Церковь Христова

Крестьянство или христианство? Социальные аспекты современного Православия

Христианство – религия вселенская, в ней, как сказано апостолом, нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного. Каждому человеку, независимо от его рода деятельности и положения в обществе, христианство раскрывает свой особый, наполненный глубоким смыслом, путь. Так, по крайней мере, должно быть. Об этом написано в Новом Завете. Однако в историческом существовании Церкви те жизненные пути, которые она предлагает своей пастве, неизбежно выражаются при посредстве культурных и социальных форм времени. Укоренившись в церковном предании, эти формы порой начинают жить своей собственной жизнью в отрыве от изменившейся культурной обстановки и накладывают свой отпечаток на представления об образе "идеального христианина". Так было с монашеством: возникнув в определенном историческом контексте в IV веке как движение мирян, в основном из низов общества, это движение было впоследствии "воцерковлено". Теперь без монашества Православие и не представить; именно в этом образе складывается представление большинства о святой подвижнической жизни. Однако монашество как институт – это вполне человеческое изобретение, о нем ни слова не говорится в Евангелии.

Особые формы присущи и современному русскому Православию, они-то в первую очередь и бросаются в глаза людям "внешним" и тем, кто только начинает прокладывать дорогу к храму. И действительно, если оставить в стороне таинственную, сакраментальную сторону Церкви, ее вероучительные аспекты, то в процессе воцерковления сегодня можно увидеть введение человека в особый вид культуры. Эта культура поражает, прежде всего, своей "бытовой" стороной, столь не характерной для современного общества. Она предполагает особый язык – как богослужебный, так и обыденно-повседневный, со специфичными словами, вроде "спаси Господи", "послушание", "искушение", "владыко". Имеется у нее и особый язык жестов: поклоны, крестные знамения, благословения, целования икон. Приверженцы этой культуры читают литературу определенного рода. Они окружают свой быт определенным набором атрибутики и одеваются особым образом. Женщины ходят в платках и длинных юбках, мужчины отращивают бороды. В храме все появляются, как правило, в невзрачной однообразной одежде. Особенно ярко эта культура процветает в среде монашества и паломников. В рамках этой культуры есть отдельный класс людей экстравагантных и радикалов: это "казаки", "монархисты", сторонники разных "националистических движений". Им уже можно дать волю фантазии, ходить в странной форме, с плеткой и орденами.

Как же обозначить эту бытовую культуру, с которой сталкивались все, кто хоть раз зашел в храм? Во-первых, выражаясь более точно, это никакая не культура, а субкультура. Она частична. Она чужда современности, а порой светского человека может даже шокировать. Во-вторых, сами ее носители, прежде всего, апеллируют к традиции. Они стремятся воспроизвести в жизни приходов и монастырей традиционный христианский быт, как они его понимают. А кто такой христианин в обыденном сознании русского человека? Это, конечно, крестьянин. Всю историю своего существования Россия была по преимуществу крестьянской страной. Так было и в древние времена, и в XIX веке, в эпоху своего наивысшего расцвета. Вот и воспроизводят у нас в православной церкви по факту крестьянскую субкультуру.

То, что эта субкультура именно крестьянская, очевидно и с внешней стороны. Скажем, обычай ходить женщинам в церковь в платках – исключительно крестьянский, еще в XIX веке дамы из высших сословий платки не надевали. В эмигрантской среде на службы в приходы русского зарубежья дамы ходили в шляпах, а впоследствии и их сняли. Любовь наших прихожан к ряженому казачеству, сарафанам, постным блюдам, всевозможным национальным хорам, кружкам рукоделия и народного промысла – все это характеризует тягу именно к крестьянскому. За безобидными, на первый взгляд, обычаями и фольклором, культивируемым в церковной среде, стоят и более серьезные вещи. Отношения на приходах, в монастырях и семинариях в наши дни нередко строятся по логике старых патриархальных сообществ. На приходах у нас "батюшки" окормляют своих прихожан-"детушек". В монастырях "владыки" смиряют "послушников". Отношения епископов между собой, епископов и священников, священников и паствы насквозь патриархальны, что воспринимается едва ли не как часть церковного предания. Послушание же, смирение как покорность светским и церковным властям, о которых у нас любят говорить, – добродетели вполне крестьянские. Фактически речь идет о подспудной догматизации крестьянского мировидения и крестьянского, по своему существу, отношения к жизни в Русской Православной Церкви.

