Суицид - не проблема, а симптом проблемы
На наши вопросы отвечает Дмитрий
Пушкарев, врач-психиатр, психотерапевт, кандидат
медицинских наук, координатор DBT программы Linehan
Institute в России.
- Когда в "Новой газете"
вышла статья
"Группы смерти" про
подростковые самоубийства, какая была ваша реакция? Как
вы сейчас оцениваете эту статью?
- Мне очень не понравились мои
собственные эмоции, которые возникли у меня в процессе
статьи. Это первое, что я заметил, когда я начал ее
читать. Мне очень не понравилось, что у меня возникают
как бы естественные эмоции тревоги, гнева при прочтении
этого текста, как будто закономерные. Но после того, как
я начал внимательнее вчитываться, я понял, что по моей
оценке, этому тексту очень сильно не хватает
взвешенности выводов, которые делаются.
У меня есть ощущение, что читателя
подталкивают к определенным выводам на основании
достаточно скудной фактологической базы. И это
подталкивание настолько однозначное и однонаправленное,
что по умолчанию отсекаются альтернативные трактовки
фактов, которые в этой статье описываются. Это меня
очень сильно смущает, потому что проблема действительно
есть, проблема серьезная, и в то же время она гораздо
более сложная, на неё нельзя ответить так просто: "Кто
виноват?" – "Вот он, этот человек. Из-за пяти или десяти
людей в целой стране подростки совершают суициды".
Работая с этим вещами, понимаешь, что
суицидальность как явление пронизывает всю нашу
культуру. Она пронизывает массовую культуру, систему
взаимоотношений, способы регуляции эмоций, которые
доступны подросткам и взрослым в нашей стране. Говорить
о том, что какие-то конкретные несколько человек
виноваты – это чудовищное упрощение, которое, мне
кажется, несёт гораздо больше вреда, чем пользу.
При этом здорово, что статья привлекла
внимание к этой проблеме, наша страна действительно одна
из первых по числу суицидов.
- Какие последствия от этой статьи могут
быть?
- Я опасаюсь охоты на ведьм, потому что
будут пытаться искать конкретных виноватых людей,
запрещать какие-то способы коммуникации между людьми.
С точки зрения поведенческой терапии
суицидальное поведение является попыткой мозга найти
способ выхода из очень сложной, стрессовой ситуации. Эта
логика исходит из очень умозрительного предположения,
что пока я живу – я страдаю, когда перестану жить -
перестану страдать.
Это очень вольное предположение с моей
точки зрения. Его невозможно проверить. Но в то же время
важно понимать, что суицидальные мысли и суицидальное
поведение появляются у людей в критическом уровне
стресса как способ найти хотя бы какой-то контроль и
хотя бы какие-то возможности изменить мучительную
ситуацию, в которой люди находятся. Если не уменьшается
уровень мучения у человека – в результате наших действий
как профессионалов или по каким-то другим причинам, -
если не уменьшается уровень страдания, то мозг неизбежно
будет снова и снова возвращаться к мыслям, и в некоторых
случаях к поступкам, направленным в сторону прекращения
жизни. Поэтому если мы просто перестаем говорить о
проблеме суицида, если мы запрещаем эту тему обсуждать,
то это не решает саму проблему. Есть огромное количество
людей в нашем обществе, сейчас особенно это касается
подростков, которые, с одной стороны, выключены из
определенных социальных систем и не видят смысла в
жизни, а с другой стороны, сталкиваются с довольно
интенсивными, порой чудовищно интенсивными
эмоциональными страданиями. В итоге в группах или
поодиночке, но, так или иначе, кто-то из них будет
обращаться к этой теме. Хотя никто не может отменить
того факта, что средства массовой информации влияют на
суицид, но подходить к этому так… это словно выполнять
хирургическую операцию топором – вот, что больше всего
беспокоит меня в этой истории, потому что статья
призывает примерно к такому действию.
- Мне известны случаи, когда родители
после прочтения этой статьи бросались проверять, в каких
группах состоит ребенок, о чем он переписывается с
друзьями. Что бы вы сказали таким родителям?
- Я бы сказал, что такое поведение
родителей может увеличивать суицидальный риск, потому
что суицидальное поведение в значительном числе случаев
является попыткой обрести хотя бы какой-то контроль над
своей жизнью и над реальностью вокруг себя. Если человек
чувствует себя бессильным, что он не может изменить
ничего в своей жизни, у него может создаваться мысль или
иллюзия, что, по крайней мере, у него остается свобода
умереть. Если родители увеличивают контроль над частной
жизнью ребенка, то это еще больше уменьшает его ощущение
собственной свободы и ощущение управляемости своей
жизнью. Это увеличивает чувство бессилия, это
увеличивает чувство, что он ничего не решает в своей
собственной жизни – это потенциально может увеличивать
суицидальный риск и подталкивать к суицидальным
поступкам и мыслям.
