Тертуллиан. О молитве
Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (около
155-165 - около 220-240), там же) - один из наиболее
выдающихся раннехристианских писателей, теологов и
апологетов, автор 40 трактатов, из которых сохранился
тридцать одно произведение. В зарождавшемся богословии
Тертуллиан один из первых выразил концепцию Троицы.
Положил начало латинской патристике и церковной латыни -
языку средневековой западной мысли. В отличие от
греческих отцов был враждебно настроен к античной
философской традиции: "Что может быть общего у
Иерусалима с Афинами?". К сожалению, к концу своей жизни
Тертуллиан уклонился в ересь монтанизма.
Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан
***
Содержание
Творение Тертуллиана "О молитве" (Liber
de oratione) это, как называют его, "золотая книга".
Написано оно Тертуллианом в до-монтанистический период,
хотя время его появления не может быть точно
установлено, как и вообще хронология сочинений
Тертуллиана остается до сих пор не разъясненною.
Сочинение ясно разделяется на две части:
в первой, после выяснения сущности и характера молитвы
Господней, дается ее изъяснение, а во второй находятся
различные наставления, касающиеся молитвы, напр. о
молитвенном настроении, о коленопреклонении при молитве,
о воздеянии рук и т.п.
Перевод делается по изданию
"Миня" (Patrologiae Cursus
Completus, Series prima, tomus 1:col. 1149-1196).
Но приняты при этом во внимание издание
"Элера" (Quinti Septimii
Florentis Tertulliani quae supersunt omnia, t. I,
Lipsiae, 1853:р. 553-584)
и издание Венской Академии Наук
(Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum, v. XX:
Quinti Septimii Florentis Tertulliani Opera ex
recensione Augusti Reifersheid et Georgii Wissowa, Pars
I, Vindobonae, 1890:р.
180-200), чтения каких изданий мы иногда
предпочитаем тексту Миня, что
отмечается в примечаниях.
Начиная с 9 гл. в списках творения
Тертуллиана "О молитве" встречаются надписания - то
вполне точные, то менее точные, какими надписаниями мы
пользовались. Но в большинстве случаев эти надписания
сделаны нами самими.
Перевод в некоторых местах сопровождаем
объяснительными примечаниями.
Господь наш Иисус Христос, как Дух Божий
и Слово Божие, и Ум (ratio) Божий, и Слово ума и Ум
слова, и то и другое - Господь наш Иисус Христос
преподал нам, ученикам нового Завета, новую форму
молитвы. Ибо надлежало и в сем случае новое вино влить в
новые меха и приставить новое приставление к новой
одежде. Что было раньше, то вообще или отменено, как
обрезание, или восполнено, как прочий закон, или
исполнено, как пророчества, или усовершено, как самая
вера. Новая благодать Божия преобразила все чувственное
в духовное, когда дано было Евангелие, истребившее всю
прежнюю ветхость, в котором (т. е. Евангелии) Господь
наш Иисус Христос явлен был как Дух Божий, и Слово
Божие, и Ум Божий, - как Дух, Которым Он был силен, как
Слово, коим Он учил, - как Ум, Который Он явил в своем
пришествии. Поэтому и молитва, установленная Господом,
состоит из троякого: из слова, поскольку она изрекается;
из духа, поскольку она имеет столько действенности; из
мысли, поскольку она научает. Научил и Иоанн учеников
своих молиться, но все служение Иоанна было
подготовлением ко Христу, пока, с Его возрастанием, -
как тот же Иоанн предрекал: "Ему должно расти, а мне
умаляться" (Ин. 3:30), - все дело Предтечи, с Самим
Духом, перешло к Господу. Потому и не сохранилось, в
каких словах Иоанн научил молиться, ибо земное должно
уступить место небесному. "Сущий от земли - говорит -
земное глаголет, и приходящий с небес,.. что... видел,
то и говорит" (Ин. 3:31). И что не есть небесное из того,
что исходит от Господа Христа, - как небесно также и
учение о молитве?
Приникнем же, достохвальные (benedicti),
в Его небесную мудрость, - прежде всего в Его заповедь -
молиться тайно, которою Он требует от человека веры в
то, что очи и уши всемогущего Бога соприсутствуют и в
скрытом и потаенном, и в тоже время желает скромности
веры, - принести свое поклонение (religionem) Тому
Единому, в Кого христианин верует, как все слышащего и
все видящего. Равным образом веры и скромности веры
касается и следующее наставление мудрости, - если мы
думаем, что не во многоглаголании словес необходимо
приступать к Господу, Который, как мы уверены, наперед
печется о своих. И самая эта краткость (молитвы
Господней) - что составляет третью ступень мудрости -
утверждается на многообилии великих и блаженных
(Господних) изъяснений: насколько кратка словом,
настолько многообъемлюща по смыслу. Ибо она включает не
только свойственное молитве, каково поклонение Богу и
прощение со стороны человека, но содержит почти все
слово Господа, напоминание всего нравственного учения,
так что по истине в молитве Господней заключается
сокращенно как бы все Евангелие.
Когда мы говорим:
Мф.6:9. Отче наш, сущий на небесах,
мы начинаем со свидетельства о Боге и о
заслугах веры. Ибо и Бога просим, и исповедуем ту веру,
заслугу которой составляет такое обращение к Богу.
Написано: "тем, которые уверовали в Него, дал им власть
называться сынами Божиими" (Ин. 1:12). И Сам Господь
весьма часто именовал нашим Отцом Бога; и даже дал
заповедь, чтобы мы не называли кого-нибудь отцом на
земле, кроме Отца, Которого имеем на небесах (Мф. 23.9).
