Товарищ сержант. Глава II. Третья военная профессия
Содержание книги "Товарищ сержант":
***
Третья военная профессия
 В омском госпитале я пролежал более двух
месяцев. После выздоровления был направлен в Тюмень, где
формировалась 45-я стрелковая бригада. Противотанковый
дивизион бригады, куда я попал, не получил еще орудий,
приборов и лошадей. Нам сказали, что все это получим,
когда выедем на фронт, А пока что тренировались на очень
старых пушках. Боевые стрельбы провели отлично,
поскольку народ у нас подобрался бывалый, все
фронтовики, из госпиталей.
Меня назначили наводчиком в первую
батарею. Командовал батареей младший лейтенант Федоров
Иван Иванович, а его жена Александра Федорова была
военфельдшером дивизиона. Потом мне довелось воевать
вместе с ними под Москвой и на Северо-Западном фронте.
Отважные, скромные люди. Достойные друг друга и той
большой любви, которая связывала их.
В начале декабря, уже из города
Кемерово, где бригада закончила формирование, эшелоны
повезли нас на запад. Разгрузились в Подмосковье,
несколько дней стояли близ Химкинского речного вокзала,
на Головинском шоссе, в пустовавших тогда корпусах
фабрики имени Петра Алексеева. Затем бригада была
выдвинута на Калужское шоссе, под Красную Пахру. Здесь
мы получили орудия, боеприпасы, лошадей. Заняли оборону
во втором эшелоне. Каждый день читали в газетах о том,
что наступление советских армий под Москвой успешно
развивается, и горели желанием поскорее пойти в бой.
Тыловой военный госпиталь в Великую Отечественную Войну
Дня три-четыре бригада простояла в
обороне на Калужском шоссе, затем совершила длительный
марш на юго-запад, к Наро-Фоминску, и с ходу начала
преследование поспешно отходившего противника, вступая в
короткие стычки с его арьергардами. Вскоре нас опять
вывели в тыл, за Москву, и через Орехово-Зуево, Калинин
и Торжок перебросили на Северо-Западный фронт. Бригада
вошла в состав 3-й ударной армии.
9 января 1942 года началась
Торопецко-Холмская наступательная операция войск
Северо-Западного фронта. В наступление двинулась и наша
армия. За озером Селигер, у села Машугина Гора, нашу
противотанковую батарею поставили на проселке, в стороне
от главных сил. Замаскировали мы сорокапятки в
занесенном сугробами кустарнике, ждем. Зимний день
короток. Уже смеркалось, когда впереди, в лесу,
зачастили автоматы и пулеметы. Пальба приближалась, и
вот на опушку выехали из ельника немецкие
бронетранспортеры с пехотой. Они двинулись по проселку к
позициям батареи. Шли медленно, буксовали. Проселок
переметен сугробами, а в сторону не съедешь - снежный
покров метровый, если не поболе. Подпустили мы
противника метров на 300–400, младший лейтенант Федоров
скомандовал: "Огонь!" Я стрелял по головной машине,
четвертое орудие - по хвостовой. Зажгли ту и другую. На
проселке создалась пробка. Водители поневоле сворачивали
на снежную целину и сразу сажали бронетранспортеры на
брюхо - ни вперед, ни назад. Гитлеровцы выбирались из
горящих и подбитых машин, бежали к лесу. Но там их
встретили огнем наши лыжники. Оказалось, лыжный батальон
бригады обошел фашистскую оборону с тыла и выгнал
противника прямо на батарею.
Советские
бойцы у уничтоженного немецкого танка Pz.kpfw.3
После боя у села Машугина Гора бригада
двинулась на юго-запад, к городу Холм. Наступательные
бои походили один на другой, как близнецы. Очень тяжело
было: мороз, метели, снег по пояс. Тянули орудия по
целине, лошади выбивались из сил, падали. Дорог мало,
кругом непролазная чаща леса да незамерзающие болота.
Фашисты держали оборону в населенных пунктах, перекрывая
огнем дороги. В этом было их преимущество.
