Бабуин мадам Блаватской. Глава 8. Ариман и Люцифер
История мистиков, медиумов и шарлатанов,
которые открыли спиритуализм Америке...
Елена Блаватская, Кут Хуми, Сен Жермен и Эль Мория
Оглавление:
Глава 8. Ариман и Люцифер
Теософский миф повествует о существах, называемых
Повелителями Темного Лика, злых ангелах, роль которых
заключается в том, чтобы сбивать людей с пути истинного. У
ранних теософов они были неопределенными "темными силами",
которые безуспешно сражаются с Великим Белым Братством
Учителей. В работах теософа второго поколения, австрийского
философа Рудольфа Штейнера (1861-1925) они получили более
конкретное оформление. Согласно Штейнеру, главные враги
человечества – Люцифер и Ариман, воплощения духа гордыни и
духа материализма [1]. Ариман искушает людей тем, что
заставляет отрицать духовное и предлагает доверять лишь
разуму и чувствам, являясь, таким образом, своеобразным
духом, отрицающим дух. Он покровительствует современным
науке и технике, в частности, тем, кто заявляет, будто бы
человек ничем не отличается от животных. Люцифер, "несущий
свет", еще более тонко уводит людей с истинного пути,
соблазняя их верой в свои исключительные духовные силы и
побуждая их приниматься за такие дела, какие им не по плечу.
Он покровительствует современным литературе, философии и искусству.
Для теософов не представляло труда обвинить своих
противников в том, что те, какими бы благими намерениями они
ни руководствовались, тем не менее способствуют Темным
Силам. Со временем в этом обвинили и самого Штейнера, когда
он отошел от теософии и основал свое общество. Он вовсе не
походил на бунтовщика: невысокий, тихий, серьезный и
аскетичный философ, трудолюбивый ученый, увлеченный немецким
идеализмом. Несмотря на то что он некоторое время возглавлял
Германский филиал Всемирного Теософского Общества и,
несомненно, стал бы одним из ведущих теософов, Штейнер
оставил Общество сразу, как только осознал, что оно мешает
его собственным идеям. Он был не только духовным лидером, но
также и художником, архитектором, политическим теоретиком и
интеллектуалом, мечтавшим о построении нового мирового
порядка, основанного на идеях, почерпнутых им из мира духовного.
Но на основании этой характеристики не следует думать, что
он был полностью оторван от реальности. Штейнер был не
только романтиком, украшавшим свой непритязательный костюм
пышным артистическим галстуком, но и реалистом, создавшим
своего рода империю, превзошедшую теософию по популярности и
могуществу. Его высказывания заострили внимание на
проблемах, существовавших внутри Общества. И хотя он написал
множество работ, способных соперничать по своей
фантастичности с тем, что писал Ледбитер, нельзя представить
себе более резкого контраста между декадентской
фривольностью круга Ледбитера– Уэджвуда и возвышенной
философией Штейнера и его стремлением к серьезной работе.
Возможно, единственной чертой, связывающей Ледбитера со
Штейнером (за исключением членства в Обществе, разумеется),
было то, что их отцы работали на железной дороге [2].
Штейнер родился в семье станционного смотрителя в далеких от
цивилизации горах Штирии и был воспитан на Австро-Венгерской
границе, в деревне, где не очень приветливо относились к
чужакам. Его родители – крестьяне из поместья Хорн к северу
от Вены бежали от своего господина, графа фон Хойос
Шпринценбурга, запретившего им жениться. Жили они бедно, и
юному Рудольфу приходилось ходить в школу за несколько миль пешком, часто по глубокому снегу.
Одинокий, серьезный и задумчивый ребенок, Штейнер с ранних
лет стал "провидцем" – общался с духами, обитавшими на
близлежащих холмах. Позже он стал таким взрослым, о котором
мечтал Вордсворт: никогда не теряющим ощущения присутствия
другого мира, скрытого за повседневной реальностью и
видимого духовным взором. Внутреннее око у многих
закрывается во взрослом возрасте, но у некоторых остается на
всю жизнь. Когда Штейнер понял, что принадлежит к этому
меньшинству, он решил посвятить себя обучению других этой
способности духовного ясновидения – хотя странно, что он
стал не поэтом, подобно Вордсворду, а философом в духе
Канта, проповедовавшего рационализм и отстраненный взгляд на объективную реальность.
Как мыслитель, Штейнер отличался медлительностью,
тщательностью и педантичностью, и эти свойства только
усилились от знакомства с немецкой академической традицией.
Он обожал своего отца, который мечтал об успехе сына: желая
сделать из него образованного техника, он настоял на том,
чтобы Рудольф поступил в университет. Но через несколько лет
карьера технического специалиста закончилась, не успев
начаться, – юноша познакомился с классической немецкой
литературой и философией. Книги он брал в библиотеке
местного доктора – довольно эксцентричного человека,
принимавшего проезжих пациентов на железнодорожной платформе.
Гете, Шиллер и Лессинг – столпы немецкой литературной
традиции оказали на него влияние тем, что научили
задумываться о высоких моральных идеалах и ценить внутренний
духовный мир. Первый серьезный урок он получил
приблизительно в возрасте пятнадцати лет, когда понял, что
для большинства людей "духовный мир" является понятием
отвлеченным, связанным исключительно с фантазией и
воображением. Это открытие заставило его задуматься над
сравнительной ценностью повседневных, доступных восприятию
большинства знаний и своего собственного "провидческого"
опыта, который был для него так же реален, как и обыденный
мир. Неужели он все только воображал, размышлял он, или же
все-таки есть что-то на самом деле? Если да, то какие выводы следует сделать из этого?