Следовательно, молясь так, мы исполняем заповедь.
Блаженны, которые познают Отца! Израиль обличается, -
Дух свидетельствует небом и землею, говоря: "родил
сынов, и они Меня не познали" (Ис. 1.2). Говоря: "Отче",
мы в тоже время исповедуем и Божество. Это наименование
служит обозначением и отеческой нежности, и в тоже время
силы. В Отце призывается и Сын. "Я, - говорит, - и Отец
- одно" (Ин. 10:30). И мать - Церковь не проходится
молчанием. В сыне и отце познается мать, в которой имеет
свою основу наименование отца и сына. Так, во едином
роде, или во едином имени мы и Троичного Бога чтим, и о
заповеди вспоминаем (Мф. 23.9), и порицаем тех, кои
забывают об Отце (Ис. 1.2).
Наименование Бога "Отцом" никому не было
открыто. Даже вопрошающий об этом Самого бога Моисей
услышал иное имя (Исх. 3:14). Нам оно открыто в Сыне, ибо
"Сын" являет новое имя Отца. "Я пришел, - говорит, - во
имя Отца" (Ин. 5:43). И опять: "Отче, прослави имя Твое"
(Ин. 12.28). И яснее: "имя Твое явил человекам" (Ин.
17:6). Это, следовательно, имя, - просим, мы, - "да
святится" (Мф.6:9). Не в том смысле, чтобы людям
прилично было желать Богу какого либо добра, как будто
существует кто либо другой, от которого может исходить
Ему благожелание, или как будто Он терпел бы недостаток,
если бы мы не выражали (Ему) благожелания. Конечно,
подобает, чтобы на всяком месте и во всякое время каждым
человеком был восхваляем Господь, при достодолжном
всегдашнем памятовании о Его благодеяниях. Но это есть
собственно желание хваления (Бога). И когда имя Божие не
было само по себе свято и не святилось, если оно само
освящает других? Кому предстоящие ангельские силы
непрестанно глаголют: "Святый, Святый, Святый" (Ис. 6:3;
Откр 4.8)? Посему и мы - будущие сообщники ангелов, если
помним об этом - да научимся уже здесь этому небесному
гласу к Богу и своей обязанности, связанной с будущим
прославлением. Это относится к славе Божией. А что
касается нашего прошения, то говоря:
да святится имя Твое,
мы молим, чтобы оно святилось в нас,
которые Ему принадлежим, а вместе с тем святилось и в
других, которых еще ожидает благодать Божия, - так что
мы в тоже время повинуемся и заповеди: нужно молиться за
всех, даже за врагов наших (Мф. 5:44). Не говоря - при
отсутствии слова - "да святится в нас", мы (тем самым)
говорим: "да святится во всех".
Следуя этой же форме (молитвы),
присоединяем: -
Мф.6:10. да будет воля Твоя и на земле.
Как на небе,
не в том смысле, чтобы кто-нибудь
препятствовал осуществлению воли Божией и мы желали бы
Ему исполнения Его воли, а мы просим, чтобы Его воля
осуществлялась во всех. Сообразно переносному пониманию
"плоти" и "духа", мы - и небо, и земля. Но если и
буквально понимать (данное выражение), то смысл прошения
остается однако тот же: чтобы в нас осуществлялась воля
Божия на земле для того, чтобы, разумеется, она могла
исполняться (в нас) и на небе. Но чего Бог желает, как
не того, чтобы мы поступали сообразно Его учению
(disciplinam)? Следовательно, мы просим, чтобы Бог
приблизил к нам и сущность, и силу Своей воли, да будем
мы живы и на небе, и на земле, ибо завершением Его воли
является спасение тех, кого Он усыновил. Есть и та воля
Божия, которую Господь осуществил в Своей проповеди,
деятельности и страдании. Ибо и Сам Он изрек, что Он
творит не Свою, но "волю Отца"(Ин. 6.39). Без сомнения,
что Он творил, то была воля Отца, к чему теперь и мы, по
(Его) примеру, призываемся, - чтобы проповедовали, и
действовали, и терпели, даже до смерти. Для исполнения
этого потребна воля Божия. Кроме того, говоря: "да будет
воля Твоя", мы этим желаем себе добра, ибо в воле Божией
нет ничего злого, даже, когда, сообразно заслугам
каждого, определяется (ею) и нечто противоположное.
Следовательно, уже этим выражением мы склоняем самих
себя к терпеливому перенесению страданий. И Господь, в
виду приближения (Своей) страсти, желая показать
немощность плоти уже в Своей плоти, говорит: "мимонеси
чашу сию". И (затем как бы) вспомнивши (продолжает); "не
Моя воля, но Твоя да будет" (Лк. 22:42). Сам Он был волею
и силою Отца, однако же для доказательства необходимости
терпения предал Себя воле Отца.
Мф.6:10. Да придет также царствие Твое,
- относится к тому же, что и:
да будет воля Твоя,
т. е. (да придет) в нас. Ибо когда же
Бог не был Царем, "в руке Коего сердцевсех царей" (Притч
21.1)? Но чего бы мы себе ни пожелали, к Нему обращается
наше предчувствие и Ему приписываем то, чего от Него
ожидаем. И если осуществление царствия Господня стоит в
связи с волею Божию и нашим (нынешним) неопределенным
состоянием (nostram suspensionem), то, как же иные
желают продления века сего, когда царствие Божие, о
пришествии коего мы молимся, направляется именно к
исполнению века? Мы желаем поскорее царствовать, а не
подольше служить. И если бы даже в молитве не было
заповедано просить о пришествии царствия, мы сами собою
издали бы этот глас, поспешая к совершению нашего
упования (Евр. 4:10-11) Души мучеников у престола
нетерпеливо вопиют ко Господу: "доколе, Господи, не
мстишь... за... нашу... кровь... живущим на земле" (Откр.