Хочется подчеркнуть, что проблема здесь не в том, что наши прихожане – часто люди из простых. Проблема в том, что эта "простота" именно культивируется самой церковью и поддерживается искусственным образом. Кого по внешнему виду напоминает наш классический облик приходского священника – батюшки? Конечно же, простолюдина-крестьянина. А образу католического священника, напротив, присущи аристократические черты. Между тем, у этого современного православного "батюшки" за плечами как минимум семинария, а нередко и высшее светское образование. Он может даже иметь ученую степень, а выглядеть при этом все равно нарочито по-крестьянски. То же можно сказать и о прихожанах. Если в России с грехом пополам формируется "средний класс", то в церкви об этом слыхом не слыхивали: считается, что чем проще ты будешь, чем простонароднее выглядишь и ведешь себя, тем лучше.

Кто такой крестьянин в своей основе? Это ребенок, дитя своей земли. Он не самостоятелен и не вполне отвечает за свои поступки. Фигура крестьянина в культуре неизбежно сближается с фигурой раба, который не обладает самобытием. Крестьянину-ребенку необходим батюшка-барин. Барин должен вразумлять его и наставлять на путь истинный. На барина крестьянин перекладывает ответственность и свободу принятия решений. Без барина крестьянину не состояться. Крестьянин без барина – это потерянный, пропащий, не знающий самого себя детина. Таковы разбойники с большой дороги, взбунтовавшиеся казаки Степана Разина или Емельки Пугачева. Их своеволие и непослушание равносильны самоубийству. Мир, в котором живет крестьянин, насквозь мифологичен. Центральной фигурой в нем является царь-батюшка – самый главный барин, отец всех крестьян земли русской. На царя и его свиту в лице дворянства крестьянин уповает, снимая с себя всякую ответственность за происходящее в стране.

***

Читайте также по теме:

• Крестьянство или христианство? Социальные аспекты современного Православия - Илья Илюкович
• Деньги, кадры, послушание - Сергей Чапнин
• Православное пастырство и попытки его обновления - протоиерей Вадим Леонов
• Русская Церковь в период эпидемий: исторический очерк - иерей Илья Письменюк
• О достоинстве христианства и недостоинстве христиан - Николай Бердяев
• Почему в России 70% православных и только 3% церковных людей? На что это влияет и как изменить ситуацию - протоиерей Николай Емельянов
• Специальное предложение: крещение за тридцать тысяч рублей - протоиерей Алексий Уминский
• Обновленческое движение в Русской Православной Церкви с начала ХХ века до 1943 года. Часть первая: причины раскола - Георгий Бабаян
• Меня огорчает та дурь, которую выдают за православную духовную жизнь - архимандрит Савва Мажуко
• От священника требуют святости и порока одновременно - иерей Александр Розанов
• В Церкви выдвигаются вперед не люди за свои достоинства, но балахоны черного цвета - Николай Глубоковский
• Величайшая пошлость - пропагандировать Церковь - Илья Забежинский
• Духовничество: ошибочное восприятие - игумен Петр Мещеринов
• Экономическая деятельность РПЦ и её теневая составляющая - Лев Тимофеев, Николай Митрохин, Михаил Эдельштейн
• Православный епископат как новый класс капиталистов (избранные рассекреченные служебные послания к епископату) - Патриарх Московский и вся Руси Алексий Симанский
• Почему нет исповедников среди священства? А их так готовят в семинарии?! - Евгений Лопатин
• Постановление Синода о пастырском произволе священников и монашествующих на приходах - Московская Патриархия Русской Православной Церкви
• Письмо "О вере, молитве, о немощах духовенства и о самом себе" - Константин Леонтьев
• Девять поступков епископа, из-за которых уходят лучшие сотрудники из Церкви - Тревис Бредберри
• "Духовный" туризм – чума монастырей, но многим обителям нравится - иерей Константин Камышанов
• Как пережить разочарование в Церкви? - Савва Дукач
• Благочестивый фасад религиозной детоксикации. Проблемы православных семей в примерах - Георгий Павлов
• Смерть приходам. Об уставе православного прихода - протоиерей Павел Адельгейм
• Психологические манипуляции в Церкви – как распознать и что делать - Наталия Скуратовская
• Реальная практика Церкви не вполне соединена с учением - Александра Соколова
• О разрушении православной общины - Дмитрий Ненароков