Задавая себе такие вопросы, Штейнер инстинктивно подошел к
древнему философскому и религиозному противопоставлению
видимости и сущности и нашел подобные вопросы в работах
Канта. Пытаясь опровергнуть Хьюма, заявлявшего о
неспособности человеческого ума обладать определенным
знанием мира, Кант говорил, что это в принципе возможно; но
при этом ему пришлось создать теорию двух миров:
феноменального и ноуменального. Феноменальный мир – это мир
кажущегося, который воздействует на наши органы чувств,
заставляющие мозг сделать предположение о том, что это и
есть настоящая реальность. Но за этим миром скрывается
царство истинной реальности, или ноуменов, – того, что
называется "вещью-в-себе" и никогда не может быть понято нашим разумом.
Эта формула предлагала Штейнеру решение его проблемы. Кант
был прав, постулируя существование ноуменов, но неверно
определял их как принципиально непознаваемые. Ибо Штейнер
чувствовал, что его духовные видения на самом деле были
отражением высшей реальности, и он отвергал мнение Канта о
том, что нельзя познать "вещь-в-себе". Другие бы
остановились на этом, но Штейнер, заразившись страстью Канта
к доскональному исследованию природы познания, хотел
получить объяснение, каким же образом можно воспринять эти
видения, если обычные органы чувств тут не годятся. Ему
нужна была философская теория, которая бы связала феноменальное и ноуменальное.
Ко времени поступления в университет он открыл некоторые
предварительные, на его взгляд очень важные, ответы на эти
вопросы. Во-первых, он пришел к заключению, что духовный мир
реален, а не иллюзорен; во-вторых, что единственный способ
узнать о нем и изучить его это наблюдать за ним, подобно
тому как ученый наблюдает за материальным миром; в-третьих,
что единственные пределы его восприятия заключены в
способностях наших органов чувств; и в-четвертых, что должны
существовать особые органы чувств, которые просто-напросто
атрофированы у большинства людей. Согласно его
представлениям, эти органы – нечто вроде духовного
аппендикса. Отсюда логически следовало отрицание
превосходства материализма, объясняющего любое знание как результат работы органов чувств.
Такие взгляды серьезно противоречили духу прагматического
материализма, царившего в Техническом Университете Вены, где
самым влиятельным идеологом считался австрийский дарвинист Эрнст Геккель [3].
Штейнер не мог принять материалистическую теорию эволюции, и
это вполне объяснимо. Более необычно то, что он отрицал
механические теории тепла и света в физике, поскольку ни
одна из этих теорий не принимала во внимание духовные
факторы. Позиция довольно экстремистская, поскольку
большинство христиан вполне согласны с существованием
подобных теорий, полагая что Бог мог создать, какие Ему
угодно законы физики. Но противопоставление духа и материи
порождало такие проблемы, которые Штейнер мог разрешить,
только признав главенство духа и его приоритет перед
материальным миром. Точно так же он отрицал
эпистемологические теории: в царстве духа знание и опыт суть одно и то же.
В своей борьбе против материализма он мог призвать на помощь
Гете не как поэта и драматурга, а как ученого и философа.
Его знакомство с трудами Гете разрешало проблемы,
поставленные Дарвином и Геккелем [4]. Теория света Гете
(антиньютонова и потому обычно отрицаемая учеными)
предлагала считать свет посредникам между чувственным и
сверхчувственным, а теория растительных метаморфоз
предполагала, что низшие формы эволюционируют в высшие
посредством духовной или сверхчувственной силы. Кроме того,
Гете были свойственны дух универсализма и чувство
целостности всего мироздания. Он желал найти точку опоры,
которая объединила бы разделенные феноменальный и
ноуменальный миры Канта и отсюда его идея духовных метамофоз
– некое подобие теории эволюции Ламарка, в которой
признается существование творческой силы Вселенной и
говорится, что различные виды это иллюзия, воспринимаемая
нами вместо беспрерывно изменяющегося потока из-за
кратковременности человеческой жизни.
Для Штейнера, как и для Шоу, эволюция была скорее всего
именно метаморфозами, и позже (в лекции, прочитанной им в
1905 г.) он признал, что спорит не с неодарвинизмом, но
всего лишь с его материалистическими положениями. Согласно
Штейнеру, Геккель и его коллеги не могли включить в свои
теории такие явления, как, например, чудо Христа [5].
Некогда наделенный даром ясновидения, человеческий род с
течением времени потерял эту способность, подвергнувшись
"инволюции", то есть все более тесной связи с материальными
телами, пока из духовного мира не явился Христос и не
показал ему вновь истинный путь эволюции. Эволюция, в
понимании Штейнера, должна сопровождаться ростом способности
к пониманию Высшей Реальности и к прозрению. Такого явления,
как чисто материальная эволюция, просто не существует: сам
факт, что нечто эволюционирует, предполагает (на самом деле,
даже доказывает) присутствие духа, цели и по меньшей мере зарождающегося сознания.