Выручали нас сибиряки-лыжники. Природные
охотники, лесорубы, они хорошо ориентировались в лесных
чащобах. Уже тогда, в начале сорок второго года, лыжный
батальон 45-й бригады был полностью вооружен автоматами.
Обычно, как только фашисты останавливали продвижение
бригады у того или другого опорного пункта, лыжники
лесами шли в обход. Ударят с тыла - противник вынужден
отходить. Дороги, которыми мы наступали, были забиты
брошенными автомашинами, фургонами, орудиями.
Красноармейцы с автоматами ППШ-41 на лыжах
Запомнился мне бой у речки Таракановки.
Был жестокий мороз, крутила метель. Ночью наша батарея
вышла к маленькой деревушке. Завели свое орудие во двор,
разобрали частично бревенчатый забор, сделали в нем как
бы амбразуру для сорокапятки. От забора вниз, к
замерзшей реке, спускается огород. Где-то на той
стороне, в деревне Таракановке, противник.
К рассвету ветер стих, открылся вид на
деревню Таракановку. Ее избы раскинулись за речкой, на
крутом лесистом взгорье. Через деревню, параллельно реке
и фронту нашей батареи, проходит большак. Расстояние до
деревни - метров триста. Тишина там мертвая, даже печные
трубы не дымят... Обзор у нас ограниченный - мелколесье
загораживает ближние избы и заборы Таракановки, не
позволяет видеть, что делается в глубине деревни. Комбат
рассказал, что наш сосед - 75-я морская бригада - будет
наступать на Таракановку вдоль большака. По сведениям
разведки, противник имеет танки. Надо подготовиться к
отражению возможных танковых контратак.
Бой начался атакой морских пехотинцев,
двинувшихся на Таракановку по противоположной стороне
реки. Фашисты встретили их жесточайшим
орудийно-пулеметным огнем. Слышны выстрелы и немецких
танковых пушек, гул моторов, а танков не видно. Они
маневрировали, на улицах деревни, и поэтому оказать
сколько-нибудь существенную поддержку пехоте мы не
могли. Подавили одну пулеметную точку, но она - капля в
море огня, обрушившегося на батальоны 75-й морской
бригады.
Понеся потери, морские пехотинцы отошли
на исходные позиции. А фашисты тотчас попытались развить
успех. Несколько танков выскочили из Таракановки и, ведя
огонь на ходу, устремились вдоль дороги, по опушке
ельника. Они шли вдоль фронта батареи, подставляя нам
борта. Когда первый танк оказался в моем секторе
обстрела, я подал команду (я был тогда уже командиром
расчета). Открыли огонь и другие орудия батареи. Два
танка подбили, остальные повернули в деревню. Оттуда они
из-за домов открыли огонь по нашему расположению и сразу
вывели из строя четвертое орудие и его расчет.
На войне потери неизбежны. Однако на
этом случае я остановлюсь потому, что он показателен в
том смысле, как надо и как не надо выбирать огневую
позицию на дальностях прямого выстрела, на прямой
наводке. Мы всегда стремились ставить орудие так, чтобы
поблизости не было хорошо наблюдаемых противником
ориентиров, чтобы огневая позиция растворялась в
окружающем ландшафте.
Так было и в бою под Таракановкой. Три
орудия батареи хорошо замаскированы: наше - среди изб
деревушки, второе и третье - правее, в поле. А еще
дальше стояла высотка с орудийным дзотом, построенным,
видимо, еще осенью сорок первого года. Дзот тоже хорошо
замаскирован, но расчет четвертого орудия,
расположившись в нем со своей пушкой, не учел одного
обстоятельства: еще сутки назад дзот находился в
расположении фашистов и был отлично им известен. Когда
четвертое орудие открыло огонь по танкам, первым же
ответным выстрелом противник поразил дзот. Снаряд попал
в амбразуру, вывел из строя орудие. Командир орудия и
наводчик были тяжело ранены, заряжающий контужен.
В последующие дни наступления 45-ю
бригаду то и дело перебрасывали с участка на участок.