***

Каковы добродетели крестьянина? Они изложены в "Домострое": это послушание властям, хозяйственность, семейственность. Требования, которые предъявляет к крестьянину культура, минимальны: быть работящим, терпеть невзгоды, не пить, не бунтовать, иметь крепкую патриархальную семью. Крестьянин лишен рефлексии: за него думает барин. Крестьянин лишен и личностных качеств, необходимых воинам. Если к высшим сословиям в феодальную эпоху, будь то светским или духовным, культурой предъявлялись запредельные требования (от воинов-рыцарей ожидали воинских подвигов, от монашества и клира – аскезы и самоотречения), крестьянину достаточно было оставаться самим собой. Крестьянское сословие менее всех других требовало внутренней выделки, самопреодоления или жертвы, потому-то оно и находилось на низшей ступени социальной иерархии. Крестьянская культура – низовая, она никогда не имела права претендовать на первосмыслы.

Сказанного достаточно для того, чтобы понять всю странность попыток нынешнего возрождения крестьянской субкультуры в среде православия. Зачем именно крестьянская? Почему не дворянская или, к примеру, средневеково-рыцарская? Дамы в шляпках и кавалеры в сапогах со шпорами в храме смотрелись бы куда эстетичнее бабушек в платочках и мужиков в косоворотках. Зачем вообще Церкви цепляться за субкультуру? "Крестьянскость" в русской церкви проникает даже туда, где ее быть не может по определению, что приводит к совсем трагикомическим случаям. Выше уже упоминалось обилие шутовских и радикальных движений в околоцерковной среде, возникших не иначе как от простоты душевной. Православными издается множество совершенно крестьянских по духу журналов и газет, существуют крестьянские радиостанции и телевидение. Через них крестьянские батюшки излагают адаптированные версии "Домостроя", а крестьянские философы вещают о Царьграде и Святой Руси. Отношения Русской Православной Церкви с современными представителями властей строятся также по совершенно крестьянской логике: "нет власти не от Бога", мы вам послушны и поддерживаем любые ваши инициативы, наше дело молиться, а не рассуждать.

Конечно, прямо о необходимости "крестьянскости" жизни для спасения души у нас не говорится. Прежде всего, церковная риторика использует аскетические труды святых отцов и преподносит аудитории идеалы монашеские. Необыкновенной популярностью в православной среде пользуются средневековые патерики, жития святых, монашеские сочинения Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова, наставления всевозможных старцев с Афона и т.п. Однако если говорить о социальном измерении сочинений подобного рода, то все они оказываются насквозь крестьянскими.

Само монашество бывает разное. Европейское Средневековье знало духовно-рыцарские ордена, ордена монахов-ученых, монахов-миссионеров, монахов-земледельцев, наконец, нищенствующих монахов-странников. Из монастырей, между прочим, выросли первые университеты Европы. Человек из любого сословия имел возможность отвергнуть мир и избрать путь жертвы и служения Богу. При этом ему не нужно было менять свою социальную среду, и он зачастую продолжал заниматься тем, что умел до принесения обетов. От мирянина его отличали больший аскетизм и строгость к себе, молитвенный настрой.

В Византийской империи преобладал исихастский созерцательный тип монашества. Его-то и переняла наша страна при крещении. Таковым в своем идеале монашество у нас остается и до сего дня. Но вместе с исихастским монашеством Византия знала и другие формы "высокой" христианской жизни: в империи существовали различные богословские школы, привлекавшие интеллектуалов к обсуждению сложных догматических вопросов, существовали городские благотворительные общины. Голос харизматичных подвижников из пустыни уравновешивался проповедями образованного городского епископата. К сожалению, традицию образования и богословской мысли Русь не переняла; русское монашество всю свою историю оставалось насквозь простонародно-крестьянским, заняв при этом исключительное положение в умах русских людей. Сказанное усугубила народная любовь к многочисленным святым-юродивым из простецов – также черта исключительно русского Православия. Физический труд – практически единственное занятие кроме молитвы и в наших современных монастырях. Даже и в этом случае монах – не "простолюдин"; принятием обетов он становится на путь подвига самоотречения, на пути к святости преодолевает в себе все низменное. Но "быт" монастырей остается прежним, и тот "месседж", которые эти монастыри посылают миру, насквозь пропитан именно крестьянским отношением к действительности.

