Весёлая Масленица - как это было сто лет
назад
Масленица... Я и теперь ещё чувствую это
слово, как чувствовал его в детстве: яркие пятна, звоны
- вызывает оно во мне; пылающие печи, синеватые волны
чада в довольном гуле набравшегося люда, ухабистую
снежную дорогу, уже замаслившуюся на солнце, с ныряющими
по ней весёлыми санями, с весёлыми конями в розанах, в
колокольцах и бубенцах, с игривыми переборами гармоньи.
Борис Кустодиев. Масленица
Или с детства осталось во мне чудесное,
непохожее ни на что другое, в ярких цветах и позолоте,
что весело называлось - "масленица"? Она стояла на
высоком прилавке в банях. На большом круглом прянике -
на блине? - от которого пахло медом - и клеем пахло! - с
золочеными горками по краю, с дремучим лесом, где
торчали на колышках медведи, волки и зайчики, -
поднимались чудесные пышные цветы, похожие на розы, и
все это блистало, обвитое золотою канителью... Чудесную
эту "масленицу" устраивал старичок в Зарядье, какой-то
Иван Егорыч. Умер неведомый Егорыч - и "масленицы"
исчезли. Но живы они во мне. Теперь потускнели
праздники, и люди как будто охладели. А тогда... все и
все были со мною связаны, и я был со всеми связан, от
нищего старичка на кухне, зашедшего на "убогий блин", до
незнакомой тройки, умчавшейся в темноту со звоном. И Бог
на небе, за звездами, с лаской глядел на всех,
масленица, гуляйте! В этом широком слове и теперь еще
для меня жива яркая радость, перед грустью... - перед
постом?
Оттепели все чаще, снег маслится. С
солнечной стороны висят стеклянною бахромою сосульки,
плавятся-звякают о льдышки. Прыгаешь на одном коньке, и
чувствуется, как мягко режет, словно по толстой коже.
Прощай, зима! Это и по галкам видно, как они кружат
"свадьбой", и цокающий их гомон куда-то манит. Болтаешь
коньком на лавочке и долго следишь за черной их кашей в
небе. Куда-то скрылись. И вот проступают звезды. Ветерок
сыроватый, мягкий, пахнет печеным хлебом, вкусным дымком
березовым, блинами. Капает в темноте, - масленица идет.
Давно на окне в столовой поставлен огромный ящик:
посадили лучок, "к блинам"; зеленые его перышки -
большие, приятно гладить. Мальчишка от мучника кому-то
провез муку. Нам уже привезли: мешок голубой крупчатки и
четыре мешка "людской". Привезли и сухих дров,
березовых. "Еловые стрекают, - сказал мне ездок Михаила,
- "галочка" не припек. Уж и поедим мы с тобой блинков!"
Я сижу на кожаном диване в кабинете.
Отец, под зеленой лампой, стучит на счетах.
Василь-Василич Косой стреляет от двери глазом. Говорят,
о страшно интересном, как бы не срезало льдом под
Симоновом барки с сеном, и о плотах-дровянках, которые
пойдут с Можайска.
- А нащот масленой чего прикажете? Муки
давеча привезли робятам...
- Сколько у нас харчится?
- Да... плотников сорок робят подались
домой, на маслену... - поокивает Василь-Василич, -
володимерцы, на кулачки биться, блины вытряхать, сами
знаете наш обычай!.. - вздыхает, посмеиваясь, Косой.
- Народ попридерживай, весна... как
тараканы поразбегутся. Человек шестьдесят есть?
- Робят-то шестьдесят четыре. Севрюжины
соленой надо бы...
- Возьмешь. У Жирнова как?..
- Паркетчики, народ капризный! Белужины
им купили да по селедке...
- Тож и нашим. Трои блинов, с пятницы
зачинать. Блинов вволю давай. Масли жирней. На припек
серого снетка, ко щам головизны дашь.
- А нащот винца, как прикажете? -
ласково говорит Косой, вежливо прикрывая рот.