Противник оказывал все более упорное сопротивление,
линия фронта стабилизировалась, начались вязкие,
изнурительные бои, которые принято называть боями
местного значения.
Мы занимали оборону южнее города Холм.
Усиленно действовали разведчики-лыжники. Противник редко
производил разведку небольшими группами. Обычно он
направлял к нам в тыл целые подразделения - не менее
взвода. Не знаю причин такого метода войсковой разведки,
но так было. И не только в начале войны. Конечно, это
мои личные впечатления. Возможно, на других участках
фронта было по-иному.
Как-то одна такая группа фашистских
лыжников, человек тридцать, вышла на рассвете прямо к
нашим огневым позициям. Первым их заметил часовой -
красноармеец Калугин из расчета второго орудия. Это был
степенный, молчаливый сибиряк лет сорока. Он оповестил
нас условным сигналом, мы подпустили отряд лыжников
вплотную, встретили плотным ружейно-пулеметным огнем (в
батарее было четыре ручных пулемета). Уйти удалось
немногим гитлеровцам.
Февраль перевалил на вторую половину, а
морозы все держались, снег все валил и валил. В
снабжении продовольствием и фуражом начались длительные
перебои. Особенно страдал конский состав батареи. Больно
было смотреть на отощавших лошадей, едва тянущих легкую
сорокапятку. Надо что-то срочно предпринимать, иначе
батарея лишится тяги. Разведчики подсказали выход. За
нейтральной полосой, в расположении противника, они
обнаружили два стога: один стог - сено, другой -
необмолоченная, в снопах, пшеница. Проехать туда с
подводами трудно, но можно - через лес, по чащобе, где
нет боевого охранения противника.
Меня вызвал комбат, ввел в обстановку.
Подбирай, говорит, людей - надо добыть фураж. Подобрал я
девять самых боевых батарейцев, снарядили три санные
подводы, в каждую поставили по ручному пулемету.
Вооружились гранатами и трофейными автоматами, одели
маскхалаты. С заданием справились. В первую ночь сделали
два рейса за сеном, на вторую ночь взялись за пшеницу.
Тут было потруднее. Стог стоял близ глубокой ложбины,
через нее с подводой не проберешься. Пришлось таскать
снопы к подводам на себе. Но и эта ночь во вражьем тылу
прошла для нас благополучно, без единого выстрела.
Разведчики говорили, что сено есть еще и
в клуне, которая ближе к деревне, занятой фашистами. На
третью ночь поехали туда. Ребята мои совсем вошли во
вкус, шутят: дескать, покончим с сеном, займемся вывозом
фрицев. А меня мучает предчувствие беды. Не знаю, почему
те две ночи я был спокоен, а тут стали сомнения
одолевать. Больно все гладко у нас выходит. Представил
себя на месте противника. Вечером видит он издали стог в
поле, утром лишь ошметки сена. На другую ночь изчезает
еще один стог. Есть ведь повод фашистам насторожиться?
Оставили мы лошадей в лесу, вышли на
опушку. Наша цель - клуня с сеном примерно в пятидесяти
метрах от леса. А далее, метрах в пятистах, деревня. Там
темно и тихо, но все равно, прежде чем вести к клуне
подводы, надо разведать дорогу. Троих бойцов с двумя
пулеметами посылаю к ложбине - на случай, если фашисты
вздумают отрезать нас от леса. А мы втроем -
красноармейцы Кобылин, Иванов и я - поползли через поле
к клуне.
Ползем по-пластунски, клуня уже близко.
Вдруг немного посветлело - луна из-за облаков выглянула.
Поднял я голову - странное дело: шагах в 10–15 от нас
прямо из снега подымается тоненькая струйка дыма. Делаю
ребятам знак, они замерли. А струйка все тянется.
Значит, там в снегу люди. Гриша нацелил автомат, мы с
Кобылиным, опять ползком, подобрались к подозрительному
месту вплотную. В снегу - глубокая яма, в ней под
плащ-палаткой угадываются две сидящие фигуры. Явственный
запах немецких сигарет. Покуривают фашисты, а дымок
пробивается сквозь какую-то дырочку в плащ-палатке. Если
у себя в тылу они так маскируются, значит, кого-то ждут.