6.10). Ибо отмщение за них стоит в связи с кончиною
века. Нет, скорее да придет, Господи, царствие Твое! Оно
- вожделенное желание христиан, оно - посрамление
язычников, радость ангелов; о нем мы подвизаемся, или,
нет, лучше: о нем молимся.
И как искусно божественная мудрость
установила порядок (прошений) молитвы! После небесного,
то есть, после имени Божия, воли Божией и царствия
Божия, она дает место прошению и о земных нуждах. Ибо и
Господь изрек: "ищите... прежде царствия... и тогда
вам... и... это... приложится" (Мф. 6.33). Хотя слова:
Мф.6:11. хлеб наш насущный (quotidianum)
даждь нам днесь
мы (впрочем) более склонны понимать
духовно. Ибо Христос есть наш хлеб, так как жизнь -
Христос, и жизнь - хлеб. "Я, - говорит, - хлеб жизни"
(Ин. 6.35). И несколько выше: "хлеб есть Слово Бога
живого, Которое сходит с небес". И Тело Его подается
(censetur) в хлебе. "Сие есть Тело Мое" (Лк. 22.19).
Итак, молясь о хлебе насущном, просим
постоянной пребываемости во Христе и неотделимости от
Его Тела. Но поскольку рассматриваемое выражение
допускает и чувственное токование, последнее не может
быть (принимаемо) без сохранения уважения и к духовному
учению. Ибо заповедует просить о хлебе, который именно
необходим верующим, "прочего же язычники... ищут" (Мф.
6.32). Это же внушает примерами и разъясняет притчами,
когда говорит: "неужели отец возьмет хлеб у детей и дает
псам" (Мф. 15.26)? Также: "неужели сыну, просящему хлеба,
даст камень" (Мф. 7:9)? Показывает, следовательно, чего
от отца ожидают чада. Да и этот в полночь толкущий в
двери просит хлеба (Лк. 11.5)! Справедливо присоединяет:
"даждь нам днесь", так как предпослал: "не заботьтесь о
завтрашнем, что вы будете есть" (Мф. 6.34). Об этом и
притчу предложил о человеке, который, при обилии
собранных плодов земли, помышлял о расширении житниц и о
долгом благополучии, но в туже ночь он умирает.
Когда указано на щедродательность Божию,
совершенно последовательно, чтобы мы просили о Его
милосердии, ибо что пользы в пище, если мы также
определяемся ею, как вол, (откармливаемый) на заклание?
Господь не дал, что только Он един без греха. А потому
научает нас просить:
Мф.6:12. прости нам долги наши.
Прошение о милости есть уже исповедание
вины, ибо кто просит о милосердии, тот сознает грех. Так
показывается, что покаяние угодно Богу, ибо Он лучше
желает его, нежели смерти грешника (Иез 23.11). В
Священном Писании"долг" есть образное выражение для
обозначения греха, который точно также подлежит суду и
от него взыскивается, и не избежит правды требования,
пока не воздастся требование, как тому рабу Господь
оставил долг (Мф. 18.27). Сюда именно относится пример,
приводимый в притче. Ибо то, что этот раб, отпущенный
господином, не щадит таким же образом своего должника,
почему, приведенный к господину, предается мучению, пока
он воздаст последний кодрант, то есть, воздаст до
последней вины (Мф. 18.23-34), - это показывает, что и мы
должны исповедывать прощение грехов своим должникам. Так
и в других местах, подобно молитве (Господней):
"отпустите, - говорит, - и отпустится вам" (Лк. 6.37). И
когда Петр вопрошал, до семи ли раз нужно отпускать
брату, говорит ему: "до седмижды семидесяти раз" (Мф.
18.21-22), чтобы, таким образом, усовершить закон, по
которому - согласно книге Бытия - "за Каина
отмститсясемь раз, за Ламеха же семьдесят раз семьдесят"
(Быт. 4.24).
Для полноты столь простой молитвы Он
присоединил, чтобы мы молились не о прощении только
грехов, но и о совершенном их отвращении:
Мф.6:13. не введи нас во искушение,
то есть, не допусти, чтобы мы страдали,
- от того, кто искушает. Да будет далека мысль, что
Господь, по-видимому, искушает, - как будто Он не знает
веры каждого или радуется падению; и неверность, и злоба
принадлежат диаволу. Ибо и Аврааму повелел привести сына
в жертву не для искушения, а для укрепления веры, чтобы
в нем явить пример Своей заповеди, которую имел
впоследствии дать, именно, что и детей нельзя любить
больше, нежели Бога (Мф. 10.37). И Сам, искушаемый от
диавола, показал, что последний есть главный виновник и
орудие искушения. Это подтвердил и впоследствии, говоря:
"молитесь, чтобы не впасть в искушение" (Лк. 22.40). А
находились в искушении оставить Господа те, которые
более прилежали сему, нежели молитве. Этому
соответствует и заключение, разъясняющее, что означает:
"не введи нас во искушение". Именно означает:
но избави нас от лукавого.
К этим кратким, немногим словам сколь
много примыкает изречений пророков, евангелистов,
апостолов, равно - беседы Господа, притчи, примеры,
заповеди! Сколько вместе с тем содержится обязанностей!
В Отце - почитание Бога; в имени - засвидетельствование
веры; в воле - принесение послушания; в призывании
царствия - выражение надежды; в прошении о хлебе -
прошение жизни; в молении о прощении - исповедание
грехов; в прошении о помощи - беспокойство в виду
искушений. Что удивительного? Только Бог один мог
научить, как Он желает, чтобы Ему молились.