Если брать шире, "крестьянскость", нарочитая простонародность – проблема русской культуры как таковой. Дело здесь не просто в бедности, необразованности и преобладании крестьянской массы в населении страны в течение веков. Проблема состоит в том, что это низшее сословие заняло не свойственное и не подобающее ему место в русской культуре. П.А. Сапронов, говоря о русской культуре, отмечает, что на Руси даже богатые слои населения со временем окрестьянились, переняв менталитет, манеры и образ жизни простолюдинов: "К XVI веку в Московской Руси жили одни крестьяне: крестьяне-мужики, крестьяне-посадские люди, крестьяне-воины, крестьяне-князья и цари. Сквозное окрестьянивание и крестьянскость создавали совершенно неведомую послеантичному Западу однородность русской культуры, не знавшей ни бюргерской, ни, тем более, какого-либо подобия рыцарской культур" [1, c. 267-268]. Подобная ситуация на Западе была совершенно немыслимой: там присутствовала строгая иерархия сословий, низовое-крестьянское находилось внизу и само, скорее, претерпевало влияние высших сословий, приобретая аристократические черты.

Полноценная культура высших сословий в России начала формироваться лишь с реформ Петра Великого. Но она была западной по происхождению и даже в XIX столетии чувствовала себя чуждой "исконно русскому" духу. Отсюда ее народничество, заигрывание с простолюдинами, поиски некоей "народной мудрости" и "народной правды". Трагедия русской аристократии XIX века заключается в том, что она перестала считать себя "солью земли русской", отдавая первенство и приоритет в сфере духовной и интеллектуальной всевозможным Платонам Каратаевым. Вместо того, чтобы вести народ за собой, образовывая его и задавая ему смыслы существования, она начала склоняться перед ним. Страшным и безобразным образом это проявилось перед революцией в феномене распутинщины, затронувшем самые высшие слои русского общества и даже царскую семью. Чем это кончилось, во что превратился впоследствии "народ-богоносец" – всем хорошо известно.

Духовенство реформы Петра Великого не коснулись; вплоть до XX столетия оно так и оставалось сословием простонародным, занявшим подчиненное по отношению к дворянству положение в русском обществе – опять-таки в полную противоположность Западу, где духовенство в формальной иерархии считалось первым сословием. Революция, "восстание масс" и классовый геноцид только усугубили проблему. Лишенное опоры в лице дворянства и привыкшее к своему подчиненному положению в Российской империи, духовенство, в той его части, что выжила, свыклось и с советской властью. О богословской образованности речи уже не могло идти в принципе.

Характерным примером догматизации "крестьянского" видения церковной жизни в современной России служит книга епископа Тихона Шевкунова "Несвятые святые", не случайно она стала бестселлером. В ней миллионная аудитория увидела жизнь Православной Церкви именно так, как она хотела ее увидеть.

Простые незатейливые истории простых монахов Псково-Печерского монастыря. О добродетелях, которые можно стяжать в пекарне, коровнике или у выгребной ямы. О прозорливых старцах и "истинных послушниках". О молебнах перед чудотворными иконами, по которым выздоравливают родственники. О сглазе, оккультизме и беснованиях, исцеляемых молитвами старцев. О чудесных снах и всевозможных непонятных происшествиях: черных собаках, мешающих освящать квартиру, мальчике, от которого все загорается из-за того, что не прочли особых заклинательных молитв при крещении, и пр. и пр. Эти истории обильно сдабриваются рассказами из средневековых патериков, создавая ощущение сказочности и нереальности всего описываемого. "Все здесь создавало впечатление если не сказки, поскольку очевидно было явью, то чего-то удивительного" [2, с. 21]. С самого начала автор предупреждает нас, что речь идет об особом "прекрасном мире, где живут по совершенно иным законам, чем в обычной жизни" [2, с. 7]. Этот мир отличен от обыденности и живет по своей специальной логике, не поддающейся осмыслению земным умом. В этом мире используется особая одежда и свой особый язык, о значении слов которого нам старательно рассказывает о. Тихон. Имена монахов обязательно доисторические и труднопроизносимые, богослужение – длинное и непонятное. В этом мире нарушить пост или не прочитать последование к Причастию – большой грех, а если ты не исповедуешься перед Литургией, на тебя, возможно, свалится кирпичная кладка. Самой главной добродетелью здесь является послушание, а самым страшным преступлением - гордыня и своеволие: "Священноначалия следует слушаться всегда и во всем. Вплоть до того, когда повеление, например, игумена, кажется непонятным, нелогичным, даже опасным для жизни" [2, с. 166] (далее следуют абсурдные и безобразные примеры подобного послушания, которые, по мнению о. Тихона, мирским людям не понять – зачем же их тогда оглашать миллионными тиражами?).