- К блинам по шкалику.
- Будто бы и маловато-с?.. Для
прощеного... проститься, как говорится.
- Знаю твое прощанье!..
- Заговеюсь, до самой Пасхи ни капли в
рот.
- Два ведра - будет?
- И довольно-с! - прикинув, весело
говорит Косой. - Заслужут-с, наше дело при воде,
чижолое-с.
Отец отдает распоряжения. У Титова, от
Москворецкого, для стола - икры свежей, троечной, и
ершей к ухе. Вязиги у Колганова взять, у него же и
судаков с икрой, и наваги архангельской, семивершковой.
В Зарядье - снетка белозерского, мытого. У Васьки
Егорова из садка стерлядок...
- Преосвященный у меня на блинах будет в
пятницу! Скажешь Ваське Егорову, налимов мерных пару для
навару дал чтобы, и плес сомовий. У Палтусова икры для
кальи, с отонкой, пожирней, из отстоя...
Василий
Суриков "Взятие снежного города" (1891)
- П-маю-ссс... - говорит Косой, и в
горле у него хлюпает. Хлюпает и у меня, с гулянья.
- В Охотном у Трофимова - сигов пару,
порозовей. Белорыбицу сам выберу, заеду. К ботвинье
свежих огурцов-У Егорова в Охотном. Понял?
- П-маю-ссс... Лещика еще, может?.. Его
первосвященство, сказывали?..
- Обязательно, леща! Очень преосвященный
уважает. Для ливных и по расстегаям - Гараньку из
Митриева трактира. Скажешь - от меня. Вина ему - ни
капли, пока не справит!.. Как мастер - так пьяница!..
- Слабость... И винца-то не пьет,
рябиновкой избаловался. За то из дворца и выгнали... Как
ему не дашь... запасы с собой носит!
- Тебя вот никак не выгонишь, подлеца!..
Отыми, на то ты и...
- В прошлом годе отымал, а он на меня с
ножо-ом!.. Да он и нетверезый не подгадит, кухарку вот
побить может... выбираться уж ей придется. И с посудой
озорничает, все не по нем. Печку велел перекладать,
такой-то царь-соломон!..
Я рад, что будет опять Гаранька и будет
дым коромыслом. Плотники его свяжут к вечеру и повезут
на дровнях в трактир с гармоньями.
Масленица в развале. Такое солнце, что
разогрело лужи. Сараи блестят сосульками. Идут парни с
веселыми связками шаров, гудят шарманки. Фабричные,
внавалку, катаются на извозчиках с гармоньей. Мальчишки
"в блина играют": руки назад, блин в зубы, пытаются друг
у друга зубами вырвать - не выронить, весело бьются
мордами.
Просторная мастерская, откуда вынесены
станки и ведерки с краской, блестит столами: столы
поструганы, для блинов. Плотники, пильщики, водоливы,
кровельщики, маляры, десятники, ездоки - в рубахах
распояской, с намасленными головами, едят блины. Широкая
печь пылает. Две стряпухи не поспевают печь. На
сковородках, с тарелку, "черные" блины пекутся и
гречневые, румяные, кладутся в стопки, и ловкий десятник
Прошин, с серьгой в ухе, шлепает их об стол, словно дает
по плеши. Слышится сочно - ляпп! Всем по череду: ляп...
ляп... ляпп!.. Пар идет от блинов винтами. Я смотрю от
двери, как складывают их в четверку, макают в горячее
масло в мисках и чавкают. Пар валит изо ртов, с голов.
Дымится от красных чашек со щами с головизной, от
баб-стряпух, со сбившимися алыми платками, от их
распаленных лиц, от масленых красных рук, по которым,
сияя, бегают желтые язычки от печки. Синеет чадом под
потолком. Стоит благодатный гул: довольны.
- Бабочки, подпекай... с припечком - со
снеточком!..