Следовательно, Самим Им установлено служение молитвы
(religio orationis), и одушевленная Его Духом уже тогда,
когда она исходила из божественных уст, она, по Его
милости, восходит на небо, поведая Отцу, чему научил
Сын.
Поскольку, однако, Господь предвидит
человеческие нужды, то, после сообщения учения о
молитве, Он, как бы особливо, говорит: "проси́те
иполучите" (Лк. 11.9). И так как существуют прошения,
соответствующие обстоятельствам каждого, то,
предпославши установленную и обычную молитву, как бы
основание, мы имеем право на выражение вторичных
(accidentium)желаний, - право как бы перейти за пределы
прошений, но, однако, памятуя о заповедях, чтобы мы не
удалились сколько от заповедей, столько же от слышания
(нас) Богом.
Памятование заповедей открывает молитвам
путь к небу, из ваших заповедей главнейшая та, чтобы мы
не прежде восходили ко алтарю Божию, как отпустим
возникший между нами и братьями какой-нибудь раздор или
какую либо обиду (Мф. 5:25). И как можно приступать к
миру Божию - без мира? К прощению грехов - с удержанием
(грехов)? Каким образом умилостивит Отца, гневающийся на
брата, когда всякий гнев нам исперва воспрещен? Ибо и
Иосиф, отпуская братьев для доставления (к нему) отца,
говорит: "и не гневайтесь на пути"(Быт. 45.24); нас,
очевидно, увещевал. Ибо и в других местах наше учение
(discilina) называется "путем". Поэтому, стоя на пути
молитвы, да не приступаем к Отцу со гневом. И Господь,
возвышая закон, ясно приравнивает гнев на брата к
убийству, воспрещая отплачивать даже дурным словом (Мф.
5.21-22); если необходимо иногда гневаться, то не далее
захождения солнца, как наставляет Апостол (Еф. 4.26). Как
безумно было бы или день проводить без молитвы, медля
воздать брату примирение, или разрушать молитву,
упорствуя во гневе.
Не от гнева только, но от всякого вообще
смущения духа должно быть свободно молитвенное
настроение, проникнутое таким же духом, каков есть Тот
Дух, к Которому устремляется молитва. Ибо не может быть
познан Святым Духом - дух оскверненный, как не познается
печальный - находящимся в радости, стесненный -
свободным. Никто не воспринимает противного себе, а
всякий допускает только родственное себе.
Далее, какой смысл приступать к молитве
с омытыми руками, но с нечистым духом, когда и самим
рукам необходимо духовное очищение, чтобы они
воздевались, будучи чистыми от лжи, убийства,
чародейства (veneficiis), идолослужения и прочих скверн,
которые, зачавшись в духе, совершаются делами рук? Вот
истинное очищение, а не то, о котором многие суеверно
заботятся, приступая к воде при всякой молитве, хотя бы
даже после омовения всего тела. Когда я осведомлялся
точно и доискивался причины, то узнал, что это есть
воспоминание о предании Христа (Мф. 27.24). Но мы Господа
чтим, а не предаем. Кроме того, нам должно поступать
обратно примеру предателя, а потому не умывать рук, -
разве только умываем, за совесть, ту нечистоту, которая
прилепляется в человеческом общежитии.
Впрочем, достаточно чисты руки, которые
мы единожды со всем телом измыли во Христе. Пусть
Израиль ежедневно омывает все члены, однако никогда он
не будет чистым. Без сомнения, его руки всегда нечисты в
крови пророков и навеки обагрены кровью Самого Господа.
И не осмеливаются они воздевать свои руки к Господу, в
сознании наследственной вини отцов, хотя Исаия не
перестает вопиять (Ис. 1.15) и Христос не отвращается. Мы
же не только воздеваем их, но и распростираем, подражая
страсти Господа и, молясь, исповедуем Христа.
Но так как мы коснулись одного из видов
пустой обрядности, то да не покажется излишним отметить
и прочее, за что, по справедливости, пустота должна быть
обличаема, ибо это совершают, не утверждаясь на
авторитете какой-нибудь, Господней или Апостольской
заповеди. Подобное нужно относить не к религии, а к
суеверию; искусственное и вынужденное, и более смешное,
нежели связанное с разумным служением, оно тем более
должно быть воспрещаемо, что уподобляет нас язычникам.
Таков обычай некоторых творить молитву, снявши верхние
одежды (expositis paenulis), ибо подобным образом
приступают язычники к идолам. Если бы это нужно было
совершать, то Апостолы, учившие о способе молитвы,
указали бы на это. Разве склонны предполагать, что Павел
оставил у Карпа свой плащ именно при совершении молитвы
(2Тим 4.13)? Выходит, что Бог не слышит одетых в верхние
одежды (paenulatos), а трех святых, молящихся в печи
вавилонского царя в широких одеждах (cum sarabaris) и
тиарах, Он услышал (Дан 3.19 и дал.).
Точно также не вижу основания к тому,
что, по совершении молитвы, у некоторых есть обычай
сидения. Неужели, если бы Ерма, писание коего
надписывается Пастырь по окончании молитвы не сидел на
ложе, а совершал что либо другое, - неужели мы также
требовали бы соблюдения этого? Конечно нет. Ибо в данном
случае только по ходу повествования, а не в целях
научения сказано: "когда я молился и возлежал на ложе".