Книга, скажем так, для совсем неискушенного читателя. Монахи-крестьяне своей простой крестьянской жизнью славят Бога и приглашают к этому читателей. "Живите как мы", – словно бы говорят монахи читателям, – то есть живите просто и по-крестьянски. Крестьянское сознание мифологично; для него все эти истории о благодатном огне, чудотворных иконах и пророчествах вполне естественны и служат делу назидания. Послушание, отказ от собственного разумения и воли – также не только монашеские, но и крестьянские добродетели. Проблема, однако, в том, что героями книги о. Тихона выступают не только выходцы из простой среды, удалившиеся из мира и ставшие на путь аскетического подвига. В ней фигурируют высокопоставленные чиновники и офицеры, директора заводов, кинорежиссеры, профессора и ученые. Они-то и освящают квартиры, и видят чудесные сны, и ищут "послушания" у всевозможных старцев, демонстрируя свою тотальную "крестьянскость" в отношении духовных вопросов. В силу своего образования и положения эти люди должны бы, казалось, быть не так просты и относиться к своей вере серьезнее. Высокий социальный статус обязывает, как-никак, к уму, проницательности, вкусу, чувству личной ответственности, в конце концов. Вера взрослого человека не есть вера ребенка. Но все мы хорошо знаем, что собой представляют советские "директора заводов" и иже с ними. Крестьянские наставники преподносят им крестьянскую веру, они ее и принимают своим полуязыческим сознанием, не утруждая себя дополнительной рефлексией.

Отсюда шизофреническое двоемирие, в котором пребывают люди подобного рода. С одной стороны, "грешный" мир советской и постсоветской действительности, живущий по своим – зачастую криминальным – законам, где со всеми нужно уметь "договариваться" и непрерывно лгать, не прислушиваясь к голосу совести. "Мир лежит во зле" – так оно было всегда, что уж тут поделаешь? С другой стороны, некий особый мир "православия" – это мир мироточащих икон, церковных праздников и чудесных пророчеств. Есть некая особая "духовная жизнь", текущая по преимуществу в монастырях и около духоносных старцев. И если ты хочешь жить как христианин, то можешь "уйти из мира" в эти самые монастыри (что лучше всего) или, по крайней мере, регулярно приезжать туда в качестве паломника. Тебе нужно обязательно найти себе батюшку-духовника: он разрешит все твои вопросы и один будет знать о твоей "духовной жизни". Нужно будет на все дела просить его благословения, регулярно исповедоваться и причащаться. Причастие при этом понимается в индивидуально-терапевтическом смысле. Эта "духовная жизнь" ведется параллельно "грешной" земной, никак на ней не сказываясь и ничего в ней не изменяя. В лучшем случае она затронет круг семьи и ближайших друзей-родственников. Не подобным ли образом рассуждают о Церкви разные криминальные авторитеты или олигархи, так часто теперь мелькающие на экранах телевизора с иконами и христианской атрибутикой? Именно крестьянская вариация Православия позволяет им это безболезненно делать. Не по этой ли причине в России складывается абсурдная ситуация, когда повсюду идет строительство сотен церквей и все рядятся в истово верующих, а в стране разруха, с телеэкранов непрерывно льется ненависть и общественная жизнь продолжает деградировать?

Поверхностность, отсутствие рефлексии, нежелание задавать себе трудные вопросы – характерный признак текстов наподобие "Несвятых святых". В этой книге о. Тихон повествует о тяжелейшей эпохе Православной Церкви, о действительных подвижниках духа, отстаивавших Церковь во время гонений, подвергавшихся высылкам и тюрьмам, но при этом проявляет совершенную нечувствительность к особенностям времени. Благостный житийный стиль повествования уверяет нас, что "так было всегда", что "нет ничего нового под солнцем": неправедность и несправедливость мира, жестокие войны, гонения властей предержащих – и подвижники духа, убегающие из городов в монастыри ради высокой жизни. Но Псково-Печерский монастырь в то время – это не просто место для аскетов, это единственный оставшийся в советской России клочок нормального мира нормальных человеческих отношений. И люди, пришедшие туда с полей страшной мировой войны, – не житийные воины эпохи Римской империи, избравшие себе новое поприще. О том, что тоталитарный "мир" советской действительности – явление весьма специфическое, что обычные человеческие категории и понятия к нему не применимы, автор умалчивает. Он, например, с большой гордостью повествует об освящении квартиры маршала Жукова и истовой вере его дочки. О том, кто такой товарищ Жуков, и каковы на самом деле его заслуги в Великой Отечественной войне, автору задуматься недосуг; для него, как и для миллионов "советских граждан", этот персонаж просто является "великим военачальником", воплощением героизма. А между тем время описывается страшное: за благостной картиной жизни монастырских подвижников проглядывает опасная игра, в которую вступила Русская Православная Церковь после декларации митрополита Сергия.