Кадушки с опарой дышат, льется-шипит по
сковородкам вспухает пузырями. Пахнет опарным духом,
горелым маслом ситцами от рубах, жилым. Все чаще
роздыхи, передышки вздохи. Кое-кто пошабашил, селедочную
головку гложет. Из медного куба - паром, до потолка.
- Ну, как, робятки?.. - кричит
заглянувший Василь-Василич, - всего уели? - заглядывает
в квашни. - Подпекай-подпекай, Матреш... не жалей
подмазки, дадим замазки!..
Гудят, веселые.
- По шкаличку бы еще, Василь-Василич...
- слышится из углов, - блинки заправить.
- Ва-лляй!.. - лихо кричит Косой. -
Архирея стречаем, куда ни шло...
Гудят. Звякают зеленые четверти о
шкалик. Ляпают подоспевшие блины.
- Хозяин идет!.. - кричат весело от
окна.
Отец, как всегда, бегом, оглядывает
бойко.
- Масленица как, ребята? Все довольны?..
- Благодарим покорно... довольны!..
- По шкалику добавить! Только смотри,
подлецы... не безобразить!..
Не обижаются: знают - ласка. Отец берет
ляпнувший перед ним блинище, дерет от него лоскут,
макает в масло.
- Вкуснее, ребята, наших! Стряпухам - по
целковому. Всем по двугривенному, на масленицу!
Так гудят, - ничего и не разобрать. В
груди у меня спирает. Высокий плотник подхватывает меня,
швыряет под потолок, в чад, прижимает к мокрой, горячей
бороде. Суют мне блина, подсолнушков, розовый пряник в
махорочных соринках, дают крашеную ложку, вытерев круто
пальцем, - нашего-то отведай! Все они мне знакомы, все
ласковы. Я слушаю их речи, прибаутки. Выбегаю на двор.
Тает большая лужа, дрызгаются мальчишки. Вываливаются -
подышать воздухом, масленичной весной. Пар от голов
клубится. Потягиваются сонно, бредут в сушильню -
поспать на стружке.
Поджидают карету с архиереем.
Василь-Василич все бегает к воротам. Он без шапки.
Из-под нового пиджака розовеет рубаха под жилеткой,
болтается медная цепочка. Волосы хорошо расчесаны и
блещут. Лицо багровое, глаз стреляет "двойным зарядом",
Косой уж успел заправиться, но до вечера "достоит".
Горкин за ним досматривает, не стегнул бы себе в
конторку. На конторке висит замок. Я вижу, как
Василь-Василич вдруг устремляется к конторке, но что-то
ему мешает. Совесть? Архиерей приедет, а он дал слово,
что "достоит". Горкин ходит за ним, как нянька:
- Уж додержись маненько, Василич...
Опосля уж поотдохнешь.
- Д-держусь!.. - лихо кричит Косой. -
Я-то... дда не додержусь?..
Песком посыпано до парадного. Двери
настежь.
Марьюшка ушла наверх, выселили ее из
кухни. Там воцарился повар, рыжий, худой Гаранька, в
огромном колпаке веером, мелькает в пару, как страх. В
окно со двора мне видно, как бьет он подручных скалкой.
С вечера зашумел. Выбегает на снег, размазывает на
ладони тесто, проглядывает на свет зачем-то.
- Мудрователь-то мудрует! - с почтением
говорит Василь-Василич. - В царских дворцах служил!..
- Скоро ли ваш архирей наедет?.. Срок у
меня доходит!.. - кричит Гаранька, снежком вытирая руки.
С крыши орут - едет!..
Карета, с выносным, мальчишкой. Келейник
соскакивает с козел, откидывает дверцу. Прибывший раньше
протодьякон встречает с батюшками и причтом. Ведут
архиерея по песочку, на лестницу. Протодьякон ушел
вперед, закрыл собою окно и потрясает ужасом:
Исполла э-ти де-спо-та-ааааа...
Рычанье его выкатывается в сени, гремит
по стеклам, на улицу. Из кухни кричит Гаранька:
- Эй, зачинаю расстегаи!..