Возможно, ждут нас. Выхватили мы с Кобылиным финские
ножи, прыгнули в яму. Один из них успел вскрикнуть.
Когда уже возвращались к лесу, откуда-то
справа ударил тяжелый немецкий пулемет. Из ложбины ему
ответили наши пулеметчики. Поднялась стрельба и в
деревне. Пришлось нам поспешить в лес, к лошадям, и
убраться отсюда, как говорят, не солоно хлебавши.
Однако этой поездкой наши приключения не
кончились. Через несколько дней вызвал меня комбат
опять. В его землянке сидел старший сержант из
дивизионной разведки. Комбат попросил его:
- Расскажи еще сержанту Мацапуре.
Разведчик рассказал, что километрах в
шести отсюда в тылу немцев, в деревне, стоят их
резервы - до роты пехоты и минометная батарея. Лошадей
фашисты держат в большом сарае. Лошади, видимо,
колхозные, но есть и немецкие битюги. Сарай находится у
самой деревенской околицы, и подходы к нему хорошие -
лес рядом.
Нужда в лошадях в нашем артдивизионе
была большая. Комбат сказал, что разрешение командования
он получил, дело за нами. Снарядились мы в дорогу,
решили идти на лыжах. Пошли вчетвером, в том числе и
дивизионный разведчик. Он показывал дорогу. К утру были
на месте, в расположении противника. Весь день наблюдали
из леса за сараем и избой, что поблизости. Фашисты
бегают по морозцу, задают лошадям корм, поят их, громко
переговариваются. По нашим подсчетам, в избе человек
десять гитлеровцев. Местных жителей нет. Может, выгнали
их, может, и расстреляли. На следы фашистских зверств мы
уже нагляделись, когда проходили освобожденные деревни и
села.
К вечеру на крыльце избы появился
часовой. Службу он нес так: постоит на крыльце, полоснет
из автомата пару коротких очередей в сторону леса и
уходит в сени, оставляя дверь открытой. Но и там мороз
его пробирает, слышно, как топчется и сапогами стучит.
Минут через сорок его сменил второй часовой, закутанный
в шерстяной платок. После третьей смены, когда часовой,
постреляв, ушел в сени, мы перебежали к избе. Все было
договорено заранее: Кобылин - к сараю, к лошадям;
старший сержант-разведчик залег в готовности прикрыть
нас огнем, мы с Ивановым снимаем часового. Избы в этих
местах строят с высоким крыльцом - взрослый человек
уместится под ним, если немного пригнется. Забрались мы
с Гришей под крыльцо, думаем, как часового с крыльца
сманить. Случай помог. Слышим, хлопнула дверь, ведущая
из сеней в горницу. И топать фашист перестал. То ли
погреться ушел, то ли сменщика разбудить. Вскочили мы в
темные сени, приготовились. Дверь долго не открывалась,
потом вышел гитлеровец. Сняли его без шума. Иванов
остался в сенях, подпер дверь какой-то колодой, я пошел
к Кобылину. Он уже сделал лошадям общую связку, ждет у
сарая. Вывели лошадей, гляжу, Кобылин тянет в поводу
громадного, с куцым, хвостом немецкого битюга. Говорю:
- Зачем этот слон? Он за троих ест.
А Кобылин серьезно так отвечает:
- Сами его съедим.
Мы отвели лошадей в лес, подожгли избу и
конюшню, тронулись в обратный путь. Шли бездорожьем,
чащобой. И хорошо, что так сделали. Когда изба запылала
и в деревне начался переполох, фашисты первым делом
открыли сильный минометный огонь по дороге, которая вела
к передовой. К утру мы были уже дома. Сдали 16 лошадей,
позавтракали и заснули как убитые.
Несколько дней спустя, вечером 8 марта,
во врем вражеского артналета меня легко ранило и сильно
контузило. Запомнил я эту дату потому, что был
Международный женский день и с утра к нам приехала
Федорова, наш дивизионный военфельдшер. Привезла мужу,
комбату, подарок - мешочек сухарей, немного колбасы, две
пачки махорки. Скудное было время, и комбат разделил
подарок жены на всю батарею.