Штейнер знал, что Гете отрицал туманный мистицизм и
субъективизм в пользу ясного размышления и объективного
изучения сверхчувственных феноменов. При этом Штейнер вновь
вспоминал об идее науки. Его встречи с духами, как он верил,
были даны ему как знание, полученное посредством органов
духовного восприятия, равнозначных с другими органами чувств
Следовательно, он отрицал спиритуализм, как предвзятый и
иррациональный. Медитация, предпринимаемая им в целях
развития психических органов, действовала точно так же, как
тренировки активизируют физические органы. Таким образом,
благодаря Гете, Штейнер взглянул на науку не как на
препятствие духовному развитию, но как на помощника на пути к нему.
Штейнер верил, что на Гете серьезное влияние оказали
розенкрейцеры и другие эзотерические традиции, находившиеся
в тени общественной жизни, начиная с эпохи Ренессанса. Эта
вера убедила его в том, что правильный путь для европейцев –
это не восточная ветвь теософии, но нечто называемое им
"западным эзотеризмом", – подобная формулировка была и у
Анны Кингсфорд. Этот эзотеризм был доминирующей философией в
три эпохи: во время Пифагора и Платона, в эпоху Ренессанса и
в наше время, начавшееся в конце девятнадцатого столетия. В
других случаях он находился в тени. Теософия – это всего лишь знатс его возрождения.
Оставив университет в 1884 г., Штейнер стал учителем четырех
сыновей Паулины и Ладисласа Шпехтов в Вене. Один из
мальчиков страдал водянкой мозга и отставал в психическом
развитии. Штейнер шесть лет довольно близко общался с этой
семьей, и учительский опыт помог разработать ему теорию
лечебного обучения, которая легла в основание его школ и
духовной педагогики. Штейнер обнаружил, что концентрация
ребенка и его способность к восприятию были чрезвычайно
ограничены; его следовало надлежащим образом подготовить к
тому, чему предстояло обучить. Эта подготовка занимала
больше времени, чем сам процесс обучения. Их отношения
представляли забавный контраст к обучению Ледбитером
Кришнамурти, которого многие – в том числе и сам Кришнамурти
считали умственно отсталым. К сожалению, Штейнер не уделял
особого внимания тому, чтобы фиксировать свои методы, хотя,
как кажется, они состояли в основном в расположении к себе
ученика и установлении с ним близкого психологического
контакта. Важным открытием для самого Штейнера явилось,
во-первых, то, что учитель должен учитывать связь между
телом, умом и душой; и, во-вторых, осознание неповторимости
и уникальности каждого ребенка. Эти открытия, как кажется,
каждый великий педагог должен делать заново, хотя они имеют
исключительно важное значение в эпоху механической зубрежки,
когда старая гуманистическая педагогика пришла в упадок, не
оставив после себя хоть сколько-нибудь последовательной и всесторонней теории образования.
На протяжении шести лет Штейнер работал в тесном
сотрудничестве с матерью детей – Паулиной, влияние которой
заметно способствовало прогрессу ребенка и самого Штейнера.
На протяжении жизни он не раз встречался с сильными волевыми
женщинами, начиная с жены своего профессора в Вене, и, хотя
он любил настаивать на абсолютном несоответствии между его
собственным развитием и духовными откровениями, очевидно,
что здесь можно заметить некоторую связь. Каждая стадия его
карьеры знаменуется знакомством с новой женщиной.
В 1890 г. он дал согласие переехать из Вены в Веймар для
работы с архивом Гете по приглашению Великого Герцога
Саксонии. Саксонское правительство собиралось выпустить
полное собрание сочинений Гете и предложило Штейнеру стать
редактором его научных трудов. В Веймаре он не только вошел
в круг людей, интересовавшихся культурой и социальными
проблемами, но встретился с третьей женщиной, сыгравшей
немаловажную роль в его жизни – Анной Эвникой. В 1897 г. он
последовал за овдовевшей фрау Эвникой в Берлин, где, снимая
квартиру в ее доме, зарабатывал на жизнь журналистикой и преподаванием.
В 1899 г. они поженились. Она была простой женщиной с
материнскими инстинктами, которая заботилась о своем муже,
готовила ему пироги и печенья, чтобы скрасить его
аскетическую жизнь. Штейнер всегда оставался крайне
сдержанным человеком, позволяя себе единственную вольность –
носить своеобразные галстуки и иногда простоту манер,
показывающих его простонародное происхождение [6]. Хотя
впоследствии он приобрел многочисленных покровителей из
аристократической среды, в гостиных он чувствовал себя
неловко. Даже те, кто находил его неординарным человеком,
говорили, что иногда он бывает молчалив и неразговорчив,
даже после сорока лет, проведенных в "порядочном" обществе.
В сущности, Штейнер был человеком из народа и черпал в нем
свои незаурядные силы. Проведя молодые годы среди
интеллигентов Вены, Веймара и Берлина, часто посещая салоны
и кафе, он тем не менее сознательно сохранял определенную
дистанцию, оставаясь самим собой и не идя ни на какие
уступки. Из-за этого отчуждения он и казался либо
загадочным, либо чересчур эгоистичным (в зависимости от точки зрения наблюдателя).