А иначе выходило бы, что нигде нельзя молиться, как
только там, где находилось бы ложе. И тот поступил бы
противно писанию, кто сидел бы на кафедре или же на
скамейке. Далее, так как подобным образом поступают
язычники, - садятся, помолившись своим истуканам
(sigillaribus), то уже по тому самому заслуживает среди
нас порицания то, что совершается у идолов. К этому
присоединяется еще грех непочтительности, который должны
бы понимать и язычники, если бы они были разумны. Ибо
неуважительно сидеть в виду и на лицо того, кого больше
всего чтишь и почитаешь; тем более такое действие
является безрелигиознейшим в присутствии Бога живого,
когда стоит еще ангел молитвы. Неужели порицаем Бога за
то, что молитва нас утомила?
Молясь со смирением и уничижением, мы
тем лучше изъясним свои прошения Богу, - не воздевая
особенно высоко рук, а воздевая их умеренно и
благоговейно, и взор ваш не должен быть устремлен с
самоуверенностью. Ибо тот мытарь, который не только в
молитве, но и в самом внешнем виде, когда возносил
молитву, явился смиренным и уничиженным, отошел более
праведным, нежели гордый фарисей. Надлежит, чтобы звуки
голоса были понижены. А иначе какая гортань
потребовалась бы, если бы мы были услышаны за силу
звука? Бог же есть слышатель не голоса, а сердца, как и
его созерцатель (conspector). Демон Пифийского [1]
оракула изрекает: "и немого понимаю, и не говорящего
слышу". Уши ли Господни ожидают звуков? Каким образом
молитва Ионы из чрева китова, из внутренностей столь
великого зверя, из самих глубин, чрез великое протяжение
моря, могла тогда взойти на небо? Чего больше достигают
громко молящиеся, как не того только, что тревожат
(своих) ближних? Или лучше: разглашая свои прошения, что
они делают меньше того, как если бы молились на площади?
(Мф. 6.5).
Вторгся уже и другой обычай, именно
постящиеся, по окончании молитвы с братьями,
воздерживаются от лобзания мира, которое является
запечатлением молитвы. Но когда же более должен быть
обнаружен мир с братьями, как не в то время, когда
молитва сильнее восходит, - так что сами (не
постящиеся), делаясь как бы участниками нашего дела,
осмеливаются из своего мира перенести мир брату. Какая
молитва, при отречении от святого лобзания, может быть
чистою? Кому, исполняющему служение Господеви,
поставляет какое-либо препятствие мир? Каково
жертвоприношение, от которого возвращаются без мира?
Каково бы ни было дело (пощения), ничего не может быть
лучше соблюдения заповеди, которою мы обязываемся
сохранять наше пощение в тайне (Мф. 6.17-18). А
вследствие воздержания от лобзания вас узнают, как
постящихся. Но каково бы ни было основание, - чтобы не
явиться тебе повинным в нарушении указанной заповеди, ты
можешь воздерживаться от лобзания мира среди домашних,
где не требуется скрывать своего пощения. Где же, в ином
месте, ты можешь сокрыть свое дело (пощения), ты должен
помнить о заповеди: так останешься верным и общественной
дисциплине (disciplinae foris), и домашнему обычаю.
Посему и в день Пасхи, когда пост есть общая и как бы
общественная религиозная обязанность, мы по праву
воздерживаемся от лобзания мира, нисколько не заботясь
скрывать то, что совершаем вместе со всеми.
Равным образом многие думают, что в дни
"стояний" не нужно присутствовать при молитве
жертвоприношений, ибо, по принятии Тела Господня,
"стояние" было бы нарушено. Итак, что же? Повиновение
Евхаристии освобождает от обета Богу? Не обязывает ли
оно, напротив, более Богу? Не будет ли торжественнее
твое "стояние", если ты станешь у алтаря Божия? Если ты
примешь Тело Господне и еще сохранишь, тогда то и другое
будет спасительно, - и участие в жертве, и исполнение
обязанности. Если "стояние" получило свое наименование
из примера воинского (ибо и мы суть воины Божии - 2Кор
10.4; 1Тим 1.18), то, ведь, никакая радость или печаль,
случающаяся в воинских лагерях, не нарушает "стояния"
солдат. Ибо радость делает исполнение дисциплины более
приятным, а печаль - более рачительным.
Об одеянии именно женщин - после святого
Апостола - побуждает вас говорить смело, - вас, людей,
не занимающих никакого положения, - разнообразие обычая,
а, быть может, речь ваша и не так уже является смелою,
если мы будем рассуждать согласно с Апостолом. О
скромности одеяния и украшения есть прямое наставление
Петра (1Пет 3.3), воспрещающего теми же словами как и
тем же духом, что и Павел (1Тим 2.9), и роскошь одежд, и
гордость злата, и прельстительное убранство волос.
Но о том, что в частных церквах
соблюдается без разбору, как нечто не установленное
твердо, - о том следует повести речь, - именно, должны
ли девы носить покрывало, или же нет. Разрешающие девам
непокрытие головы опираются, кажется, на том, что
Апостол повелевает прямо носить покрывало не девам, а
женам; он разумеет будто бы не "пол", в каком случае
говорил бы о "женщинах (foeminas), а имеет в виду
известный "возраст" пола, так как говорит о "женах"
(mulieres). Ибо если бы поименовал пол, говоря о
"женщинах", тогда сделал бы указание на всякую без
исключения особу женского пола. Но когда называет один
только возраст пола, то другой возраст (этим самым)
молчаливо выключает. Ибо мог, говорят, или нарочито
назвать и дев, или, при обобщении речи, вообще -
"женщин" (foeminas).
Делающие такую уступку должны
поразмыслить о значении самого слова, - что означает
"жена" (mulier) с первых же строк "святых изъяснений".