- Зачина-ай!.. - кричит Василь-Василич
умоляющим голосом и почему-то пляшет.
Сгол огромный. Чего только нет на нем!
Рыбы, рыбы... Икорницы в хрустале, во льду, сиги в
петрушке, красная семга, лососина,
белорыбица-жемчужница, с зелеными глазками огурца, глыбы
паюсной, глыбы сыру, хрящ осетровый в уксусе фарфоровые
вазы со сметаной, в которой торчком ложки, розовые
масленки с золотистым кипящим маслом на камфорках,
графинчики, бутылки... Черные сюртуки, белые и палевые
шали, "головки", кружевные наколочки...
- Все о Масленице - раздел публикаций, посвященных празднованию Масленицы, рассуждения о христианской сути ее обрядов и действий. Масленичные рецепты. Как превратить Масленицу в вакханалию язычества...
- Масленица: 10 лучших рецептов - Православие и мир
- Масленица - языческий или христианский праздник? - Даниил Крапчунов
- В Масленице блины не главное. Сегодня мы становимся свидетелями процесса возрождения масленичных традиций, и не только в нашем регионе, но те формы проведения праздника, которые мы видим сегодня, зачастую к традиционной Масленице не имеют никакого отношения, кроме названия... - Даниил Крапчунов
- Актуализация проблемы христианского и языческого в народной культуре Является ли святочное колядование или масленица языческим пережитком или это древний и истинно христианский обычай? - Даниил Крапчунов
- Христианский или языческий праздник – масленица? - иерей Дмитрий Кулигин
- Поговорим о масленице. Священники о Масленице. Мы попросили пастырей высказать свое мнение по поводу масленицы, ответить на вопрос: как нужно относится к этому парадоксу, к этой антиномии праздника и предначинания постнического делания? Как христианину правильно провести эти дни? - Православие.Ru
- Масленица – миссионерская удача Русской Церкви. Масленица – невероятная миссионерская удача Русской Церкви, полностью переосмыслившей смысл весеннего карнавального буйства. В языческой культуре оно означало возврат в первобытный хаос, в начальную точку бытия... - иеромонах Димитрий Першин
- От язычества к христианству, или Как провести Масленицу. Насколько обычаи и традиции празднования Масленицы соответствуют христианскому духу? Допустимо ли православному человеку участвовать в народных гуляниях и сжигать соломенное чучело? Может ли этот праздник научить нас милосердию? - иерей Сергий Звонарев
- Церковь никогда не допускала смешения понятия Недели о Страшном Суде с языческими элементами - священнослужители о Масленице - Русская линия
- Святой Великий пост при дверех: проповедь в Прощеное воскресенье - архимандрит Иоанн Крестьянкин
***
Несут блины, под покровом.
- Ваше преосвященство!..
Архиерей сухощавый, строгий, - как
говорится, постный. Кушает мало, скромно. Протодьякон -
против него, громаден, страшен. Я вижу с уголка, как
раскрывается его рот до зева, и наваленные блины, серые
от икры текучей, льются в протодьякона стопами. Плывет к
нему сиг, и отплывает с разрытым боком. Льется масло в
икру, в сметану. Льется по редкой бородке протодьякона,
по мягким губам, малиновым.
- Ваше преосвященство... а
расстегайчика-то к ушице!..
- Ах, мы, чревоугодники... Воистину,
удивительный расстегай!.. - слышится в тишине, как
шелест, с померкших губ.
- Самые знаменитые, гаранькинские
расстегаи, ваше преосвященство, на всю Москву-с!..
- Слышал, слышал... Наградит же Господь
талантом для нашего искушения!.. Уди-ви-тельный
расстегай...
- Ваше преосвященство... дозвольте
просить еще?..
- Благослови, преосвященный владыко... -
рычит протодьякон, отжевавшись, и откидывает ручищей
копну волос.
- Ну-ну, отверзи уста, протодьякон,
возблагодари... - ласково говорит преосвященный. -
Вздохни немножко...