Вскоре после женитьбы на фрау Эвнике Штейнер начал
преподавать в берлинском колледже для рабочих, основанном
бывшим соратником Маркса Вильгельмом Либкнехтом, основателем
Германской социал-демократической партии. Этот колледж давал
рабочим возможность получить высшее образование, и Штейнер
преподавал в нем философию и литературу. В этом ему помогала
фрау Эвника, посещая некоторые его лекции и радушно принимая
у себя дома учащихся. Но ее, как и марксистское руководство
колледжа, беспокоил возрастающий интерес Штейнера к теософии.
С теософией Штейнер познакомился в 1880-х годах, прочитав
сочинения Синнетта и Блаватской. Со временем большинство из
теософских работ он отверг, сделав исключение для "Тайной
доктрины", которую он рассматривал как наиболее
примечательный из всех современных эзотерических текстов
(кроме своих). Эти книги предоставили ему по крайней мере
частичное объяснение психических феноменов, испытываемых им
с детства. Кроме того, они укрепили его веру в возможность
установления связи между наукой и религией посредством
учреждения нового типа знания. В 1889 г., после психического
и духовного кризиса, он начал постепенно отходить от
преподавательской деятельности и уделять все больше внимания
своему духовному призванию. Этот процесс достиг высшей точки
в июле 1902 г., когда, посетив теософский конгресс в Лондоне
и познакомившись с Анни Безант, Штейнер возглавил Теософское
Общество Германии, Швейцарии и Австро-Венгерской Империи.
Переход от неопределенных социалистических симпатий к явному
пристрастию к теософии объяснить нелегко. Как и Анни Безант
до этого, Штейнер стал объектом критики и насмешек со
стороны своих бывших коллег-социалистов. О перемене своих
взглядов он объявил на лекции, обращенной к бывшим
студентам, в которой он восхвалял мадам Блаватскую, всячески
подчеркивая отличие ее идей от спиритуалистических и
вспоминая немецкого философа И. X. Фихте, заявившего о том,
что задачей немецких гуманитариев должно стать превращение
философии в новую теософию (Фихте действительно использовал
это понятие). Но говорить публично о происшедшей с ним
перемене и не было необходимости. Студенты и так заметили,
что он вернулся из Лондона, сбрив усы и приобретя
шляпу-котелок. Этим он словно показывал, что отныне он
интересуется не тем, что внизу, но тем, что наверху. Во
время лекции его глаза были устремлены куда-то в
пространство. Вскоре он перестал читать лекции рабочим.
На конгресс 1902 г. его сопровождала Мария фон Сиверс,
аристократка, изучавшая драматургию, работавшая вместе с ним
с 1900 г. [7] В 1903 г. он переехал из дома Анны Эвники в
берлинскую штаб-квартиру Теософского Общества, где жила и
фрейлейн фон Сиверс. С этих пор она стала его постоянным
спутником, организуя его деловую жизнь и слушая его лекции.
Поначалу эти лекции привлекли немного-численную аудиторию.
Но Штейнера это не заботило – он утверждал, что лекции
посещают также невидимые духовные существа и духи умерших,
желающие приобщиться к оккультному знанию (В Ином Мире, очевидно, это было им недоступно).
Следующие шесть лет для Штейнера ознаменованы сложными
взаимоотношениями с миссис Безант. Несмотря на осознаваемые
обоими идейные разногласия, поначалу они оставались
друзьями. Анни посетила Берлин в 1904 г., и Штейнер
переводил ее работы на немецкий. Однако Штейнера привел в
недоумение скандал с Ледбитером, ему не нравились
ориенталистские тенденции Анни, да и она не слишком доверяла
его преданности Обществу. Между ним и его немецкими
коллегами также наметились трения, которые выразились в их
нежелании находиться у него в подчинении. К тому же многие
не интересовались эзотерической ветвью христианского
мистицизма. При жизни Олькотта с его политикой взаимной
терпимости все филиалы еще сохраняли перемирие, но на
теософском конгрессе 1907 г., спустя три месяца после смерти
полковника, когда Анни Безант выставила свою кандидатуру в
качестве его преемника, стало очевидно, что раскол неизбежен.
Конгрессом в Мюнхене руководил сам Штейнер, и ему
представился случай ясно высказать свое отношение к
теософии. Он украсил зал печатями, упомянутыми в
"Апокалипсисе", и бюстами своих героев философов-идеалистов
Гегеля, Фихте и Шеллинга. Ничто не указывало на Учителей или
индуистских богов, почитавшихся Безант. Напротив,
центральным событием конгресса стало представление
"Священной Элевсинской Драмы" Эд. Шюре [8], переведенной с
французского Мари фон Сиверс и отредактированной самим
Штейнером. Намерения его были очевидны: он хотел переместить
фокус внимания с Востока на Запад.
Шюре предпринял попытку воскресить древнегреческие мистерии.
Штейнер дополнил его текст собственным "розенкрейцеровским"
символизмом, и спектакль вызвал бурные дискуссии. Штейнера
обвинили в использовании Общества для пропаганды своих
неохристианских идей. Сам же Штейнер был серьезно обеспокоен
тем, что он рассматривал как культ личности нового
президента. На публике Анни была подчеркнуто молчалива, но в
частных беседах недвусмысленно высказывала свое неодобрение.
Поначалу они согласились идти каждый своим путем, но в 1910
г. вступили уже в открытый конфликт.