- Что можно сделать родителям, чтобы
уменьшить риск?
- Суицид – это не проблема. Суицид – это
симптом проблемы. Говорить о том, что мы можем сделать,
для того чтобы уменьшить суицидальный риск, с моей точки
зрения, некорректно. Ключевой момент здесь в том, чтобы
задаваться вопросом относительно того, как себя
чувствуют дети.
Родителю, который беспокоится
относительно возможной смерти своего ребенка, нужно
задуматься о том, какова жизнь его ребенка. Что они
знают о его жизни? Не с точки зрения того, не пронес ли
он чего-то запрещенного, не прочитал ли он чего-то
запрещенного, или не общается ли он с кем-то запрещенным
– а относительно того, какие вещи наполняют жизнь их
ребенка смыслом, и какие вещи наполняют жизнь их ребенка
страданием. Что родители могут сделать, для того чтобы
увеличить первое и уменьшить второе? Это не вопрос
относительно суицидального риска в конечном счёте, это
вопрос относительно того, как сделать так, чтобы жизни
наших детей были счастливыми, осмысленными.
***
Читайте по теме:
***
В средние века в Англии суицид считался
преступлением против короля и наказывался повешением,
потому что жители считались собственностью Короны. Мне
кажется, очень важно не уходить в эту модель, где суицид
воспринимается как попытка к бегству из этой реальности:
"вот мы здесь все терпим, и ты терпи".
Если мы увеличиваем контроль и
подавление, то мы неизбежно будем получать
сопротивление. Чем больше мы увеличиваем контроль, тем
более яростные кризисы мы в результате будем получать.
Это приводит иногда к таким случаям: человек совершает
попытку суицида, его госпитализируют, закрывают в
стационар, держат до тех пор, пока он не говорит: "Нет,
я не буду больше совершать суицидальных попыток, я
передумал умирать!" Тогда ждут еще немножко и отпускают.
После этого через месяц он поступает с новой попыткой.
Его опять держат до тех пор, пока он не говорит: "Нет, я
больше не буду!" Его опять отпускают, и так до
трех-четырех попыток за несколько месяцев. Одна из этих
попыток в конечном счёте приводит к гибели. Это то, к
чему можно в конечном счете прийти через затягивание,
закручивание гаек, если мы игнорируем те причины, из-за
которых вообще люди начинают искать такие экстремальные
способы решать проблемы, как суицидальное поведение.
Поэтому ключевой вопрос, на который, мне
кажется, здесь следует ответить – что я знаю о своем
ребенке? Не в плане угрозы, которую он представляет
собственности, обществу, своей собственной жизни, моим
ожиданиям от него. А – что я знаю о его интересах, его
ценностях, его проблемах? Что я могу сделать, для того
чтобы разделить с ним бремя этих проблем и этих
трудностей? Что я могу сделать, для того, чтобы
поддержать его? Что я могу сделать, чтобы наполнить его
жизнь чуть большим смыслом? Проблема в том, что это
гораздо более долгая и сложная история, чем проверить
переписку ребенка, потому что выстраивать доверие – это
не та задача, которая решается за неделю или за месяц.
Доверие выстраивается годами.
Если человек рассказывает, что
раздумывает о суициде, тогда понятно, что нужно делать.
Если он говорит об этом, значит, он в достаточной
степени доверяет, чтобы говорить об этом – значит,
первое, что нужно сделать, это расспросить его чуть-чуть
побольше об этом, непредвзято, без попыток сразу
бросаться к каким-то решениям. Сначала попробовать
вместе с ним разобраться в этой проблеме и в том, почему
у него появляются суицидальные мысли.
Но если ребенок об этом не говорит, это
значит, что он не доверяет в достаточной степени. Тогда
то, что реально можно делать, это постепенно выстраивать
доверие. Доверие не появляется там, где мы начинаем все
больше контролировать. По большому счету, ужесточение
контроля приводит к тому, что ребенок научается лучше
прятать свою переписку, свои записи, дневники и так
далее. И после этого в атмосфере полного отсутствия
доверия может произойти суицид. Иногда после этого
говорят: "Я чувствовала, что-то было не в порядке". Для
того чтобы не только чувствовать, а еще и знать, нужно
быть безопасным для своего ребенка. Для этого ребенок
должен знать, что если он поделится своими проблемами,
мыслями, то первая реакция родителя будет не в том,
чтобы запретить и отобрать, и не в том, чтобы отругать
или ужаснуться. Ребёнок должен знать, что он получит
внимательную, непредвзятую поддержку, без осуждения,
независимо от того, с какими проблемами он столкнулся, и
в то же время – и без попытки отрицать его проблемы, без
навязывания "оптимистической" картины мира. Когда
родители говорят: "да посмотри же, всё хорошо, солнышко
светит" - ребёнок может чувствовать себя глубоко не
понятым и только замыкаться глубже. Очень важно понять,
распознать источники страдания, а если они пока
непонятны, то хотя бы не отрицать, признавать, что
вероятно у ребёнка есть веские причины ощущать жизнь как
мучительную и искать самые отчаянные выходы.