Тогда они найдут, что это слово есть обозначение пола, а
не возраста пола. Именно, Еву, еще не знавшую мужа, Бог
называет: "женою" (mulier) и "женщиною" (foemina) (Быт.
2.23), - женщиною - в отношении пола вообще, "женою" - в
применении к возрасту пола в частности. Следовательно,
еще тогда незамужняя Ева называется "женою" (mulier), и
значит это наименование есть общее обозначение и для
девы. Неудивительно, если Апостол, водимый тем же Духом,
Коим начертано все божественное Писание, как и книга
Бытия, пользуется тем же словом: "жена", которое, но
аналогии с Евою, прилагает к незамужней и к деве. И
прочее согласуется (с сказанным), ибо и тем самым, что
не назвал дев - как в другом месте, где учит о браке
(1Кор. 7.34) - он достаточно показывает, что речь идет о
всякой жене и о всем поле ; и в отношении к деве, хотя
ее вовсе не называет, не делается различия. Ибо, кто в
другом месте ее забывает указать различение - там, где
самое различие этого требует (различает же, обозначая
тот и другой вид особенными словами) - тот там, где не
делает различения и не называет того и другого вида,
никакого (очевидно) различия не желает усматривать.
Кроме того, в греческом языке, на котором писал Апостол,
обычно именовать скорее "жен", нежели "женщин", т. е.
γυναίκας, а не θηλείας. Следовательно, если данное слово
часто встречается для наименования пола и в переводе
означает тоже, что "женщина" (foemina), то Апостол,
говоря: γυναίκα, разумел пол. А в женский пол включается
и дева. Но и самое речение ясно: "всякая, - говорит, -
жена, молящаяся и... пророчествующая с открытою главою,
постыжает свою главу"(1Кор. 11.5). Что означает: "всякая
жена", как не жена всякого возраста, положения и
состояния? Ничего не выключает из женского пола, говоря:
"всякая", как и мужчина не освобождается от не покрытия
своей главы, ибо говорит также: "всякий муж" (1Кор.
11.4). Следовательно, как в мужеском поле, обозначаемом
словом "муж", воспрещается покрываться даже юношам, так
точно в женском поле, именуемом: "жена", повелевается
покрываться и деве. В обоих полах одинаково младший
возраст следует дисциплине старшего возраста, или (в
противном случае) покрывались бы и юноши - мужчины, хотя
не носили бы покрывала женщины - девы, которые прямо не
упомянуты. Если иное означает "женщина" и "дева", то
различались бы также: "муж" и "юноша".
"Ради ангелов" - говорит - необходимо
покрываться (1Кор. 11.10), ибо ангелы ради дщерей
человеческих отпали от Бога. Кто может утверждать, что
одни только "жены", т. е. уже замужние и лишенные
девства, разжигали похоть?. Разве только в том случае,
когда нельзя допустить, что и девы блистают красотою и
находят почитателей? Напротив, мы видим, что не одни ли
девы разжигали страсти, ибо Писание называет "дщерей
человеческих" (Быт. 6.2), тогда как оно могло поименовать
"жен человеческих", или - что безразлично - "женщин". И
то самое, что оно говорит: "и брали... себе в жены", -
это оно делает потому, что берутся в жены те, которые
свободны (vacant). О несвободных же оно иначе изрекало
бы. А бывают свободны или вследствие вдовства, или же
девства. Назвавши пол вообще "дщерями", Писание в
родовое понятие включает и виды.
Равным образом, когда говорит, что сама
природа давшая женам власы вместо одеяния и украшения,
научает, чтобы женщины употребляли покрывало (1Кор.
11.14), то неужели не предписывается и девам такое же
одеяние и такое же украшение головы? Если жене срамно
быть обритою (1Кор. 11.6), то также и - деве. В ком,
следовательно, усматривается одно и тоже свойство главы,
от тех требуется одна и та же дисциплина главы; то же
самое и в применении к тем девам, которых охраняет самый
их детский возраст, ибо названа вообще "женщина". Так,
наконец, поступает и Израиль. А если бы и не соблюдал он
сего, то наш закон, как расширенный и восполненный,
имеет право на прибавление. Следовательно, кто полагает
покрывало и на дев, тот не может быть взыскиваем. Только
возраст, еще не знающий своего пола, владеет
преимуществом простоты. Ибо и Ева, и Адам, когда
коснулось их познание, тотчас же покрыли то, что
познали. Несомненно, что тем, для кого уже детство
прошло, необходимо исполнять обязанности природные и
нравственные, налагаемые возрастом. Ибо и по
телосложению (membris), и по обязанностям, они
причисляются уже к женам. Могущая быть обрученною уже не
есть дева, ибо возраст уже обручил ее своему мужу, т. е.
времени.
Но иная посвятила себя Богу. Уже и
прическу (crinem) после этого изменяет, и во всем
внешнем виде уподобляется женам. Да сохранит же она всю
скромность и да представит всю целостность девы. Что
ради Бога сокрыла, то пусть совершенно покроет. К вашему
благу служит то, чтобы соделанное благодатью Божьею мы
вверяли познанию Единого Бога, да не ожидаем награды от
людей, какую награду уповаем получить от Бога. Что де
лаешь откровенным пред Богом то, что покрываешь пред
людьми? Неужели на площади желаешь быть стыдливее,
нежели в церкви? Если есть благодать Божия и ты (ее)
приял, то что хвалишься - говорит - как будто ты ее не
приял (1Кор. 4.7)? Что унижаешь других выказыванием себя
самой? Неужели своим блистанием (gloria) ты располагаешь
других к добру? Но, ведь, и сама ты, если хвалишься,
подвергаешься опасности потерять то, что имеешь, и
других увлекаешь в ту же опасность. Легко исторгается
то, что принимается по тщеславию. Носи покрывало, как
дева, если ты дева, ибо иначе ты должна краснеть. Если
ты дева, не желай сносить на себе многие взоры. Пусть
никто не удивляется твоему виду; пусть никто не
чувствует твоей прелести. Хорошо, если представляешь из
себя замужнюю, покрывая свою главу. Ты не являешься
обманывающею (кого-нибудь), ибо ты сочеталась Христу,
Ему вверила свою плоть. Поступай сообразно учению твоего
Жениха. Если обручившимся с другими Он повелевает
покрываться, то тем более - своим.