Расколу способствовало судебное преследование Анни Безант,
начатое отцом Кришнамурти. Штейнер и его друзья были
согласны с Нарьяньяхом Ледбитер подверг серьезному сомнению
репутацию не только его семьи, но и всего Общества. Однако
для самого Штейнера наиболее серьезное оскорбление
заключалось в том, что Ледбитер отождествлял Повелителя
Майтрейю, предположительно воплотившегося в Кришнамурти, с
Иисусом Христом. Вся космология Штейнера была основана на
фигуре Христа: он рассматривал его не как особого человека
(тенденция гуманистической теологии) и не как очередное
воплощение мирового духа; для него Иисус Христос был
уникальным субъектом всей духовной истории. Штейнер также
проводил различие между человеческим телом Иисуса и духом
Христа, вошедшим в это тело за три года до его смерти. Таким
образом, он не мог принять идею того, что Кришнамурти
является самым последним – и, следовательно, наилучшим –
воплощением Христа в этом мире, или что этот дух подчиняется
Повелителю Мира, обитающему в Шамбале.
Орден Звезды Востока должен был пропагандировать именно эти
идеи, и критический момент настал, когда Штейнер отказался
допустить функционирование этого ордена в Германии, требуя
от немецких теософов выйти из его рядов. Он послал
телеграмму Анни Безант в Адьяр, предлагая ей отказаться от
поста президента Общества. Она ответила тем, что закрыла
Германский филиал и исключила Штейнера из рядов основного
Общества. Тогда он порвал все связи с теософией и в феврале
1913 г. основал Антропософское Общество. Многие немецкие
теософы последовали за Штейнером, а оставшиеся перешли под
опеку старого друга ЕПБ, доктора Шлейдена, мюнхенского фабриканта.
Но история с Кришнамурти была лишь внешним поводом для
разрыва Штеинера с теософией; за ней крылись более глубокие
причины. Штейнер давно убедился, что Общество страдает от
двух важных недостатков, которые он безуспешно пытался
преодолеть. Во-первых, назрела необходимость интеграции
теософской доктрины с ценными элементами европейской
философской традиции. Смесь восточной терминологии и
персональных откровений, характерная для ранней стадии,
сослужила свою службу – заставила Запад осознать брешь в
своем понимании реальности, нанесенную материализмом и
атеизмом, но этого еще недостаточно. По-настоящему
всеохватывающая доктрина должна опираться на традиции
конкретной местности. Нельзя просто так отбросить
европейские формулировки духовной истины. При этом нужно
отделить зерна от плевел, но для этого необходимо создать настоящую гуманитарную науку.
Вторая проблема – вопрос духовной педагогики. Как мы видели,
Блаватская, а позже и Ледбитер попытались сделать нечто в
этой области, но их методы были расплывчаты и основывались
на личном авторитете. Не существовало четко сформулированных
методов и традиций, кроме тайных инициации Ледбитера,
которые были слишком церемониальны и субъективны. Честно
говоря, согласно Ледбитеру, это и являлось отличительной
чертой эзотерической традиции, которая по определению
передает тайное знание, а не общепризнанные вещи; она
поэтому и должна существовать в тайне и быть значимой только
для учителя и ученика. Тем не менее Штейнер предполагал, что
если теософия не желает оставаться смесью неопределенных
доктрин и обещаний сомнительной чести быть удостоенным
приобщения к Учителям под руководством своевольных вождей,
то ей потребуется нечто большее, чем несколько одаренных
педагогов. Этим "нечто", по мнению Штеинера, должен был
стать педагогический метод: комплекс познавательных приемов
и способов их адекватной передачи. Была необходима духовная
практика, которая объединила бы различные доктрины,
доступные западным ученикам, с методом изучения этих доктрин.
Предполагалось, что эту практику предоставит антропософия,
что указывалось уже в самом названии, отличном от
"теософии". Она оставила важный принцип теософии
представление о духовной науке. Штейнер понимал слово
"наука" в обоих смыслах: как комплекс знаний и как
методологию. Для него это было одной из отличительных черт
западной эзотерики по сравнению с восточным оккультизмом –
последний старался перевести все материальное в область
духовного, первая же рассматривала человеческую жизнь как
часть материального развития и говорил на материальном
языке. Человек – это именно то существо, в котором
объединены чувственное и сверхчувственное; этим он
отличается и от животных, и от ангелов. Важно не только
сверхчувственное, но и чувственное – реальность составляют
обе эти сферы. Антропософия изучает место человека в этой
реальности. Это не мудрость богов, которая недоступна нам по
определению, но менее возвышенная человеческая мудрость, или мудрость о человеке.
Если новое общество отличалось от старого своими идеями, то
внешний вид поначалу оставался прежним. Большую часть
"антуража" Штейнер получил от Теософского Общества: важные
матроны, экзальтированные леди и юные девицы, богатые
идеалисты и чудаки различных сортов. Однако сама атмосфера в
Антропософском Обществе была более возвышенной, чем в
теософском, и с самого начала Штейнера окружали почтение,
серьезность и оптимизм. На фоне вульгарности и надменности
теософии антропософия была подчеркнуто естественна и склонна
к простому образу жизни. Многие теософы были вегетарианцами,
реформаторами моды или защитниками животных, но только
"штейнерианство" могло включить все эти идеалы как
органичные. Распорядок жизни, основанный самим Штейнером,
задавал тон каждому аспекту жизни Общества – от цвета аур до
цвета кухонных шкафов, поскольку он сам лично заведовал всем
– от духовной жизни своих последователей до их питания.
