Молиться ли перед суровой иконой?
Ошибки и "ляпы" в иконописи
Вы никогда не задавались вопросом:
почему на некоторых иконах лица святых до того суровые и
грозные, что страшно смотреть? Зачем святого Христофора
изображали с собачьей головой, что делало его похожим
больше на египетского бога Анубиса, чем на христианского
святого? Допустимо ли изображать Бога-Отца в виде
седовласого старца? Можно ли считать иконами изображения
святых, ангелов кисти Врубеля, Васнецова?
Хотя иконы – почти что ровесники самой
Церкви и пишутся на протяжении веков по строго
определенным канонам, ошибки, разногласия и споры есть и
тут. Как к ним относиться? Выясняем у заведующей
кафедрой иконописи факультета церковных художеств ПСТГУ
Екатерины Дмитриевны Шеко.
Анубис или святой Христофор?
– Екатерина Дмитриевна, в иконописи
существуют спорные сюжеты, которые многих смущают. Один
из самых ярких примеров – изображение святого Христофора
с головой собаки (согласно его житию, он был очень
красив и натерпелся от чрезмерного женского внимания,
поэтому умолял Бога сделать его безобразным, чтобы
избежать искушений. Господь эту просьбу святого выполнил
– авт.). Как к этому относиться?
– Изображение святого Христофора с
песьей головой было запрещено распоряжением Синода от
1722 года. Хотя в народном сознании, чтобы его как-то
выделить на фоне сонма святых, его так продолжали
изображать, даже после запрещения. Но, к примеру, у
сербов или в Западной Европе святой Христофор
изображается по-другому: переносящим через реку мальчика
на плече. Это уже традиция.
– А какая разница между традицией
изображения и каноном?
– В канонах богослужебных – четко
прописаны определенные правила и действия, а вот в
иконописи это сложно сделать, потому что, в общем-то,
здесь всякий канон – это в первую очередь традиция.
Письменно нигде не зафиксировано: нужно писать только
так и никак иначе. Но сама традиция складывалась
поколениями верующих людей, многие из которых своей
подвижнической и молитвенной жизнью взошли на более
высокие ступени Богопознания, чем те, на которых
находимся мы сейчас. Поэтому, изучая традиционные
иконографические приемы, художник-иконописец и сам
постепенно приближается к познанию истины.
Блаженная Матрона – зрячая?
– В результате получается, что каждый
пишет какие-то детали на свое усмотрение. Например,
блаженную Матрону Московскую привычно видеть на иконах с
закрытыми глазами, слепой она изображается на самой
распространенной иконе – Софринской. Но есть и образы,
где она – зрячая. Ведь после Воскресения не будет
увечий... Где тут правда?
– Тут мнения расходятся. Мой духовник
считает, что на иконе изображать ее незрячей
неправильно, и я с ним согласна. Блаженная Матрона
прославлена в лике святых, а поскольку ничего телесного,
в том числе немощей, увечий, ран на небесах уже нет,
значит, она не может быть слепой там.
– Поясните, пожалуйста, почему тогда
принято изображать раны на руках и ногах Спасителя?
– Из текста Евангелия мы знаем, что
Христос воскрес и вознесся телом, и на его руках и ногах
остались следы от гвоздей, а на ребрах – рана от копья.
И Он показал и позволил их осязать апостолу Фоме по
своем Воскресении.
– Изображать или нет увечья на телах
святых на иконах – это как-нибудь регламентировано
канонами?
– В том-то и дело, что не
регламентировано. Слепота, во всяком случае, нигде
больше, кроме образа Матронушки, не изображалась – это
исключительный случай, хотя конечно в истории Церкви
были святые слепцы. Очень жаль, что по поводу
иконографии святой Матроны не вынесено никакого
соборного решения, обязательного для всей Церкви...
Но я считаю, что в случае с этой иконой
важен даже не вопрос о закрытых или открытых глазах, а
нечто другое: наиболее растиражированная икона блаженной
Матроны, на мой взгляд, спорна не только с точки зрения
иконографии. Она очень уродливо написана, этот лик
никакого отношения не имеет даже к сохранившейся
прижизненной фотографии Матронушки: на фото у святой
довольно полное лицо, крупный нос, мягкие, округлые щеки
и приятное выражение лица. А здесь все такое усохшее,
тонкий-претонкий нос, огромный страшный рот, напряженное
лицо, зажмуренные, неспокойные глаза. Неумелая,
некрасивая работа. Да, от портретного сходства можно
отходить, но икона должна обязательно отражать духовную
сторону личности, а не искажать ее.
Иконописный лик – из измученного лица
– Должен ли мастер, рисуя образ,
добиваться максимального внешнего сходства его со
святым?
– Некоторые люди полагают, что
портретное сходство, как элемент плотской природы,
вторично. У Патриарха Тихона, например, очень крупный
нос, и есть иконописцы, считающие, что этого не нужно
отражать, нужно писать его лик в более обобщенной форме,
близкой к традиционной иконографии. Такие вещи
обсуждаются в кулуарах, но никакого общего решения
духовенства, никакого соборного определения по этому
поводу нет.