Но кто-нибудь подумает, что не должно
нарушать порядка (institutionem) предшественника. Да,
многие принесли в жертву чужой привычке свое
благоразумие и постоянство. Пусть не понуждаются носить
покрывало, однако добровольно покрывающим себя не
подобает воспрещать, - тем, кои не могут отвергать, что
они - девы, и в уверенности, что они познаны Богом,
готовы быть непознанными в народном мнении.
А о тех, которые именуются обрученными,
могу, в меру своего авторитета, твердо говорить и
свидетельствовать, что они должны носить покрывало с
того дня, как впервые содрогнулись пред будущим мужем, -
при поцелуе ли, или рукопожатии. Ибо у таких все, так
сказать, обручено: и возраст - зрелостью, и плоть -
годами, и дух - званием, и стыдливость - поцелуем, и
надежда - ожиданием (брака), и дух - волею. Достаточным
нам примером служит Ревекка (Быт. 34.63), которая, как
только показался жених, положила покрывало, познавши,
что она должна быть ему обрученною [4].
И в отношении коленопреклонения молитва
претерпевает разнообразие в виду тех немногих, которые в
субботу воздерживаются от согбения своих колен. Так как
это отступление упорно защищается в церквах, то да
подаст Господь свою благодать, чтобы или отстали от
него, или следовали своему мнению, не вводя в соблазн
других. Мы же - как получили по преданию - в один только
день Господня воскресения должны воздерживаться не
только от этого, но и от всякого рода беспокойства и
службы, отлагая свои будничные дела, чтобы не дать места
диаволу. Точно также поступаем и в продолжение
Пятидесятницы, которую отличаем тою же торжественностью
настроения. А относительно прочего (времени), кто может
сомневаться, что на всяк день мы должны повергаться пред
Богом, по крайней мере, при первой молитве, которою
встречаем день. В посты же и "стояния никакая молитва не
может быть совершаема без коленопреклонения и прочих
обрядов, выражающих смирение. Ибо не молимся только, но
и просим о помилования, и воздаем Господеви Богу вашему.
О временах молитвы ничего не предписано, как только
молиться во всякое время и на всяком месте.
Но как (молиться) "на всяком месте"
(1Тим 2.8), когда вам воспрещается молитва на площади
(Мф. 6.5)? "На всяком, - говорит, - месте", которое
представит (тебе ) случай или необходимость. Ибо
соделанное Апостолами не может быть считаемо нарушением
заповеди, - когда они в темнице молились и воспевали
Бога, и стражи это слышали (Деян 16.25 и дал.), - или
соделанное Павлом, совершавшим на корабле, пред всеми,
Евхаристию (Деян 27.35).
Что касается времени (молитвы), то не
будет излишним внешнее соблюдение даже известных часов
[5], - тех, разумею, общеизвестных часов, кои обозначают
собою промежутки дня: третий, шестой, девятый, на
которые и в Писании можно находить указание, как на часы
более важные (solemniores). Прежде всего, Дух Святый
сошел на собранных учеников в час третий (Деян 2.15).
Петр в тот день, когда усмотрел в некоем сосуде видение
"общения", взошел на кровлю дома для молитвы в час
шестой (Деян 10.9). Он же с Иоанном в час девятый
восходил в церковь, когда хромому возвратил здоровье
(Деян 3.1 и дал.). Хотя они (т. е. Апостолы) действовали
просто (simpliciter se habeant), - без всякого намерения
дать правило для исполнения, однако хорошо будет
установить некоторое предупреждение (praesumptionem),
которое и увещание к молитве скрепляет, и по временам,
как некий закон (для воли), исторгает нас от буднишних
дел для выполнения этой обязанности, - именно, чтобы мы
молились ежедневно не менее трех раз, как поклоняющиеся
Отцу, и Сыну, и Святому Духу, - что, как читаем, было
соблюдаемо и Даниилом, сообразно, конечно, обычаям
Израиля. Выключаются, понятно, обычные молитвы, которые,
без особенного наставления, нам нужно творить при
наступлении дня и ночи. Но верующим подобает и пищу
принимать, и омовение совершать не прежде, как будет
предпослана молитва. Ибо сначала освежение и питание
духа, а не плоти, и прежде - небесное, а не земное.
Брата, пришедшего в твой дом, не отпусти
без молитвы ("ты видел - говорит - брата, видел Господа
твоего" [6]), - в особенности пришельца, который может
быть ангелом (ср. Евр 13.1-2). Но и сам, будучи
принимаем братьями, не предпочитайте телесного освежения
духовному освежению. Ибо тотчас же будет судиться твоя
вера. И как скажешь, согласно заповеданному: "мир дому
сему"(Мф. 10.12), если находящимся в доме не воздаешь
взаимного мира?