Василь-Василич чего-то машет, и вдруг
садится на корточки! На лестнице запруда, в передней
давка. Протодьякон в славе: голосом гасит лампы и
выпирает стекла. Начинает из глубины, где сейчас у него
блины, кажется мне, по голосу-ворчанью. Волосы его ходят
под урчанье. Начинают дрожать лафитнички - мелким
звоном. Дрожат хрустали на люстрах, дребезгом отвечают
окна. Я смотрю, как на шее у протодьякона
дрожит-набухает жила, как склонилась в сметане ложка...
чувствую, как в груди у меня спирает и режет в ухе.
Господи, упадет потолок сейчас!..
Борис Кустодиев "Зима" (1916)
Преосвященному и всему освященному
собору... и честному дому сему...
- мно-га-я... ле... т-та-а-ааааааа!!!
Гукнуло-треснуло в рояле, погасла в углу
перед образом лампадка!.. Падают ножи и вилки. Стукаются
лафитнички. Василь-Василич взвизгивает, рыдая:
- Го-споди!..
От протодьякона жар и дым. На трех
стульях раскинулся. Пьет квас. За ухою и расстегаями -
опять и опять блины. Блины с припеком. За ними заливное,
опять блины, уже с двойным припеком. За ними осетрина
паровая, блины с подпеком. Лещ необыкновенной величины,
с грибками, с кашкой... наважка семивершковая, с
белозерским снетком в сухариках, политая грибной
сметанкой... блины молочные, легкие, блинцы с яичками...
еще разварная рыба с икрой судачьей, с поджарочкой...
желе апельсиновое, пломбир миндальный - ванилевый...
Архиерей отъехал, выкушав чашку чая с
апельсинчиком - "для осадки". Отвезли протодьякона,
набравшего расстегайчиков в карманы, навязали ему в
кулек диковинной наваги, - "зверь-навага!". Сидят в
гостиной шали и сюртуки, вздыхают, чаек попивают с
апельсинчиком. Внизу шумят. Гаранька требует еще бутылку
рябиновки и уходить не хочет, разбил окошко. Требуется
Василь-Василич - везти Гараньку, но Василь-Василич
"отархареился, достоял", и теперь заперся в конторке.
Что поделаешь - масленица! Гараньке дают бутылку и
оставляют на кухне: проспится к утру. Марьюшка сидит в
передней, без причала, сердитая. Обидно: праздник у
всех, а она... расстегаев не может сделать! Загадили всю
кухню. Старуха она почтенная. Ей накладывают блинков с
икоркой, подносят лафитничек мадерцы, еще подносят. Она
начинает плакать и мять платочек:
- Всякие пирожки могу, и слоеные, и
заварные... и с паншетом, и кулебяки всякие, и любое
защипное... А тут, на-ка-сь... незащипанный пирожок не
сделать! Я ему расстегаями нос утру! У Расторгуевых
жила... митрополиты ездили, кулебяки мои хвалили...
Ее уводят в залу, уговаривают спеть
песенку и подносят еще лафитничек. Она довольна, что все
ее очень почитают, и принимается петь про "графчика,
разрумяного красавчика":
На нем шляпа со пером,
Табакерка с табако-ом!..
И еще, как "молодцы ведут коня под
уздцы... конь копытом землю бьет, бел-камушек выбиет..."
- и еще удивительные песни, которых никто не знает.
В субботу, после блинов, едем кататься с
гор. Зоологический сад, где устроены наши горы, - они из
дерева и залиты льдом, - завален глубоким снегом,
дорожки в сугробах только. Видно пустые клетки с сухими
деревцами; ни птиц, ни зверей не видно. Да теперь и не
до зверей. Высоченные горы на прудах. Над свежими
тесовыми беседками на горах пестро играют флаги.
