Почему иконы не улыбаются?
Шотландцы, в отличие от англичан, люди
очень живые и во многом на нас похожие, поэтому редко
беседы заканчивались только оговоренными темами. Лекции
– другое дело. Здесь особенно наглядно выявилась разница
между протестантами и католиками. Первые были
старательны, не опаздывали, аккуратно вели записи,
задавали въедливые вопросы. Со вторыми я ощущал себя как
дома, в России. После лекций католикам оставалось
чувство, что я старался сеять против ветра. Записи
большей частью слушателями не велись – все пронизывала
атмосфера теплого и доброжелательного разгильдяйства...
 Поразивший меня вопрос был задан как раз
"протестантской стороной". Один из моих самых
старательных слушателей, Алекс, в конце наших встреч
подошел ко мне и, волнуясь, словно дело касалось чегото
очень личного, заявил:
– И все-таки я не понимаю, почему вы не
пишете Христа улыбающимся. Ведь это означает, что вы
игнорируете тот факт, что Он стал человеком и Ему был
присущ эмоциональный мир. Да! Он улыбался, смеялся и
плакал. Вы изображаете Его Вседержителем, Жизнодавцем,
Судией, – всё это важно и правильно. Но когда Христос
безэмоционален, мне, да и другим, трудно поверить, что
Он стал одним из нас!
Горячий посыл обычно сдержанного Алекса
поверг меня в недоумение. И этому было несколько причин.
Во-первых. На основании специально
подобранного материала у меня была выстроена целая
лекция на тему "Что не является иконой". Не иконой, в
частности, являлась работа филиппинского художника
"Смеющийся Христос", на которой был изображен славный
парень с аккуратно подстриженной бородкой, зашедшийся в
каком-то самозабвенном смехе.
Я сразу узнал его – это герой вечеринок
и походов с гитарой на природу, человек легкого
характера, любимец женщин и сам их большой поклонник,
добрый приятель. На каком основании такого парня
наградили Именем Бога – загадка. Мы обсудили
правомочность подобных изображений – и все вместе,
включая Алекса, согласились в их неприемлемости.
Во-вторых. Я терпеливо объяснял, и не
раз, почему нашему богослужению присущ иной ритм и иной
настрой, нежели эмоциональному протестантскому собранию.
На вопрос "почему вы во время службы не
выражаете радости о Господе?" никогда не имело смысла
отвечать в лоб. Наоборот, нужно было пользоваться
возможностью рассказать людям о суточном, недельном и
годовом богослужебном круге, символике нашей литургии и
том бремени великого смысла, которое ложится на плечи
наших пастырей вместе с их буквально нелегким
облачением. Обычно этого было достаточно и вопросов
больше не повторяли, а самым негативным отзывом был
следующий: "Да, православие очень высоко, очень. Это не
для людей". Но я старательно объяснял взаимосвязь иконы
и литургии и то, что икона несет на себе высокий строй
нашего богослужения. Вроде бы все с этим соглашались.
И, наконец, была третья причина крепко
задуматься. До меня дошло, что, как ныне модно говорить,
"миссия невыполнима" и что цель не достигнута. Я
привязался душой к своим еретикам и высоко ценил их
искреннее старание постигнуть мир православия и значение
иконы, но... Исписанная тетрадка Алекса была напрасным
трудом – он так ничего и не понял.
"Смысл иконы словами не передашь. Без
опыта молитвы мы, глядя на икону, упремся в самих себя", – думал я.
Пауза затянулась, и я привел первый
аргумент, пришедший в голову, – "от Писания":
– В Евангелии не сказано, что Он
улыбался и смеялся. Ему было известно, чем кончится Его
земной путь. Зато сказано, что Он плакал.
– Ну, так и напишите Его плачущим! Вы же
можете! Да уж, мы можем.. Мне вспомнилась греческая
иконка, на которой плачущий Господь держит на руках
трупик абортированного младенца над горкой таких же
трупиков, – и печаль моя стала совершенной. Покидал я
церковный холл в глубоких раздумьях.
– Вас подвезти?.. Ко мне обратилась
молодая многодетная мама с характерным британским
румянцем на щеках. Я не помнил ее имени: по понятным
причинам она приходила нечасто. Мы сели в машину и
практически сразу попали в редкую для этого города
пробку. Пользуясь временем, я поделился своей скорбью об
Алексе. Она живо ответила:
– Не понимаю, почему у Алекса проблемы.
Это же так просто. Если мы приписываем Господу какую-то
эмоцию, если мы изображаем ее на иконе, то мы лишаем Его возможности действовать. Я удивился: откуда у
протестантки такое знание?
– Ну да! – продолжала она.
– Допустим, подходит человек к иконе,
начинает молиться – и Господь с иконы смотрит милостиво.
А другой подойдет – Он посмотрит грозно. Или так, как Он
считает нужным, – и человек это почувствует.
Конечно, это не икона меняет лик, все
происходит у нас внутри. Но если мы изобразим какую-то
эмоцию, то и Господа, и самих себя лишим возможности этого контакта.
Представьте – всегда улыбается или всегда плачет...
Машины начали движение.
– Лично у меня никогда не было проблем с
иконами... Пробка рассосалась, и перед нами открылось чистое шоссе.
– И вообще "Добротолюбие" – это моя
любимая книга, – неожиданно призналась она. И прибавила газу...
Павел Бусалаев
Православие и мир - 05.04.2010.
Фото - икона "Спас-Вседержитель", Синай
Примечание МС. Объяснение
"нейтральности" образов такое как и "нейтральности"
чтение молитв за богослужением. В храм молится приходят
люди в разными настроениями. В нейтральном образе и
молитве верующий может увидеть то, что ему нужно. А не
так: у человека горе или покаянное настроение - на
на него смотрит "улыбающийся" Господь, или у человека
радость - а на него смотрит с иконы "грозный" Христос.
|
