Размышления о расцерковлении
Игумен Петр Мещеринов: "Мне хотелось бы обозначить проблему
расцерковления,
которая, на мой взгляд, определяет несколько важных и,
казалось бы, разноплановых явлений. Явления эти
следующие".
Первое – отрицательное отношение к нашей
Церкви многих искренних, нравственных, мыслящих людей.
Это отрицательное отношение не уменьшилось, а, пожалуй,
только увеличилось в последнее время.
Стало быть, второе явление, которое
придётся затронуть – это наши миссионерские усилия,
которое вовсе не тормозят этот процесс.
И третье – вещь, так сказать, "обратная"
миссии: "расцерковление", разочарование в Церкви и отход
от неё достаточно большого количества людей – и особенно
молодых людей, получивших церковное воспитание в своих
семьях. Давайте рассмотрим всё это по порядку.
Я имею многих друзей и знакомых среди
людей искусства, правозащитников и журналистов, которых
в православной среде презрительно именуют
"либеральными". На знакомых мне "везёт": могу
свидетельствовать, что все эти люди (не лишённые,
разумеется, тех или иных человеческих слабостей, немощей
и заблуждений) обладают очень верной нравственной
интуицией, "чувством правды", а главное – все они, даже
те, кто позиционирует себя в качестве "агностиков", с
огромным уважением относятся к образу Христа. Но
большинство из них "на дух" не переносят Русскую
Православную Церковь. Их образ мыслей весьма отчётлив:
наша Церковь имеет ко Христу весьма малое отношение.
Примеров этого рода такое множество, что мне нет нужды
приводить цитаты: я думаю, что читатель сходу может
вспомнить десяток-другой подобных высказываний. Причём
здесь надо отметить, что это вовсе не частное настроение
сотни-другой человек: такое отношение к Церкви – весьма
значимая часть общественного сознания, во всяком случае,
в культурно-интеллектуальной его части.
Как к этому относиться нам, членам
Русской Православной Церкви? Здесь есть два варианта.
Первый – который в 99% случаев и
используется: ругать всех этих людей, поносить их,
уничижать, отказывать им в праве на свой взгляд на мир,
считать их "людьми второго сорта", не способными
увидеть, понять и принять высоту и глубину нашего
Православия. А вдобавок, разумеется, обвинить их в том,
что они являются оплачиваемой иноземными спецслужбами
"пятой колонной" гнилого Запада, только и радеющего о
том, чтобы уничтожить Православную Россию.
Второй вариант совершенно непривычен
сегодняшним российским православным. Первейший и
важнейший христианский принцип покаяния с очевидностью
требует от нас: когда мы выслушиваем обвинения в свой
адрес, пусть эти обвинения и неверны – нам нужно
остановиться и задуматься: а какой мы сами даём повод,
что ради нас имя Божие хулится у язычников (Рим. 2:24)?
"Ещё чего!", слышу я немедленное
возражение. "Они – враги России и Русской Церкви; нужно
не прислушиваться к ним, а бороться с ними и уничтожать
их!". Не так смотрит на это дело Священное Писание.
Апостол Павел говорит о добром свидетельстве от внешних
(1 Тим. 3:7), которое надлежит иметь епископу, а в его
лице – и всей возглавляемой им христианской общине. Во
2-м послании к Коринфянам Апостол тщательно подчёркивает
свою щепетильность в делах финансовых, для свидетельства
их чистоты специально поставляет особенного, уважаемого
всеми человека и заканчивает свои рассуждения по этому
поводу так: ибо мы стараемся о добром не только пред
Господом, но и пред людьми (2 Кор. 8:21). Следовательно,
христиане не вправе отвергать негативное суждение о
Церкви со стороны внешних; нужно обязательно понять, в
чём заключаются наши ошибки, промахи, упущения – хотя бы
для того, чтобы не дать повода ищущим повода (2 Кор.
11:12).
Здесь есть и ещё одна сторона. Святейший
Патриарх Кирилл непрестанно подчёркивает, что сегодня
миссия – жизненная необходимость для Русской Церкви.