Рухаются с рычаньем высокие "дилижаны" с гор, мчатся по
ледяным дорожкам, между валами снега с воткнутыми в них
елками. Черно на горах народом. Василь-Василич
распоряжается, хрипло кричит с верхушки; видно его
высокую фигуру, в котиковой, отцовской, шапке. Степенный
плотник Иван помогает Пашке-конторщику резать и выдавать
билетики, на которых написано - "с обеих концов по
разу". Народ длинным хвостом у кассы. Масленица погожая,
сегодня немножко закрепило, а после блинов - катается.
- Милиен народу! - встречает
Василь-Василич. - За тыщу выручки, кательщики не
успевают, сбились... какой черед!..
- Из кассы чтобы не воровали, - говорит
отец и безнадежно машет. - Кто вас тут усчитает!..
- Ни Бо-же мой!.. - вскрикивает
Василь-Василич, - кажные пять минут деньги отымаю, в
мешок ссыпаю, да с народом не сообразишься, швыряют
пятаки, без билетов лезут... Эна, купец швырнул!
Терпения не хватает ждать... Да Пашка совестливый... ну,
трешница проскочит, больше-то не уворует,
будь-покойны-с.
По накатанному лотку втаскивают
веревками вернувшиеся с другой горы высокие сани с
бархатными скамейками, - "дилижаны", - на шестерых.
Сбившиеся с ног катальщики, статные молодцы, ведущие
"дилижаны" с гор, стоя на коньках сзади, весело в меру
пьяны. Работа строгая, не моргни: крепко держись за
поручни, крепче веди на скате, "на корыте".
- Не изувечили никого, Бог миловал? -
спрашивает отец высокого катальщика Сергея, моего
любимца.
- Упаси Бог, пьяных не допускаем-с. Да
теперь-то покуда мало, еще не разогрелись. С огнями вот
покатим, ну, тогда осмелеют, станут шибко одолевать... в
шею даем!
И как только не рухнут горы! Верхушки
битком набиты, скрипят подпоры. Но стройка крепкая:
владимирцы строили-на совесть.
Сергей скатывает нас на "дилижане". Дух
захватывает, и падает сердце на раскате. Мелькают елки,
стеклянные разноцветные шары, повешенные на проволоках,
белые ленты снега. Катальщик тормозит коньками,
режет-скрежещет льдом. Василь-Василич уж разогрелся,
пахнет от него пробками и мятой. Отец идет считать
выручку, а Василь-Василичу говорит - "поручи надежному
покатать!". Василь-Василич хватает меня, как узелок, под
мышку и шепчет: "надежней меня тут нету". Берет низкие
саночки - "американки", обитые зеленым бархатом с
бахромой, и приглашает меня - скатиться.
- Со мной не бойся, купцов катаю! -
говорит он, сажаясь верхом на саночки.
Я приваливаюсь к нему, под бороду, в
страхе гляжу вперед... Далеко внизу ледяная дорожка в
елках, гора, с черным пятном народа, и вьются флаги.
Василь-Василич крякает, трогает меня за нос варежкой,
засматривает косящим глазом. Я по мутному глазу знаю,
что он "готов". Катальщики мешают, не дают скатывать,
говорят - "убить можешь!". Но он толкает ногой, санки
клюют с помоста, и мы летим... ахаемся в корыто спуска и
выносимся лихо на прямую.
- Во-как мы-та-а-а!.. - вскрикивает
Василь-Василич, - со мной нипочем не опрокинешься!.. -
прихватывает меня любовно, и мы врезаемся в снежный вал.
Летит снеговая пыль, падает на нас елка,
саночки вверх полозьями, я в сугробе: Василь-Василич
мотает валенками в снегу, под елкой.
- Не зашибся?.. Господь сохранил...
Маленько не потрафили, ничего! - говорит он тревожным
голосом. - Не сказывай папаше только... я тебя скачу
лучше на наших саночках, те верней.
К нам подбегают катальщики, а мы
смеемся.
Катают меня на "наших", еще на каких-то
"растопырях". Катальщики веселые, хотят показать себя.