Среди альтернативных духовных учителей Рудольф Штейнер
представлял особый тип: педантичный и весьма образованный
западный интеллектуал. Еще одним претендентом на лидерство в
построении философского базиса для теософии стал в тот
период Петр Демьянович Успенский [9]. Как утверждал сам
Штейнер, образование, полученное им, сделало его более
восприимчивым к духу Аримана, который пытался убедить его
принять позитивистскую науку. Самоучку Успенского же должен
был соблазнять дух Люцифера, представляющего ему картины
века будущего, когда человечество,– благодаря его усилиям,
будет воспринимать богов такими, какими он видел их сам. Эти
два человека были взаимодополняющими типами, отличаясь
средствами достижения своих целей. Но в конечном итоге цель
у них была одна опровержение теософии. Штейнер действовал
изнутри, Успенский снаружи – и их пути положили начало новым
эзотерическим традициям, который с тех пор стали довольно влиятельными.
Сейчас имя Успенского мало кому известно вне эзотерических
кругов. Он не оставил после себя ни школ, ни учреждений,
носящих его имя. Он не был аристократом, ведущим богемный
образ жизни, или экзотическим медиумом, а, напротив,
довольно серьезным обывателем-горожанином, не основавшим
собственного общества и умершим, признав свое поражение. И
все-таки его книги до сих пор издаются на одном только
английском языке тысячными тиражами каждый год и пользуются
хорошим спросом. Не будучи официальным членом Теософского
Общества (которое было разрешено в России только в 1908
году), он тем не менее с огромным вниманием читал теософские
работы и использовал многие его идеи при построении
собственного странного синтеза кантианского идеализма,
математики четырех измерений, суфизма и буддизма. Со
временем он тоже разочаровался в Обществе по тем же
причинам, что и Штейнер, находя его доктрину
непоследовательной и педагогику неадекватной. Однако он
предлагал решить эти проблемы совсем другими способами, нежели Штейнер.
Успенский, выходец из высшего слоя среднего класса, родился
в Москве, в 1878 г. Его родители, земельный инспектор и
художница, умерли, когда он был еще ребенком, и его
воспитывала бабушка. Он рос ленивым, мечтательным и
своевольным. Из школы он был исключен и на этом закончилось
его официальное образование. После он сам занимался
философией, физикой и математикой – единственными
предметами, которые его интересовали. Возможно, именно
недостаток общего образования побудил его впоследствии
искать законы, управляющие человеческим существованием.
Художественное описание его детства можно найти в сочинении
Успенского "Странная жизнь Ивана Осокина", а воспоминание о
годах молодости в книге – "В поисках чудесного", герой
которой раздираем противоречиями. Успенский был не только
ленивым, но и беспокойным; не только скептиком, но и
доверчивым; сильным духом и нуждавшимся в поддержке, волевым
и подчиняющимся чужой воле, логическим мыслителем и
мечтателем, общительным и одиноким, не терпящим возражений и
ищущим хороших собеседников, сибаритом и аскетом. Внешне он
был невысок, крепко сложен, с массивной головой, бычьей
шеей, тонкими губами и пронзительным взором. Он любил кошек
и вино, одевался со вкусом, днем вел образ жизни профессора,
а ночью – представителя богемы. Его часто посещали ощущения
"дежа вю" – "уже виденного" – и он в равной степени
интересовался математикой и мистицизмом. Обе эти области,
как казалось, предоставляли ключ к пониманию многих вещей:
первая посредством чисел, а вторая посредством видений. И
язык они использовали схожий – недоступный для большинства.
Математику четвертого измерения Успенский изучал в надежде
выяснить причины чувства "уже виденного". В то время в
фантастической литературе эта идея была довольно
распространенной – достаточно упомянуть роман Е. А. Аббота
"Флатландия" (1884) и популярные научные работы С. У.
Хинтона [10]. Флатландия – эта некая страна, населенная
существами, живущими в двух измерениях и каждое проявление
третьего измерения воспринимающими как чудо. По аналогии,
существа, живущие в трех измерениях (люди), не могут не
считать чудесным любое появление существ из четвертого
измерения. Успенский писал об этом в своей первой книге
"Четвертое измерение", постулируя существование четвертого,
пятого и, возможно, большего количества недоступных для нашего восприятия измерений.
Четвертым измерением он называет собственно время, об
истинной природе которого люди могут догадываться только в
моменты повышенной чувствительности сознания. Но, как и его
современников – Пруста, Бергсона, Фрейда, Эйнштейна, Уэллса,
Джойса и Элиота (на последнего он впоследствии оказал
некоторое влияние), Успенского интересовало не столько
время, сколько вне– или сверхвременные явления, с ним
связанные [11]. Успенский исследовал их на практике
посредством анализа сновидений и использованием изменяющих
сознание наркотических веществ, выяснив, что сновидения
могут продолжаться и в дневное время. Согласно Успенскому,
мы спим все время, даже когда думаем, что бодрствуем: то,
что мы принимаем за сознание, на самом деле есть только сон.
Ощущения "уже виденного", моменты прозрения во сне,
галлюцинации – все это знаки реальности, к которой мы можем
приобщиться, только полностью проснувшись. Так как же мы
можем проснуться по-настоящему? На что похожа истинная
реальность? Чье сознание может ее воспринять?