Миссии же никак не может быть без честного и
аргументированного ответа на какие бы то ни было
возражения и вопросы, пусть даже они исходят и от
заклятых врагов Церкви. К последним обычно (чаще всего
без всякого на то основания) и причисляются современные
культурно-интеллектуальные круги. Но – с миссионерской
точки зрения: а что, нашей Церкви не нужны
интеллектуалы? Прогнать их всех? Заклеймить позором? Не
считать нужным отвечать на их вопросы и недоумения?
Можно прогнать; но разве в этом состоит миссия? И кто же
останется в Церкви? власти, коммерсанты и люмпены?
Культура и работа мысли, пусть даже и сопровождаемые
сомнениями и исканиями, выходит, нашей Церковью не
востребованы? Достаточно хотя бы полистать выступления
Патриарха Кирилла, чтобы убедиться, что это – вовсе не
то, что хочет наш Предстоятель от миссионерской
деятельности.
Итак, если мы пойдём по тому единственно
правильному, а стало быть – православному пути, который
нам предписывает и Евангелие, и Церковь, и сегодняшняя
необходимость миссии, – то нам придётся сделать вывод:
люди, обвиняющие Церковь, по-своему правы. Они не видят
в нашей церковной жизни Христа. Они не видят в церкви
Церкви. И в этом вина не их, а наша – мы не смогли быть
так открыты их совестям (2 Кор. 5:11), чтобы они, увидев
наше чистое, богобоязненное житие, без слов приобретаемы
были (1 Петр. 3:2).
Весьма сходные процессы происходят и с
теми людьми, которые из Церкви уходят. Особенно,
повторю, это касается молодых людей. Впору вводить уже
специальный термин – ДВР ("дети верующих родителей");
опыт свидетельствует, что не менее 2/3 детей,
воспитанных в Православии от младенчества, при
наступлении юношеского возраста сбрасывают с себя
церковность как обузу. Но здесь хоть более или менее
понятно: церковность в сегодняшних постсоветских семьях
подчас бывает лишена подлинного христианского
содержания, представляя собой своеобразную смесь
идеологии, магизма и "советских" комплексов,
мимикрировавших под православный обиход
(безответственность под видом "послушания", неуважение к
себе и к другим людям – под видом "смирения",
разобщённость и злоба под видом "борьбы за чистоту
Православия" и т.д.). Дети просто не получают подлинного
христианского духовного и нравственного воспитания, не
происходит их встречи со Христом; поэтому когда они
приходят в тот возраст становления личности, в котором
все авторитеты подвергаются сомнению – "церковь без
Христа" этой проверки не выдерживает.
Но Церковь оставляют и люди, много лет
старавшиеся честно жить православной церковностью в её
сегодняшнем варианте (разумеется, мы здесь говорим о
людях искренних и ищущих Бога, которые вошли в Церковь
по прямым религиозным, а не каким-то иным, прикладным,
побуждениям). И их уход – гораздо более серьёзная и
трагическая вещь, нежели непонимание и недоверие к
Церкви людей внешних. Последние наблюдают за нами со
стороны; а каково человеку, сознательно вошедшему в
Церковь, от многого отказавшемуся, взявшему на себя
многие подвиги, порой вплоть до радикальной перемены
своей жизни, принятия священного сана или монашества –
после многих лет церковной жизни убедиться в том же, что
благодаря здравому нравственному чувству видят без
всяких подвигов люди нецерковные?
Что же за процесс заставляет христиан
"расцерковляться"? Происходит это тогда, когда
церковность превращается в рутину, из неё уходит
радость. Христос, так ярко вошедший в жизнь при начале
воцерковления, скрывается и заслоняется обрядом,
правилами, мелочными долженствованиями и запретами.
"Пробиваться" ко Христу становится всё труднее и
труднее. Прямой зависимости между хождением в церковь,
молитвословием, постами, выстраиванием православного
обихода и жизнью во Христе не оказывается.
