избыть горьких мучений.

Можно избежать сего ныне. Пока есть возможность, восставим себя от падения и не будем отчаиваться в себе, если исправимся от худых дел. Иисус Христос пришел в мир грешных спасти. "Приидите, поклонимся и припадем Ему, и восплачемся пред" Ним (ср.: Пс. 94: 6). Зовущее нас к покаянию Слово вопиет и взывает: "приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы" (Мф. 11: 28). Итак, есть путь спасения, если желаем. "Пожре смерть возмогши", но твердо знай, что "паки отъят Бог всякую слезу от всякаго лица" кающихся (ср.: Ис. 25: 8). "Верен Господь во всех словесех Своих" (Пс. 144: 13). Не лжет, когда говорит: "аще же будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю: аще же будут яко червленое, яко волну убелю" ((ср.: Ис. 1: 18). Готов исцелить немощь твою великий Врач душ, сей готовый Освободитель не одной твоей души, но и всех душ, порабощенных греху. Его это слово, Его сладостные и спасительные уста изрекли: "не требуют здравии врача, но болящии... Не приидох бо призвати праведники, но грешники на покаяние" (Мф. 9: 12–13). Какое же извинение у тебя или у кого-либо другого, когда Он вопиет сие? Господь хочет избавить тебя от болезненной раны и показать тебе свет из тьмы. Тебя ищет Добрый Пастырь, оставив незаблудших овец. Если отдашься Ему, не замедлит, не погнушается Человеколюбец понести тебя на раменах Своих, радуясь, что нашел овцу Свою изгибшую. Отец востал и ждет возвращения твоего от заблуждения. Исправься только, и когда еще будешь далеко, Он притечет, падет на выю твою, и в дружеские объятия заключит тебя, очищенную уже покаянием. И "в одежду первую" (ср.: Лк. 15: 22) облечет душу, совлекшуюся "ветхаго человека с деяньми его" (Кол. 3: 9) и возложит "перстень" (ср.: Лк. 15: 22) на руки, смывшие с себя кровь смерти, и обует ноги, обратившиеся от пути злого на стезю евангельского мира и объявит день веселия и радости Своим, и Ангелам и человекам, и всячески будет праздновать твое спасение. Аминь "глаголю вам", – говорит Он, – "яко радость бывает на небеси" пред Богом "о единем грешнице кающемся" (ср.: Лк. 15: 7). Если кто из мнящихся стояти осудит, что скоро принята ты, то Сам благий Отец в защищение твое скажет: "возвеселитися и возрадовати подобаше, яко сия" дщерь Моя "мертва бе, и оживе, и изгибла бе, и обретеся" (ср.: Лк. 15: 32).

Василий Великий, святитель

Азбука веры

Примечание

16. Сулица – дротик, копие, пика (см.: Чис. 25: 7–8; Неем. 4:13:16). – Ред.

17. Ритина – смола, бальзам. – Ред.

***

Молитва святителю Василию Великому, архиепископу Кесарии Капподакийской:

• Молитва святителю Василию Великому, архиепископу Кесарии Капподакийской. Святитель Василий Великий - один из величайших богословов и гимнографов, толкователь Писания, церковный благотворитель, аскет, приложил усилия для включения в общецерковную жизнь и упорядочения монашества, до этого развивавшегося стихийно. Активнейший обличитель арианства. Церковь называет его Вселенским учителем. Ему молятся об укреплении веры, монашеского служения, обращения еретиков и маловеров, обращаются за помощью в учебе, делах благотворительности и вообще во всяком занятии. Издавна считается покровителем садов и огородов, которому молятся о даровании щедрого урожая

Акафист святителю Василию Великому:

• Акафист святителю Василию Великому
• Акафист трем святителям Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоустому

Канон святителю Василию Великому

• Канон святителю Василию Великому
• Канон первый трем святителям Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоустому
• Канон второй трем святителям Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоустому

Житийная и научно-историческая литература о святителе Василии Великом:

• Святитель Василий Великий, архиепископ Кесарии Капподакийской - Православие.Ru

Труды святителя Василия Великого:

• "Беседа первая. О посте"
• "Беседа вторая. О посте"
• "Беседа третья. На слова: внемли себе"
• "Беседа четвертая. О Благодарении"
• "Беседа пятая. На память мученицы Иулитты"
• "Беседа шестая. На слова из Евангелия от Луки"
• "Беседа седьмая. К обогащающимся"
• "Беседа восьмая. Говоренная во время голода и засухи"
• "Беседа девятая. О том, что Бог не виновник зла"
• "Беседа десятая. На гневливых"
• "Беседа одиннадцатая. О зависти"
• "Беседа двенадцатая. На начало книги Притчей"
• "Беседа тринадцатая. Побудительная к принятию святого крещения"
• "На упивающихся"
• "Беседа пятнадцатая. О вере"
• "Беседа шестнадцатая. На слова: В начале бе Слово"
• "Беседа семнадцатая. На день святого мученика Варлаама"
• "Беседа восемнадцатая. На день святого мученика Гордия"
• "Беседа девятнадцатая. На день святых четыредесяти мучеников"
• "Беседа двадцатая. О смиренномудрии"
• "Беседа двадцать первая. О том, что не должно прилепляться к житейскому, и о пожаре, бывшем вне церкви"
• "Беседа двадцать вторая. К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями"
• "Беседа двадцать третья. На день святого мученика Маманта"
• "Беседа двадцать четвертая. Против савеллиан, Ария и аномеев"
• "Беседа двадцать пятая. О милости и о суде"
• "Беседа двадцать шестая. Утешение больному"
• "Гомилия на Святое Рождество Христово"
• "Из двадцать седьмой главы книги о Святом Духе, к блаженному Амфилохию"
• "Из двадцать девятой главы книги о Святом Духе, к блаженному Амфилохию"
• "Каноническое послание первое к Амфилохию епископу Иконийскому"
• "Каноническое послание второе к Амфилохию епископу Иконийскому"
• "Каноническое послание третье к Амфилохию епископу Иконийскому"
• "Каноническое послание к хорепископам"
• "Письмо Григорию брату о различии сущности и ипостаси"
• "Послание к Григорию пресвитеру"
• "Послание к Диодору епископу Тарскому"
• "Послание к епископам"
• "Нравственные правила"
• "Подвижнические уставы подвизающимся в общежитии и в отшельничестве"
• "Правила, кратко изложенные в вопросах и ответах"
• "Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах Большой Аскетикон"
• "О подвижничестве"
• "О Предании Церковном"
• "О Святом Духе"
• "Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия"
• "Наставление священнику, которому предстоит служить св. Литургию"
• "Коленопреклоненные молитвы на Троицу"
• "Сотницы"
• "Письма к разным лицам. Часть первая"
• "Письма к разным лицам. Часть вторая"
• "Письма к разным лицам. Часть третья"
• "Беседы на псалмы"
• "Беседы на Шестоднев"
• "Толкование на книгу пророка Исаии"

Читайте другие публикации раздела "Творения православных Святых Отцов"