Более усердные в молении имеют обычай
присоединять к молитвам: Аллилуйя, и псалмы таким
образом, чтобы заключительными словами их могли
ответствовать (ему) присутствующие. Бесспорно,
прекрасным установлением является все то, что служит к
хвалению и прославлению Бога, - чтобы привести Ему
молитву совершенную, как самую лучшую жертву.
Это именно есть та духовная жертва,
которая упразднила прежние жертвоприношения. "Что Мне, -
говорит, - множество жертв ваших? Исполнен...
всесожжений о́вних и тука агнцев, и крови волов и козлов
не желаю. Ибо кто требовал этого из рук ваших" (Ис.
1.11-12)? Чего, следовательно, желал бы Бог, тому именно
научает Евангелие. "Настанет, - говорит, - час, когда
истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и
истине" (Ин. 4.23). "Ибо Бог Дух есть" (2Кор 3.17), и
следовательно подобных поклонников Он ищет. Мы -
истинные поклонники и истинные жрецы, которые, молясь
духом, в духе приносим молитву Богу, как подобающую и
приятную Ему жертву, коей Он ищет и которую Он для Себя
предвидел. Эту жертву, от всего сердца посвященную,
верою упитанную, истиною очищенную, невинностью
бесскверную, непорочностью чистую, любовью увенчанную,
со многими добрыми делами, - эту жертву, среди псалмов и
гимнов, мы должны возносить на алтарь Божий, и все нам
будет даровано от Бога.
Ибо что отвергнет Бог в молитве,
исходящей от духа и истины, - Он, Который ищет такой
молитвы? Мы читаем, и слышим, и верим столь многим
свидетельствам действенности после дней. Молитва
ветхозаветная избавляла и от огня, и от зверей, и от
голода, и однако она получила (свою) форму не от Христа.
Насколько же действеннее молитва христиан! Она не
поставляет ангела, низводящего росу среди пламени, она
не заграждает уст львов, она не приносит голодным
полуденный хлеб, назначенный работающим в поле, она не
устраняет ниспосланною (нам) благодатью чувства
страдания, но она научает терпению страждущих, терпящих,
скорбящих; она умножает благодать дарованием
добродетели, так что вера знает, что она получает от
Бога, уразумевая и то, что она терпит за имя Божие.
Молитва некогда испрашивала наказания,
обращала в бегство полки врагов, удерживала
благодетельный дождь. Ныне же молитва праведная
отвращает всякий гнев Божий, печется о врагах и молится
за гонящих (нас). Что удивительного, если она в силах
источать воды небесные, как могла и огонь низвести? Одна
только молитва преклоняет Бога. Но Христос желал чтобы
она не творила какого-нибудь зла. Он сообщил ей всю силу
производить добро. Отсюда молитва не знает ничего
другого, как души грешников обращать от пути смерти,
слабых - восстановлять, больных - исцелять, от демонов -
освобождать, запоры темницы - разверзать, узы невинных -
разрешать. Она же очищает грехи, отстраняет искушения,
прекращает гонения, утешает малодушных, радует
великодушных, путеводит странствующих, утишает волны,
разбойников лишает чувств, питает нищих, руководит
богатыми, возводит павших, поддерживает падающих и дает
крепость стоящим. Молитва - оплот веры, оружие и наши
стрелы против подстерегающего нас со всех сторон врага.
Итак, да не ходим никогда невооруженными! Днем да помним
о "стоянии", а ночью - о бодрствовании. С оружием веры
да сохраним знамя нашего Началовождя; будем ожидать
трубы ангельской! Ибо молятся и все ангелы. Взывает вся
тварь, взывают четвероногие и звери и преклоняют коле
на, и, выходя из своих стойл и логовищ, не напрасно
смотрят вверх к небу, издавая по своему глас. Да и
птицы, поднявшись с гнезда, устремляются к небу, и
распростирают, вместо рук, крылья, на подобие креста, и
издают звук, который кажется молитвою. Но что
распространяться об обязанности молиться? И Сам Господь
молился, Которому да будет слава и сила, во веки веков.
Тертуллиан
Перевод: еп. Василия (Богдашевского)
Цитировано по:
Библиотека Отцов и
Учителей
Церкви Западных. Киев: Киевская
Духовная
Академия, 1915. Том 31:- С. 1-31
Азбука веры
Примечание
1. Пифия - прорицательница в храме Аполлона
в Дельфах. Ср. Геродот I 47: "Пифия изрекла... стихами в
шестистопном размере: Числю морские песчинки и ведаю
моря просторы, Внятен глухого язык и слышны мне речи
немого..." (перев. Г. А. Стратановского).
2. Static - "стояние на часах",
"бодрствование", "бдение", а в раннехристианской лексике
- "пост". Сравнение поста с военной службой было
достаточно распространенным. Ср., напр., Амвросий.
Проповеди XXI 1-2: "Ведь наши посты (jejunia) для нас -
это укрепления (castra). которые защищают нас от нападок
дьявольских. Посты потому и называются stationes, что
мы, бодрствуя (stantes) и пребывая в них, отражаем
вражеские козни... Пост для христианина - словно стена,
недоступная дьяволу, неодолимая для врага" (PL 17:644).
3. Этому вопросу Тертуллиан посвятил
специальный трактат "О девичьих покрывалах".
4. При первой встрече с Исааком (см. Быт.
24:64-65).
5. Часы третий, шестой и девятый
соответствуют 9:12 и 15 часам. Символическое значение
этих часов заключено еще в том, что с ними соединяется
воспоминание о распятии и смерти Христа.
6. Видимо, ветхозаветная логия, довольно часто цитируемая -
напр., Климент Александрийский. Строматы I 19,94; II
15,71 (Resch. Nachtrage 29 № 65).
***
Труды Тертуллиана:
|