А нам этой замечательной женщине и
подарить было нечего. Ведь и подснежники в лесу еще не
появились. Когда меня ранило, она той же ночью отправила
меня в госпиталь.
После месячного пребывания в госпитале
направили меня в запасной стрелковый полк Калининского
фронта. Закончил курсы командиров пулеметных расчетов,
овладел второй военной специальностью. Все лето сорок
второго года пулеметная рота, в которой я служил, была в
боях. Нас часто перебрасывали с места на место, и эти
бои в памяти запечатлелись не очень четко. Помню только
некоторые населенные пункты - Ветошку, Сиреневку - да
бесчисленные переходы. Катить "максим" за собой на марше
не положено, поэтому и тело пулемета, и щит, и станок, и
коробки с боеприпасами, и шанцевый инструмент - все
несли на плечах. Хорошо, если по твердой дороге. Но
дорог тут мало, а топких болот и заболоченных лесов в
избытке. Ребята шутили, что бог создал землю, а черт,
ему в пику, - эти места. На всю пулеметную роту была у
нас одна лошадка, но она возила котел для варки пищи,
продовольствие, запас коробок с пулеметными лентами.
В конце августа приехали на передовую
командиры-танкисты. Стали отбирать людей, умевших водить
машину. Я до службы в армии водил в колхозе трактор,
поэтому взяли и меня. Отправили нас в Торопец. Здесь, в
ближних колхозах, мы недели две косили сено, потом
поехали дальше. Когда эшелон стоял в Калинине, я
встретил первого своего комиссара.
Пошел к вокзалу с четырьмя котелками за
горячей водой. Налил кипятку, иду обратно. Впереди меня
командир, походка знакомая. Обогнал его. Да, это он, мой
комиссар Максим Степанович Лемицкий. Только тогда, в
сорок первом, под Великими Луками, у него в петличках
было два кубика, теперь - шпала. Я быстро сунул в
теплушку котелки, вернулся. Иду ему навстречу строевым
шагом, останавливаюсь, хочу доложить, а язык словно
присох. Лемицкий как крикнет:
- Мацапура, ты?
Мы обнялись, он повел меня к себе в
вагон. Оказывается, ехали мы одним эшелоном. Максим
Степанович - командир отдельного зенитного дивизиона -
направляется в Москву со своими командирами и
сержантами - формироваться и получать боевую технику.
До Москвы я, с разрешения старшего нашей
команды, ехал с Лемицким. Обо всем переговорили,
вспомнили всех друзей-товарищей. Он предложил мне идти к
нему в дивизион, это можно было легко оформить. Думал я
целые сутки. Очень хотелось опять воевать вместе с ним,
однако давнишняя мечта стать танкистом оказалась сильнее
этого желания. Когда приехали в Москву, набрался я духу,
говорю:
- Простите, Максим Степанович, хочу
фашистских гадов танком давить.
На прощание подарил ему свой мундштук,
он мне - авторучку. Ту авторучку я хранил до сорок
пятого года, до Альтдама, под которым был тяжело
контужен. В бою у меня обгорел комбинезон, сгорел и
подарок моего первого комиссара.
Начались уже октябрьские заморозки,
когда наша команда прибыла в маленький городок
Горьковской области. Я попал в 46-й учебный
разведывательный бронеавтомобильный полк, в группу
механиков-водителей. В полку готовили экипажи для новых
разведывательных бронемашин БА-64. Занимались мы около
шести месяцев. В начале апреля 1943 года наша группа
сдала экзамены, прибыла в Горький. Думали, вот-вот
получим бронемашины - и на фронт. Однако случилось
иначе. Фашистская авиация, не считаясь с потерями,
каждую ночь бомбила автозавод. Особенно сильно пострадал
токарный цех. Естественно, что на какой-то срок завод
сократил и выпуск бронемашин.