– Вы считаете, что оно должно быть?
– Мне кажется, да. Все, что происходит в
Церкви, тем более то, что связано с молитвой, должно
серьезно обсуждаться соборно. А ведь икона – это то, что
предназначено помогать нам молиться: человек обращается
к Богу и святым Его посредством иконы.
Те иконы, которые писались в начале
перестройки, очень тщательно обсуждались и иконописцами,
и духовенством. Например, образ Патриарха Тихона,
Амвросия Оптинского, Елизаветы Федоровны – процесс их
создания был длительным, продуманным. Я помню, как все
это происходило. Мне кажется, что тогда это было очень
правильно: во-первых, все молились об этом, во-вторых,
художественная сторона обсуждалось. Позже, когда
канонизировались огромные сонмы святых, не стало
возможности во всех подробностях разбирать вопросы
иконографии каждого из них.
– С чьей иконографией связаны наибольшие
трудности?
– Новомученников непросто писать. Так
как это почти что наши современники, их лица известны, а
это обязывает стремиться к портретному сходству. Но
бывает, что сохранились только лагерные фотографии,
сделанные НКВД. Я писала с такой фотографии священника:
он был обрит, измучен голодом, пытками, допросами,
доведен до последней степени физического истощения,
приговорен к казни – и все это на его лице написано. И
сделать из этого измученного лица просветленный
иконописный лик – это колоссально трудно.
Дореволюционные фотографии – чудесные:
они уже сами по себе иконописны. Например, патриарх
Тихон или Иоанн Кронштадтский – они столько потрудились
на благо Церкви, что их лица уже сами по себе
преображенные. Еще в те времена сохранялась традиция
фотографии: мастер ловил настроение, состояние души. А
фотографии НКВД – они, конечно, жуткие...
Или, например, очень сложная иконография
владыки Луки Войно-Ясенецкого. После многих страшных
эпизодов его жизни у него лицо немного несимметричное,
один глаз плохо видит, и поэтому в его лице присутствует
некая невнятность. Так что надо обладать определенными
талантами, чтобы не просто уметь скопировать
традиционную икону, но создать новый святой образ.
***
Читайте также по теме:
***
О "корпоративной" осторожности
– Сейчас много неканонической иконописи
в Русской Церкви?
– В последние годы ее все больше и
больше, именно потому, что безмолвствуют иерархи: нет
никакого решения, чего делать точно нельзя. Я считаю,
что такого определения было бы достаточно, чтобы
художники не уклонялись в крайности.
У нас есть внутренний сдерживающий
момент, осторожность: люди, которые серьезно занимаются
иконописью, поглядывают друг на друга, советуются,
обсуждают то, что делает один или другой. На Западе,
например, границ фактически нет – они делают все, что
захотят. У нас осторожности больше, но это такая
внутренняя, "корпоративная" норма. Жесткого канона нет.
– А в чем преимущество соблюдения
канонов, что оно дает?
– Я считаю, что знание некоторых правил
и традиций письма дает возможность внутри этих границ
выразить с помощью средств живописи духовную истину.
Есть общие элементы, выработанные веками и проверенные
многими поколениями, которыми удобно показать вещи из
духовной области – и этим пренебрегать неумно. Кроме
того, это связь времен – связь со многими поколениями
верующих, православных праведников и подвижников.
Постановление Синода?! Ну и что?...
– Связь времен чувствуется и в обратном:
заходишь в храм 18-19-го века постройки, поднимаешь
голову, а под куполом – изображение "Новозаветной
Троицы". А ведь поместный Собор Русской Православной
Церкви 17-го века запретил изображать Бога Отца в виде
седобородого старца. Почему такие изображения остаются в
храмах до сих пор?
– Это изображение – результат западного
влияния. В 17-18 веках в России был страшный сумбур,
Церковь была обезглавлена – при Петре Первом появился
Синод как государственный орган церковного управления.
Авторитет Православной Церкви был задавлен авторитетом
государства. Запрет Собора хоть и появился, но, тем не
менее, в 19 веке он абсолютно игнорировался.
– Неужели постановление Собора не имело
обязательной силы?
– Да, видимо, не имело. Хотя и
позволения официального на такие изображения тоже не
было, его нет и по сей день. Но у нас, я предполагаю,
иерархия почему-то опасается стеснить свободу художника.
Не знаю почему. Искусствоведам на откуп отдается вся
сфера обсуждения иконографии, а духовенство часто от
этого отстраняется, считая себя не компетентными. Хотя
бывает и обратная крайность: когда батюшки делают, как
считают нужным, ни с кем не считаясь. Общего мнения
Церкви, к сожалению, не формулируется.
Да что Рублев? Можно лучше сделать!
– Признает ли Церковь картины художников
19-20 веков – В.М. Васнецова, М.А. Врубеля и др. – за
иконы?
– Опять же, единого мнения Церкви нет:
одни признают эти картины иконами, другие – нет. По
поводу икон Васнецова, Нестерова или Врубеля никто не
высказался из иерархов, никто не сказал на съезде или
Соборе, что хорошо, что плохо, где граница дозволенного.
– Но априори – можно академический
рисунок считать иконой?