Мало того, я дерзну сказать, что
современный уклад нашей церковной жизни даже и
препятствует человеку возрастать во Христе. Ведь когда
христианин взрослеет в Церкви, ему объективно требуется
всё большая свобода, всё большее доверие и уважение как
к члену Тела Христова. А у нас со свободой, с доверием и
уважением очень плохо дело обстоит: всё
регламентировано, установлено и зацементировано; шаг
вправо, шаг влево – и ты уже модернист, обновленец,
еретик и "апостат".
В современной православной церковности
значительной опасности подвергается даже само
нравственное чувство – вместо всё большего его развития,
просвещения Евангелием, утончения и укрепления
современному православному предлагается идеология,
которая запрещает ему относиться ко всему так же, как
его Бог – свободно и милосердно. Он должен считать
единственной носительницей истины то толкование
Православия, которое предлагает ему постсоветская
российская действительность. Для православного не
существует тайн Божиих – Бог действует так, как велит
Ему действовать православная идеология. Она уже знает,
кого Бог спасёт, а кого нет, кого пошлёт в ад, а кого
нет. Отцы Церкви (за исключением свт. Игнатия
Брянчанинова) говорили об этих вещах лишь
предположительно, а многие и умолкали в благоговении
перед судьбами Божьими – а современные православные это
точно знают… Вот и приходит человек к выводу – нынешняя
русская церковность и жизнь во Христе – вещи отнюдь не
тождественные.
И тут тоже возможны два подхода. Первый
– обвинить и осудить такого человека: "гордый", "не
смирился", "не понёс искушений" и т.п. Второй – глядя на
то, что не один и не два православных христианина
подвергаются такому искушению, а практически все,
сохранившие в себе живость совести и внутреннюю
честность, – задать себе вопрос: а может быть, это в
устройстве нашей церковности что-то "не срабатывает"?
И трезво на этот вопрос ответить: да.
"Не срабатывает" следующий после воцерковления этап
церковной жизни. Норма воцерковления предлагается
человеку как норма всей церковной жизни. То, чему
научается христианин на начальном этапе своей
церковности – встраивание в обряд, в церковную
дисциплину и т.п. – в дальнейшем должно уходить (без
пренебрежения, разумеется) на второй план. Вместо же
этого на первый план должно выходить то, что,
собственно, "обряжается" во внешние церковные чины и
дисциплину – жизнь во Христе. Но этого не происходит –
точнее, происходит иногда на частном уровне, но не на
уровне нашей общецерковной общины.
Но что это за "следующий после
воцерковления этап церковной жизни"? Я бы определил его
так: выявление Церкви и личное возрастание человека во
Христе. Это единый органический процесс. Со стороны
выявления Церкви он требует общинности, а со стороны
индивидуальной жизни во Христе – церковной педагогики. С
сожалением приходится констатировать отсутствие в нашей
церковной жизни и того, и другого. Община зиждется на
двух началах: евхаристичности ("со стороны Бога", если
можно так выразиться) и солидарности в любви (со стороны
людей). Навыков и опыта солидарности у русских людей нет
– так, увы, исторически сложилось. Евхаристичности же не
позволяет выявляться застывшая обрядовость и
гипертрофированное охранительство. Поэтому созидания
общин не происходит.
Но ведь нет ничего генетически или
исторически запрограммированного; разумный человек, а
тем более христианин, может справиться с любыми
проблемами – тем более, что мы ведь и призваны прежде
всего к покаянию, то есть к перемене жизни. Для того,
чтобы изменять себя, созидать общинную, а прежде неё –
личную духовную и нравственную христианскую жизнь, нужна
церковная педагогика. Но её нет – и именно это мне
представляется самой важной проблемой сегодня.
Получается, что христианин не переходит естественным
порядком из первого класса во второй, из школы в
институт – а из года в год ходит и ходит в один и тот же
третий класс.
Более того – отсутствие педагогики
означает, что нет живого тока того Предания, которым так
дорожат на словах православные. А раз нет Предания
реального, его место занимают лжепредания,
псевдопредания. В результате этого получается, что
человек, много лет подвизавшийся в церковной жизни,
обретает в Церкви не подлинную церковность,
выявляющуюся, повторю ещё раз, в личном возрастании во
Христе и в евхаристической общинной жизни в любви у Бога
и у человеков (Лк. 2:52), а совершенно иные вещи:
субкультуру, идеологию, политиканство, коммерцию,
манипулирование людьми, неуважение к личности,
обскурантизм, магизм, кликушество, а то и прямую дурь.