Скатываются на коньках с горы, руки за спину, падают
головами вниз. Сергей скатывается задом. Скатываются
вприсядку, вприсядку задом. Кричат - ура! Сергей хлопает
себя шапкой:
- Разуважу для масленой... гляди, на
одной ноге!..
Рухается так страшно, что я не могу
смотреть. Эн уж он где, катит, откинув ногу. Кричат -
ура-а-а!.. Купец в лисьей шубе покатился, безо всего, на
скате мешком тряхнулся - и прямо головой в снег.
- Извольте, на метле! - кричит какой-то
отчаянный, крепко пьяный. Падает на горе, летит через
голову метла.
Зажигают иллюминацию. Рычат гулкие горы
пустотой. Катят с бенгальскими огнями, в искрах. Гудят в
бубны, пищат гармошки, - пьяные навалились на горы,
орут: "пропадай Таганка-а-а!.." Катальщики
разгорячились, пьют прямо из бутылок, кричат - "в
самый-то раз теперь, с любой колокольни скатим!".
Хватает меня Сергей:
- Уважу тебя, на коньках скачу! Только,
смотри, не дергайся!..
Тащит меня на край.
- Не дури, убьешь!.. - слышу я чей-то
окрик и страшно лечу во тьму.
Рычит под мной гора, с визгом ворчит на
скате, и вот огоньки на елках!..
- Молодча-га ты, ей-Богу!.. - в ухо
шипит Сергей, и мы падаем в рыхлый снег, - насыпало
полон ворот.
- Папаше, смотри, не сказывай! - грозит
мне Сергей и колет усами щечку. Пахнет от него винцом,
морозом.
- Не замерз, гулена? - спрашивает отец.
- Ну, давай я тебя скачу.
Нам подают "американки", он откидывается
со мной назад, - и мы мчимся, летим, как ветер. Катят с
бенгальскими огнями, горят разноцветные шары, - и под
нами, во льду, огни...
Масленица кончается: сегодня последний
день, "прощеное воскресенье". Снег на дворе размаслился.
Приносят "масленицу" из бань - в подарок. Такая радость!
На большом круглом прянике стоят ледяные горы из золотой
бумаги и бумажные вырезные елочки; в елках, стойком на
колышках, - вылепленные из теста и выкрашенные сажей,
медведики и волки, а над горами и елками - пышные розы
на лучинках, синие, желтые, пунцовые... - всех цветов. И
над всей этой "масленицей" подрагивают в блеске тонкие
золотые паутинки канители. Банщики носят "масленицу" по
всем "гостям", которых они мыли, и потом уж приносят к
нам. Им подносят винца и угощают блинами в кухне.
"Адмиралтейская площадь во время Масленицы".
Литография Ж. Жакотте и Обрэна с оригинала И. И.
Шарлеманя. 1850-е
И другие блины сегодня, называют -
"убогие". Приходят нищие - старички, старушки. Кто им
спечет блинков! Им дают по большому масленому блину -
"на помин души". Они прячут блины за пазуху и идут по
другим домам.
Я любуюсь-любуюсь "масленицей", боюсь
дотронуться, - так хороша она. Вся - живая! И елки, и
медведики, и горы... и золотая над всем игра. Смотрю и
думаю: масленица живая... и цветы, и пряник - живое все.
Чудится что-то в этом, но - что? Не могу сказать.
***
Рецепты на Масленицу:
***
Уже много спустя, вспоминая чудесную
"масленицу", я с удивленьем думал о неизвестном Егорыче.
Умер Егорыч - и "масленицы" исчезли: нигде их потом не
видел. Почему он такое делал? Никто мне не мог сказать.
Что-то мелькало мне?.. Пряник... - да не земля ли это, с
лесами и горами, со зверями? А чудесные пышные цветы -
радость весны идущей? А дрожащая золотая паутинка -
солнечные лучи, весенние?.. Умер неведомый Егорыч - и
"масленицы", ж и в ы е, кончились. Никто без него не
сделает.