– Да, иногда можно. Но это не значит,
что нужно стремиться к академизму.
Мне вспоминается такой пример. Я
работала над проектом восстановления росписей в храме
Христа Спасителя, и там, в частности, был спор: многие
говорили, что первоначальную академическую роспись
восстанавливать не нужно, нужно сделать принципиально
новое – мозаику современную, например. В это время
приходит какой-то художник и заявляет: "Ну, конечно, это
никуда не годится, надо сделать настоящую фреску..." Его
спрашивают: "А какие образцы вы предлагаете взять?" Тот
отвечает: "Вот, Рублев, например... Да что Рублев? Можно
же лучше сделать". И когда он это сказал, все поняли:
лучше не надо! Потому что когда человек говорит, что он
лучше Рублева сделает, это уже вызывает сомнения.
– Но так, как Андрей Рублев, уже,
наверное, никто не пишет. Иконы 14-15 веков – это один
стиль, иконы эпохи ренессанса – другой, а современные
иконы – третий, причем их не перепутаешь. Почему так?
– На иконописи отражается вся обстановка
жизни, все события, зрительные образы и мысли людей. Во
времена Рублева, когда не было ни телевидения, ни
киноиндустрии, ни такого огромного количества
полиграфических изображений, как сейчас, наблюдался
взлет иконописи.
В 17-м веке еще появлялись прекрасные
образцы – определенный уровень сохранялся, но в
иконописи стала видна и некая сумбурность, чрезмерное
увлечение "узорочьем". Была утрачена глубина содержания
образа. А уж 18 век – это падение, потому что то, что
творили в то время с Церковью, на иконописи не могло не
отразиться: были убиты, замучены многие иерархи, всякая
православная традиция, всякая преемственность считалась
ретроградством и жестоко искоренялась, появился страх
сделать что-то неугодное власти. Это сказалось на всем,
отложилось "на подкорке".
– А чем объяснить то, что на иконах
исчезли, скажем, средневековые несимметричности,
непропорционально большие головы, например?
– Они исчезли, потому что художники
знают, как правильно пропорционировать человеческие
тела. А диспропорции и уродство не могут быть самоцелью
иконописи.
– Но, например, на кипрских иконах такие
диспропорции сохранились... Они что, ничему не научились?
– Это зависит от школы. Греки тоже
древние традиции стараются сохранить, они не идут через
академический рисунок. Рублев, Дионисий не потому
пропорции изменяли, что не умели рисовать академически,
а потому что они были очень талантливы и свободны от
шор. А у нас считается, что если художник хорошо освоит
академический рисунок, значит, он будет хорошо писать
иконы. На самом деле он будет писать так же, как писали
более поздние иконописцы – 16-17 веков: правильное
пропорционирование, правильная перспектива, правильная
передача объема. Это две крайности: либо человек ничего
не умеет и "калякает", как получается, либо он серьезно
учится академической живописи – в Суриковском институте,
например, – потом пытается себя сломать и перейти к
иконописной технике. А это очень тяжело.
"Зачем молиться перед иконой, если она
"молчит"?"
– Современная иконопись не стала ли
более реалистичной?
– Да нет. Это зависит от того, насколько
привычки художника, пришедшие из академического письма,
влияют, часто неосознанно, на его работу как иконописца.
– Когда лицо на иконе получается слишком
суровым, строгим – это ошибка? Или сквозь эту суровость
надо видеть что-то иное?
– Это просто неумение.
Почему надо пользоваться образцами?
Классики иконописи в своих работах показали, как может
быть прекрасен лик. Они дали некий образец и если мы к
нему приблизимся – это будет уже очень много. А если мы
будет самостийничать, то, скорей всего, ничего хорошего
не получится. Потому что у нас сейчас очень искаженный
образ жизни.
– Что сейчас происходит в иконописи?
– Сейчас есть масса людей, совершенно не
знакомых с классикой и совершенно не умеющих писать.
Иконопись стала очень доходным ремеслом, поэтому писать
образы ринулись все, кому не лень. Даже те, кто написал
2-3 иконы, уже стали называть себя иконописцами. Продать
икону гораздо проще, быстрее и выгодней сегодня, чем
продать какой-нибудь пейзаж. Так что любую икону сейчас
с руками отрывают. В лавках смотришь – такие страшные
бывают образы, а ведь они покупаются кем-то. Рынок как
губка, он еще не насыщен. Ошибок огромное количество.
– Где все-таки, по-вашему, критерий, по
которому можно сказать: это икона хороша, а эта – нет?
– Мне кажется, что главное содержание
образа – даже если живопись академическая – это
состояние духа изображаемого. Есть академические иконы,
которые очень духовны: икона Дмитрия Ростовского, Иосафа
Белгородского, Валаамская икона Богоматери. Там передано
состояние "обожения" – бесстрастие, твердость и в то же
время доброжелательность, умиротворенность. А иначе,
зачем молиться перед иконой, если она "молчит".
Например, как у Врубеля – какие-то жуткие, безумные
взгляды. Форма – формой, но главное, чтобы было
содержание.
Валерия Посашко
Православие и мир - 21.04.2010.
|