Математика не давала ответов на такие вопросы, и Успенский
искал их в модных тогда теориях Ницше о вечном круговращении
и перерождении душ. Ницше говорит, что если мы хотим
почувствовать хотя бы малое подобие свободы, мы должны жить
в духе веселого приятия всего, как если бы нам хотелось
повторять даже самые болезненные моменты снова и снова.
Только тогда мы победим самих себя и сознательно примем
необходимость, станем истинными личностями [12].
Для Ницше образ вечного круговращения – это необходимая
метафора. Успенский же понимал ее буквально. Ссылаясь на
восточные представления о реинкарнации, карме и колесе
судьбы, Успенский доказывал, что мы уже не раз жили и будем
жить в будущем – бесконечно, если только не найдем способ
выйти из круга. Для этого мы должны повысить уровень
сознания так, чтобы постоянно знать, что на самом деле
происходит с нами, и увидеть высшую реальность (такое
представление Ницше назвал бы абсурдным и противоречащим самому себе).
Но и в этом случае оставались проблемы. Как и математика,
ницшеанство не предлагало никаких духовных и психологических
техник достижения такого состояния. Тут на помощь Успенскому
пришла теософия. В 1907 г., работая журналистом в московской
газете "Утро", он постепенно заполнил все ящики своего
рабочего стола теософскими публикациями. Среди них были
книги Синнетта ("Оккультный мир") и Штейнера ("Атлантида и
Лемурия"). Предполагалось, что он должен заниматься текущей
европейской политикой, но на деле он все больше
интересовался оккультной литературой.
Теософские идеи как нельзя лучше подходили российской
эсхатологической атмосфере, царившей в начале XX века, и ими
интересовались многие интеллектуалы и писатели, включая
Блока, Пастернака, Бердяева, Соловьева, Розанова,
Флоренского, Мережковского и более всех известных на Западе
Белого и Скрябина. Успенский принадлежит к поколению
родившихся между 1870 и 1900 годами взросление и воспитание
которого происходило в ожидании грядущей революции, приход
которой предрекали еще за полстолетия до 1917 г. Эту
революцию совершили ровесники Успенского, которому на тот
момент было тридцать три года. Многим из этого поколения
пришлось эмигрировать или погибнуть в сталинских лагерях.
Не все считали что революция должна принимать политическую
форму. Наследие Гоголя и Достоевского было велико: оба они
предвидели грядущее преобразование страны в религиозную
общину при содействии обновленной Православной Церкви.
Андрея Белого (1880-1934), как и Успенского, интересовала
взаимосвязь науки и мистицизма, но в качестве исхода
революционной ситуации он ожидал скорее не прогрессивных
перемен, а появления варварских орд, что описано в его
романе "Петербург". Композитор Александр Скрябин (1872-1915)
был ближе к традиции Гоголя-Достоевского. Пылкий музыкант
ожидал неизбежного конца привычного мира и надеялся
сопроводить это событие (и по возможности ускорить его)
грандиозной "Мистерией", которая осталась незаконченной [13].
По сравнению с этой позицией Успенский обладал более
умеренными взглядами. Для него все очарование теософии
сводилось к систематизированной космологии, позволявшей
применить ряд положений математики четвертого измерения,
ницшеанской теории вечного возвращения, символизма и
психологии к личному опыту и объяснить любой феномен бытия.
Для человека, вооруженного лишь фрагментарными познаниями и
одержимого жаждой систематизации, это было неким подобием
философии, сохраняющей картину мира целостной. С помощью
теософии можно было приобщиться к тайной традиции.
Но даже этого было недостаточно. Несмотря на свои обещания,
теософия оставалась чересчур абстрактным построением, и даже
интеллектуал Успенский желал чего-то более конкретного. В
1908 г. это желание побудило его отправиться на Восток,
чтобы дать журналистское описание этой поездки. Путешествие
было мало чем вознаграждено, кроме мистических видений на
борту корабля в Мраморном море. Этот момент был скоротечен,
как и впечатления от посещения Сфинкса, Тадж-Махала и Будды
с изумрудными глазами на Цейлоне. Но это путешествие убедило
его в существовании некой эзотерической истины, намеки на
которую были даны в теософской литературе. Но если тайное
знание существует, то где его истоки и можно ли прикоснуться
непосредственно к этим истокам?
Успенский был убежден, что в одиночку не добиться истины.
Нужно примкнуть к какой-то "школе", наподобие Братства
Учителей. Таких школ много, и важно найти "истинную". Это
вопрос не только отделения "настоящего" от "подделки": нужно
отличать также и "настоящие", но не эзотерические школы от
тех, что прямиком ведут к источнику космической мудрости.
В Индии он посетил учеников Рамакришны и других йогов, но
пришел к выводу, что медитация и почитание богов не есть
истинный источник просвещения. Оккультная мудрость, как ему
казалось, лежит в активной деятельности, а не в простом
созерцании. Дервиши Костантинополя и Шкутари казались ему
находящимися ближе к Истине, и то, что Штейнер нашел в
эзотерическом христианстве, Успенский искал в мистических
сектах ислама. Особенно его интересовали танцы дервишей,
объединяющие математику и движения в едином символическом
языке, отображающем переживания Бытия если только этот язык
вообще можно перевести. Кроме того, загадочные высказывания
и трудная практика ученичества исламских мистиков
подозрительно напоминали следы настоящей школы. Но многие
секты конкурировали между собой, и если даже предположить,
что все они обладают частичным доступом к Источнику, то сами
они этим Источником быть не могли. Таким образом, оставался
вопрос – как распознать Источник и Истинную школу?