Остались мы вроде бы не у дел. Ждем
неделю, другую, третью. Как-то вечером мой друг Саша
Беляев из Ижевска говорит:
- Ликуй, Сергей, приехала комиссия.
Будут отбирать желающих водить автомашины.
- Обыкновенные бортовые?
- Ну да. Да ты не смущайся, нам бы
только на фронт. А там переберемся на бронемашину.
- А если не переберемся?
Стал он горячо убеждать меня, однако не
убедил. Конечно, без шоферов, которые денно и нощно
везут на передовую продовольствие, боеприпасы, горючее и
прочее, тоже много не навоюешь. Я это понимал, но хотел
только на боевую машину.
Утром нас построили во дворе казармы.
Подошел незнакомый командир, спрашивает:
- Есть желающие на автомашины? Беляев
шепчет:
- Пошли!
Да так сунул мне локтем в бок, что я
едва из строя не выскочил. А сам он шагнул вперед. Вышло
еще человек 10–15, не более. Командир их всех переписал,
построил отдельно и опять спрашивает:
- Есть желающие в танковые войска?
Весь строй, а было нас сотен пять,
дружно шагнул вперед. Гляжу, мой Саша бочком-бочком - и
к нам. Однако командир зорок:
- Товарищ Беляев, встаньте в строй! А
Саша этак жалобно:
- Я в строю, товарищ командир.
Но пришлось ему все-таки вернуться на
место - к водителям автомашин. Когда мы расставались, он
сказал:
- А ты хитрый! Ох и хитрый!
А чем же я хитрый?
Нас вывели в лагеря, где стоял 10-й
учебный танковый полк, стали учить трудному искусству
механика-водителя танка. Подружился я с Федором
Головней. Он был с Днепропетровщины. Рослый, сильный
парень, красноармеец кадровой службы. Воевал в танках
еще на финской войне, потом в Великой Отечественной. В
учебный полк попал из госпиталя. Танк знал как бог.
Материальная часть машины, мотор и прочее давались и мне
без особого труда. Но вот с электрооборудованием я
просто "плавал". Головня раз десять залезал со мной в
учебный танк Т-34, заставлял все пощупать своими руками,
гонял по вопросам электрооборудования даже после отбоя.
Двигатель танка преподавал нам старший
сержант Тараненко. Одновременно он был также
инструктором вождения. Кисть правой руки ему сильно
покалечило на фронте осколком снаряда, но, несмотря на
это, машину он водил замечательно. Самые сложные вопросы
умел излагать коротко и ясно. Тараненко говорил нам:
- Не всегда прямая дорога самая
короткая. Это сказано про нас, механиков-водителей.
Дадут тебе ориентир - не иди на него по прямой.
Осмотрись. Есть впереди ложбинка, бугор, посадка
деревьев, пусть даже дохлая, - используй все.
Маневрируй. Прикрывай борта. Учись делать паузы в
движении. Артиллеристы противника видели, как ты
проскочил в укрытие, ждут, что тут же выскочишь. А ты
погоди малость, дай им время поволноваться. Они ведь
тоже живые люди, с нервами. Пусть перегорят и
засуетятся, пусть пальнут в божий свет как в копеечку. В
борьбе танка с противотанковой пушкой выигрывает тот, у
кого крепче нервы.
Советский танк T-34
Тараненко научил нас множеству
тактических и технических уловок. Он, например, садился
в танк, заводил двигатель тридцатьчетверки, говорил:
- Слушай внимательно: слышишь разницу в
работе мотора?
- Слышу.
- Так вот: я копирую двигатель немецкого
танка Т-III. Понял, как это делается? Запоминай. В бою
пригодится. Особенно, если будут сумерки, ночь или
просто туман.
Он настойчиво учил нас слушать "говор"
танкового мотора, определять на слух ту или иную
неисправность. Любимая поговорка старшего сержанта
Тараненко была такая: "Глаза держи на дороге, уши - на
моторе".