Нравственное чувство на всё это реагирует неприятием,
христианская совесть ясно говорит: "в этом нет Христа" –
и человек из Церкви уходит.
А на другом полюсе церковной жизни мы
видим активизацию миссии. Откликаясь на миссионерский
призыв Святейшего Патриарха Кирилла, многие взялись за
работу – и работа эта как-то сама собою отлилась в две
формы: массовые мероприятия и контакты с субкультурами.
Слово к народу – не мифическому "народу-богоносцу", и не
властям и бизнесменам, а вот именно к реальным
современным россиянам, со всеми тяжкими особенностями
нашего национального характера, – ещё не прозвучало, и
как обращать его к разным социальным группам, пока никто
не знает. К тому же остаётся вопросом, каково должно
быть и содержание этого слова. Пока оно сводится к двум
вещам: что мы – лучше, нежели прочие народы и
цивилизации, и что быть христианином – значит быть
сильным и успешным (идея, декларируемая без
соответствующих разъяснений, скорее кальвинистская,
нежели православная).
Что всё это значит? Что такое случилось
с нашей Церковью? Почему людям внешним она не
открывается как Христова? Почему многие православные
христиане быстро исчерпывают её "Христовы резервы", и
или ходят по кругу в своей церковной жизни, или вовсе
оставляют её? Почему наша нынешняя миссия не шагнула
дальше субкультур и добровольно-принудительных
мероприятий?
Ответ на это, мне представляется, один –
и вот какой. Современная наша церковная жизнь утратила
реальное религиозное измерение. Оно "ушло" куда-то в
метафизику, в книги, в высоту православного учения, от
жизни совершенно оторванного. Сегодняшняя не в книгах, а
в действительности наличествующая "вера в Церковь" не
выявляет Церковь "здесь и сейчас", а превратилась в веру
лишь "в жизнь будущего века". Вместо же подлинной
христианской религиозности церковность наша подменяется
секуляризмом.
Разумеется, это нужно пояснить. Сфера
христианско-религиозная есть полагание смыслов, целей и
мотиваций всей жизни исключительно в Царстве Христовом,
которое не от мира сего (Ин. 18^36) (что вовсе не
исключает активной деятельности на земле; речь идёт об
иерархии ценностей). Когда в силу разнообразных
процессов (которые нужно обсуждать отдельно) цели,
смыслы и мотивации православных христиан, составляющих
церковную общину, из этой небесной и вечной сферы
смещаются, то Церковь тут же подпадает действию
смертоносных стихий падшего мира, и экклезиологическое
сознание в практической церковной жизни меняется. Под
Церковью – Царством не от мира сего, которое приходит в
нашу жизнь, срастворяется с нею, одушевляет её, – в силу
нерелигиозности, посюсторонности целей и мотиваций
начинают пониматься вещи вполне земные. Вследствие этого
в мировоззрении и жизни многих церковных людей
религиозное содержание отводится на второй план,
церковное самосознание делается нерелигиозным,
превращаясь в идеологию, и Церковь начинает терять себя
как неотмирное Тело Христово, всё более и более
становясь только лишь политическим, общественным,
культурным и хозяйственным явлением.
Для иллюстрации сказанного послушайте
известное православное радио или почитайте не менее
известный православно-патриотический интернет-сайт: что
интересует сегодня, так сказать, "церковные массы"?
Во-первых – вещи исключительно земные: наша славная
история, былая целостность Империи, монархия, Великая
Держава, замечательное советское время, Сталин, Власов,
коварный и абсолютно бездуховный Запад, наш особо
духовный "свой путь", "христолюбивое" воинство,
ювенальная юстиция, козни либералов, "лихие 90-е",
демографические проблемы, превосходство "нашей
цивилизации" по сравнению с "не нашей", национализм,
etc., etc… это всё – именно и только земное, голая
идеология, здесь нет ни капли христианской
религиозности; а та "соотнесённость" с "небесным
порядком вещей", которой обычно прикрываются носители
этих идей – мнимая, ложная, по сути – не христианская,
кричаще противоречащая Евангелию. Ну в самом деле: что,
наличие царя-батюшки способствует соединению души со
Христом? А отсутствие монархии разве препятствует жизни
во Христе? Абсурдно даже это и обсуждать.