Звонят к вечерням. Заходит Горкин -
"масленицу" смотреть. Хвалит Егорыча:
- Хороший старичок, бедный совсем,
поделочками кормится. То мельнички из бумажек вертит, а
как к масленой подошло - "масленицы" свои готовит, в
бани, на всю Москву. Три рубля ему за каждую платят...
сам выдумал такое, и всем приятность. А сказки какие
сказывает, песенки какие знает!.. Ходили к нему из бань
за "масленицами", а он, говорят, уж и не встает,
заслабел... и в холоду лежит. Может, эта последняя,
помрет скоро. Ну, я к вечерне пошел, завтра "стояния"
начнутся. Ну, давай друг у дружки прощенья просить,
нонче прощеный день.
Он кланяется мне в ноги и говорит -
"прости меня, милок, Христа ради". Я знаю, что надо
делать, хоть и стыдно очень: падаю ему в ноги, говорю -
"Бог простит, прости и меня, грешного", и мы стукаемся
головами и смеемся.
- Заговены нонче, а завтра строгие дни
начнутся, Великий Пост. Ты уж "масленицу"-то похерь до
ночи, завтра-то глядеть грех. Погляди-полюбуйся - и
разбирай... пряничка поешь, заговеться кому отдай.
Приходит вечер. Я вытаскиваю из пряника
медведиков и волков... разламываю золотые горы, не
застряло ли пятачка, выдергиваю все елочки, снимаю розы,
срываю золотые нитки. Остается пустынный пряник. Он
необыкновенно вкусный. Стоял он неделю в банях, у
"сборки", где собирают выручку, сыпали в "горки" денежки
- на масленицу на чай, таскали его по городу... Но он
необыкновенно вкусный: должно быть, с медом.
Поздний вечер. Заговелись перед Постом.
Завтра будет печальный звон. Завтра - "Господи и Владыко
живота моего..." - будет. Сегодня "прощеный день", и
будем просить прощенья: сперва у родных, потом у
прислуг, у дворника, у всех. Вассу кривую встретишь,
которая живет в "темненькой", и у той надо просить
прощенья. Идти к Гришке и поклониться в ноги? Недавно я
расколол лопату, и он сердился. А вдруг он возьмет и
скажет - "не прощаю!"?
Падаем друг дружке в ноги. Немножко
смешно и стыдно, но после делается легко, будто грехи
очистились.
Мы сидим в столовой и после ужина
доедаем орешки и пастилу, чтобы уже ничего не осталось
на Чистый Понедельник. Стукает дверь из кухни, кто-то
лезет по лестнице, тычется головою в дверь. Это
Василь-Василич, взъерошенный, с напухшими глазами, в
расстегнутой жилетке, в розовой под ней рубахе. Он
громко падает на колени и стукается лбом в пол.
- Простите, Христа ради... для
праздничка... - возит он языком и бухается опять. -
Справили маслену... нагрешили... завтра в пять часов...
как стеклышко... будь-п-койны-с!..
- Ступай, проспись. Бог простит!.. -
говорит отец. - И нас прости, и ступай.
- И про... щаю!.. всех прощаю, как
Господь... Исус Христос... велено прощать!.. - он
присаживается на пятки и щупает на себе жилетку. -
По-бо-жьи... все должны прощать... И все деньги ваши...
до копейки!. вся выручка, записано у меня... до
гро-шика... простите, Христа ради!..
Его поднимают и спроваживают в кухню.
Нельзя сердиться - прощеный день.
Помолившись Богу, я подлезаю под
ситцевую занавеску у окошка и открываю форточку. Слушаю,
как тихо. Черная ночь, глухая. Потягивает сыро ветром.
Слышно, как капает, булькает скучно-скучно. Бубенцы, как
будто?.. Прорывается где-то вскрик, неясно. И опять
тишина, глухая. Вот она, тишина Поста. Печальные дни его
наступают в молчаньи, под унылое бульканье капели.
Иван Шмелёв
Цитировано по:
Иван Шмелев. "Лето Господне"
Татьянин день - 04.04.2007.
|