В 1913 г. Успенский вновь отправился на Восток, на сей раз в
Адьяр, где был удостоен чести остановиться на первом этаже
дома, в котором жили некогда сама Блаватская и другие члены
Эзотерической школы. Как и все в Обществе, личные комнаты
соответствовали принципу иерархии: руководители жили на
верхних этажах, над школой, их ближайшие помощники во
флигелях, а слуги обитали в обыкновенных индийских хижинах,
расположенных вокруг главного дома. К 1913 г. поместье в
Адьяре стало прототипом современной процветающей коммуны:
смесью ашрама и воскресного отеля, где останавливались
проезжавшие через Мадрас путешественники. В Теософской
Эзотерической школе Успенский увидел слабое отражение того, что искал.
В Адьяре он встретил немецкого философа-мистика, графа
Германа Кейзерлинга, который занимался точно такими же
поисками [14]. Встреча оказалась знаменательным событием для
обоих. Признав за Теософским Обществом право считаться
первопроходцем, открывшим восточную духовную мудрость
жителям Запада, они тем не менее пришли к выводу, что объект
их поисков не может быть найден внутри Общества. Они решили
объединиться и продолжить поиски сообща. Однако этому союзу
не суждено было быть долгим, поскольку тем временем на
родине каждого произошли политические события огромной
важности. Через несколько месяцев после их встречи
оказалось, что они являются подданными враждующих государств.
Примечания
1. См.: R. Steiner. The Ahrimantic
Deception, pp. 3-15; Three Streams In Human Evolution: The
Influence of Lucifer and Ahriman. Упоминания о
Люцифере и Аримане можно встретить во многих работах Штейнера.
За исключением особых случаев, цитаты приводятся по изданиям Rudolf Steiner Press.
2. Все биографии Штейнера достаточно бедны. Наиболее
обстоятельна: S. С. Easton. Rudolf
Steiner: Herald of a New Epoch, The Anthroposophic Press,
1980. За исключением особых случаев факты из его
жизни взяты из автобиографии Штейнера "Mein Lebensgang" (в
англ. пер. – Rudolf Steiner. An Autobiography. The
Antroposophic Press, 1977). Повествование в ней
заканчивается первыми годами XX столетия. Личные
воспоминания о Штейнере см.: F.
Rittelmayer, Rudolf Steiner Enters My Life, Christian
Community Press, 1954. Об отношении Штейнера к своей
работе см. A. P. Shepherd. A Scientist of the Invisible,
Holder & Stoughton, 1954.
Литература о Штейнере на немецком слишком многочисленна и не
может быть приведена в данном издании. Большинство книг
написано либо им самим, либо его последователями.
Англоязычных читателей отсылаем к каталогу издательства
Rudolf Steiner Press в Великобритании или Anthroposophic
Press в США. Существуют также библиотеки Антропософского
Общества в Лондоне и Нью-Йорке.
3. Эрнст Геккель (1834-1919) занимался, в частности, теорией полового отбора.
4. См.: R. Steiner. A Theory of Knowledge Implicit in Goethe's World Conception.
5. См.: R. Steiner, Aspects of Human Evolution; The Karma of Materialism.
6. Существует множество портретов, составленных его
почитателями, в том числе A. Steffen.
Meetings With Rudolf Steiner, Verlag fur Shoene Wissenshaft,
1961; F. Rittelmayer. op. sit.; Gunter Washmuth. The Life
and Work of Rudolf Steiner, Whittier Press, 1955 (довольно
скучная книга главного заместителя Штейнера).
7. О Марии фон Сиверс см.: M. Savitsch. Marie Steiner von
Sievers: Fellow Worker with Rudolf Steiner, Rudolf Steiner Press.
8. Эдуард Шюре, необычайно плодовитый и влиятельный
автор The Great Initiates, Rider, 1912.
9. За исключением особых случаев нижеследущее описание
основано на книге самого Успенского "В поисках чудесного"
(In Search of the Miraculous (ISOTM), Arkana, 1987;
"Autobiographical Fragment" – приложение к его A Further
Record, Routledge & Kean Paul, 1986, pp. 299-303; The
Strange Life of Ivan Osokin. Stourton
Press. 1947; a New Model of Universe, Alfred A. Knopf,
1934). Об истории антропософии в России см.
N. Berdyaev. Dream And Reality, Greenwood Press, 1950.
О русской теософии см. N. Zernov.
The Russian Religious Renaissance of the Twentieth Century,
London, 1963. Лучшее описание отношений между
Успенским и Гурджиевым можно найти в сочинении Дж. Уэбба.
10. An Episode of Flatland, Swan Sonnenschein & Co., 1911.
11. Пожалуй, работы самого Успенского лучше всего
свидетельствуют о развитии его идей. См. также . Webb, указ,
соч., с. 109-117.
12. О воззрениях Ницше см. A. R. Orage.
Frederick Nietzsche, the Dionysian Spirit of the Age, London
and Edinburgh, 1906, а также Consciousness,
Animal, Human and Superhuman, TPH Benares, 1907.
13. О русском оккультизме см. J. Webb.
The Occult Establishment. Open Court Publishing, 1976.
14. О Кейзерлинге см. ниже, главу 12.
|