Второе – это "отстаивание Православия":
старого календарного стиля, церковнославянского языка,
дисциплины поста или подготовки к Причастию и т.п. Здесь
надо сказать, что эти вещи традиционны для нашей Церкви
и ничего плохого в них нет, но по сути и они – явления
земные, сугубо временные. Календарь – условность,
принятая людьми, Бог не давал никому никакого календаря.
Язык – культурно-исторически обусловленное
социо-эстетическое явление, и не более того. Церковная
дисциплина складывалась веками, и ни Христос, ни
Апостолы никаких общеобязательных постов и обрядовых
правил христианам не заповедали. Но ревнители отстаивают
всё это именно как вещи религиозные – что
свидетельствует только о том, что их религиозное
сознание пребывает исключительно на земле, и
следовательно оно секулярно.
***
Читайте также по теме:
***
Третье – вопросы "как правильно":
поститься, молиться etc. Здесь, казалось бы – "зона
религиозного"; но так как ответы на эти вопросы по
большей части не педагогичны, то есть исходят не из
возрастания человека во Христе, а из исполнения
церковной традиции и дисциплины по принципу "человек для
субботы" – то и здесь люди получают ориентацию не на
подлинную религиозность, а на создание всего лишь
определённой субкультуры, и тем самым остаются в сфере
секулярного "замкнутого круга". К существенно важным
особенностям этой субкультуры относится то, что
"правильное выполнение" всего, особенно пост, является
вовсе не подлинным духовным деланием, но средством
самоидентификации себя как православного. В самом деле,
по каким признакам люди определяются как "православные"?
По тому, что они прежде всего соблюдают посты – то есть
исключительно по внешним, вещественным параметрам, а
вовсе не потому, что через них, как следствие их правой
веры и жизни, в мир изливается любовь, мир и мудрость
Христова.
Вернёмся к трём рассмотренным выше
явлениям. Негативная реакция людей внешних на Церковь
исходит прежде всего из того, что, по их наблюдениям,
Церковь действует во многом теми же методами и
средствами, что и секулярный мир; а религиозной сути
христианства, в том числе проявляемой и в социальной
сфере, и в области нравственно-правовой оценки жизни,
они не видят. "Расцерковляющиеся" христиане на опыте
убеждаются, что внутри Церкви не то что общин нет, но
отношения подчас не только почти такие же секулярные,
как и в миру, но бывают ещё и хуже. Нет и церковной
педагогики, и нет её именно потому, что не Небо, не
возрастание в христианской религиозности – цель
церковной жизни, а в лучшем случае послушание и
"охранение традиции", а то и убивание в себе сомнений и
недоумений и вообще всего душевного и человеческого.
Наконец, миссия наша пошла именно к субкультурам потому,
что нынешняя русская православная церковность, увы, по
большей части сама представляет собою не что иное, как
субкультуру – подобное тянется к подобному. А
субкультура – прямое воплощение секулярного: её задача –
"выгородить" себе некую зону в земной жизни и отчаянно
защищать её.
Что делать? – естественно возникает этот
вопрос. Его я хочу предложить на обсуждение читателям.
Безусловно, что нужно каким-то образом созидать общины;
разумеется, что как воздух необходима подлинная
церковная пастырская педагогика. Конечно, ни в коем
случае нельзя позволять, чтобы вселенская неотмирная
Христова Церковь, соединяющая небо и землю, превращалась
в узкую и душную субкультуру, все интересы которой – в
политике, идеологии, коммерции и прочих стихиях падшего
мира. Но как это сделать? что именно предпринимать? как
меняться сердцем и умом? Ответ за вами, прочитавшими эти
мои очень болезненные для меня и горькие размышления.
Петр Мещеринов, игумен
Православие и мир - 22.09.2010.
|