Указанную культурную и социальную проблему, обусловленную многими причинами, унаследовала Русская Церковь в XXI столетии. Ее следствием является нарочитый антиинтеллектуализм человека Церкви, тяга к патриархальности, тяжеловесная обрядовость, закрытость, настороженность, а порой и открытая враждебность по отношению к современной культуре. Все это формирует малопривлекательный облик Православия в глазах светских людей, усугубляющийся громкими одиозными поступками различных околоцерковных активистов. Что уж тут удивляться непрерывным нападкам на Церковь и критике со стороны интеллигенции? Крестьянская редукция Православия приводит к тому, что Церковь Христова в общественной жизни страны попросту не представлена; ее мнение никем здесь не выражается. За постперестроечное время она так и не смогла стать духовным и смыслообразующим стержнем страны или хотя бы одним из ее авторитетных институтов. Крестьянства как класса в современной России не существует, и попытка его воспроизведения в тепличных условиях монастырей или на приходах выглядит достаточно странной затеей, обращающей всю жизнь Православия в благостный миф. Этот миф не позволяет человеку Церкви ориентироваться в современном мире, лишает его возможности "различать духов".

Все вышесказанное приводит нас к необходимости переосмысления церковной жизни в ее культурно-социальном измерении. Утверждаемая простонародность церкви не позволяет ей адекватно выразить многие евангельские смыслы, необходимые человеку сегодня. При посредстве церковного "быта" и обрядовости у нас очень много говорится о послушании, покорности, смирении, следовании воли Божьей и т.п., но практически ничего о царственном достоинстве человека, о той высокой роли, ради которой он создан, о свободе, которая ему дарована, и о талантах, которые ему необходимо раскрыть. Современной Церкви не хватает момента аристократизма для выражения этих смыслов. Аристократизм, в его подлинном значении, предполагает иерархическую выстроенность общества, наличие в нем смыслового "верха" и "низа", где за "верхом" признается образованность, выделка ума, умение брать ответственность на себя, "взрослость" отношения к жизни. Аристократизм в церкви означает наличие в ней церковной элиты в лице общепризнанных авторитетных институтов, в идеале – богословски образованного епископата. Именно эта элита, а не простонародные "старцы", должна быть подлинным учителем христианской жизни и выражать позицию Церкви по тем или иным вопросам, глубоко и на понятном широкой публике языке. "Старцы" могут служить лишь харизматическим коррективом этой самой элите институциональной Церкви, но никак не могут занимать ее место.

Царственность, аристократизм были всегда присущи церковной традиции, и их умаление сегодня – проблема именно русского Православия. Где, как не в богослужении, эти смыслы проявляются ярче всего. Ни для кого не секрет, что византийская литургическая практика сформировалась под влиянием столичного церемониала императорского двора и церемониала помпезных патриарших богослужений Софийского собора. "Благословенно царство…" – первые слова Литургии, открывающие нам двери в особое эсхатологическое пространство "жизни будущего века". В этом пространстве обычные материальные предметы природного (читай, крестьянского) происхождения становятся символами, указывающими на иную реальность. Грубая материальная природа преображается до неузнаваемости, становится "царственной". При посредстве царской атрибутики оформляется наша встреча с Богом. Такова естественная логика нашего восприятия сферы сакрального. Христа в земной жизни называли сыном плотника, – но не плотником его изображают на многочисленных иконах и фресках. Не "простолюдинами" выглядят и священники в царственных облачениях у алтаря. Почему при этом наш народ считает для себя возможным вступать в Церковь в одеждах простолюдина, не оставляя всю эту крестьянскую субкультуру за ее порогом, – не понятно.

Илья Илюкович
Журнал "Начало" №33, 2016

Читайте другие публикации раздела "Церковь Христова. Необходимость принадлежать Церкви для спасения"