Простые его советы я крепко запомнил,
взял себе в спутники, а потом передавал и молодым
механикам-водителям. До конца войны я сменил четыре
машины. Каждую из них не раз выводили из строя огонь
вражеской артиллерии и противотанковые мины. Однако
экипаж в подавляющем большинстве случаев оставался цел и
невредим или отделывался легкими ранениями. Считаю, что
наставления старшего сержанта Тараненко сыграли здесь не
последнюю роль.
В декабре курс нашего обучения был
завершен, наступила пора экзаменов. Первый из них - по
вождению танка. Подошла моя очередь, я сел за рычаги.
Рядом со мной - незнакомый офицер-танкист, экзаменатор.
Перелистал он мою зачетную книжку, а там по вождению две
четверки, остальные - пятерки. Командует:
- Заводи!
Запускаю мотор, офицер дает мне первый
ориентир. Веду машину. По указаниям экзаменатора меняю
направление движения, скорость. Преодолел несколько
препятствий. Все как на учебном танкодроме, кроме
одного: местность совершенно незнакомая. Идем, конечно,
с закрытым передним люком, весь мой обзор ограничен
триплексом, попросту говоря - смотровой щелью,
смонтированной на крышке люка. А экзаменатор не щадит.
Он ведь последняя инстанция, которая решает, готов ли я,
механик-водитель, к фронтовым передрягам. Он командует и
командует. Ориентироваться надо мгновенно. Трудно. Пот
меня прошиб. А излишнее напряжение, скованность - тоже,
как известно, плохой помощник в любой работе.
Короче говоря, не заметил я занесенной
снегом траншеи, не смог с ходу преодолеть это простое
препятствие. Танк сунулся носом в траншею, триплекс
засыпало снегом. Ничего не вижу. Хорошо, что не
растерялся, не позволил мотору заглохнуть, вывел машину.
Других заметных ошибок на маршруте у меня как будто не
было (с моей точки зрения, конечно). Однако и одной этой
оказалось достаточно, чтобы экзаменатор поставил мне
тройку по вождению.
Огорчен я был очень. Мои командиры и
преподаватели тоже. Но старший сержант Тараненко сказал:
- Не горюй. Все твое останется с тобой.
Водить танк ты научился. Теперь учись извлекать уроки из
собственных ошибок. И запомни: фронт будет экзаменовать
тебя в каждом бою и на каждом марше. И ты хорошо сдашь
эти экзамены. Я уверен.
Год с лишним спустя, уже в Германии,
перед Берлинской операцией, я получил письмо от
Тараненко. Он узнал из газет о том, что мне присвоено
звание Героя Советского Союза. Сердечно поздравил, а
письмо закончил так: "Не задирай нос. Экзамен
продолжается. Последнюю отметку получишь в Берлине".
Из нашей группы сформировали маршевую
роту, отправили на танковый завод. Здесь, в цехах, мы
проработали около месяца. Занимались сборкой танков под
руководством опытных специалистов-инженеров, мастеров,
рабочих. Этот месяц на танковом заводе помог нам
досконально освоить тридцатьчетверку, узнать ее, как
говорится, с азов. Мы работали своим экипажем: башнер
(заряжающий) Иван Воробьев из Ленинграда, слесарь с
Кировского завода, радист Степан Перенесенко с Украины и
я. Оба моих новых товарища - бойцы кадровой службы,
фронтовики. Командир машины не был еще назначен.
Вместе с нами трудился на сборке и
выпускник танкового училища техник-лейтенант Павел
Орешкин. Он тоже получил назначение в маршевую танковую
роту, дневал и ночевал на заводе, осваивая все виды
ремонтных работ на тридцатьчетверке. Дело в том, что в
училище их готовили для другого типа машин и ему
пришлось срочно переквалифицироваться. Совсем юный, но
очень вдумчивый и энергичный человек, он много преуспел
в своей профессии и скоро делом доказал это на фронте. С
той поры, пройдя в одной танковой бригаде всю войну, мы
и дружим с Павлом Яковлевичем Орешкиным - ныне
полковником, профессором военной академии и доктором
технических наук.
В декабре 1943 года маршевая рота
получила на заводе новые танки. Мы отстрелялись на
полигоне, погрузились в эшелон и выехали на запад, к
фронту.
|