- Как родитель может понять, что сейчас
нужно обратиться к специалисту из помогающей профессии?
Когда нужен кто-то третий для помощи – психолог,
психиатр?
- Первый критерий – если ребенок хотя бы
раз говорит о том, что он думает о самоубийстве. Иногда
люди в принципе говорят это один раз, поэтому любое
сообщение об этом следует рассматривать как просьбу о
помощи. Другое дело, что я говорю не про то, чтобы брать
ребенка за ухо и вести его к специалисту, чтобы его
"починили". А речь о том, что это повод, чтобы вместе с
ребенком попробовать разобраться в том, а что,
собственно, происходит, и вместе с ним подумать о том,
какие могут быть решения, в том числе, как одно из
решений – обращение к специалисту. Но в первую очередь
это должно быть сделано по возможности так, чтобы у
самого ребенка была возможность принимать решение. А не
через уговоры, не через давление, не через "тебе это
нужно, но ты сейчас этого не понимаешь". Практика
показывает, когда ребенок обращается к специалисту с
такой мотивацией, то специалист изначально уже как
некоторый враг, и зачастую это не приводит вообще ни к
какому результату. Такие обращения – это формальное
посещение, когда подросток соглашается привести свое
тело на прием, но не более того. Поэтому речь идет
именно о том, чтобы с ребёнком обсудить ту ситуацию,
которая сложилась, и обсудить, какие возможности есть,
для того чтобы облегчить ту боль, которая есть сейчас в
его жизни. В том числе, есть такие решения, как
обращаться к специалистам.
Ещё, кстати, к вопросу о том, когда
имеет смысл думать о том, что надо куда-то обращаться.
Самоповреждение посредством самоприжигания или
самопорезов, анорексия, то есть отказ от еды,
компульсивное переедание, переедание с вызовом рвоты –
это тоже поводы обратить внимание на то, что, видимо, у
ребенка сейчас не очень комфортный период жизни. Есть
такое высказывание отчаяния среди взрослых, я часто
слышу: "О, сейчас целая эпидемия этих самопорезов, они
сейчас все режутся". Да, это действительно эпидемия в
том плане, что это стало неким растиражированным в СМИ и
социально сравнительно приемлемым способом регулировать
свое эмоциональное состояние, и с этой точки зрения это
позитивно, потому что это менее летальная форма
самоповреждения, чем молчаливый, незаметный суицид. С
другой стороны, ребенок, подросток или взрослый, который
эмоционально себя чувствует хорошо, не будет резаться.
Ок, может быть подсмотрит где-то, один раз попробует, но
не будет этого повторять. Если подросток совершает
самопорезы снова и снова – это говорит, что как минимум,
у него сейчас сильный эмоциональный дискомфорт, и это
уже само по себе критерий суицидального риска. Именно
это, а не тот факт, что он режется, хотя и это тоже,
потому что если человек готов совершать некоторое
повреждение своего тела, то где здесь граница, на каком
этапе это повреждение станет летальным? Эта граница
может быть чёткой или размытой, но, тем не менее, это
показатель того, что человеку эмоционально больно.
Значит, это повод искать способы облегчить эту
эмоциональную боль. Это лишь сигнал.
Есть подростки, которые просто говорят:
"Мне плохо". Они приходят к родителям и говорят: "Мне
плохо, мне грустно, я в школу вообще не хочу". Классно,
если дети могут так сказать своим родителям. Некоторые
дети ничего не говорят, но ходят с забинтованными
руками. Там эмоциональная боль, из-за которой эта
проблема, и эта боль - то, с чем надо работать.
Дмитрий Пушкарев
Избери жизнь! - 10.07.2016.
Выбери жизнь со Христом!
"Ибо так возлюбил Бог мир,
что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб,
но имел жизнь вечную" (Ин.3:16)
"Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа Бога твоего,
слушал глас Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя и долгота дней твоих…"
(Втор. 30:19-20)
|
