Товарищ сержант. Глава I. Штыком и гранатой
Содержание книги "Товарищ сержант":
***
 Весной сорок первого года наша 126-я
стрелковая дивизия стояла на зимних квартирах в
латвийском городе Круспилсе. Впереди у нас были летние
лагеря, а затем и демобилизация. Как-то, накануне
первомайских праздников, вечером, мы, старослужащие 2-й
батареи 358-го артиллерийского полка, сидели во дворе
казармы, в курилке, рассуждали о том, кто куда поедет и
чем займется на гражданке. Подошел замполит курсантской
батареи политрук Максим Степанович Лемицкий, присел на
скамью.
- Видели старые окопы за городом? -
спросил политрук, послушав нас.
- Видели.
- В тех окопах, - сказал Лемицкий, -
когда-то сидели солдаты. Ваши отцы и деды. Тоже
рассуждали о близкой демобилизации.
Все насторожились. Мы знали: замполит
слова зря не обронит. Если для каждого из нас армия
стала школой жизни, то первым учителем в ней был
М.С. Лемицкий. Недавно его перевели из 2-й батареи в
курсантскую, но он по-прежнему следил за всеми нашими
делами, как бы шефствовал над нами, и мы всегда шли к
нему за советом и помощью. Каждую обыденную вещь Максим
Степанович умел увидеть сам и показать тебе с самой
неожиданной стороны.
Вот и сейчас: сто раз проходил я мимо
этих старых окопов, но чьи они и зачем тут - не
задумывался. А замполит заговорил - и все мы явственно
представили себе вьюжный февраль восемнадцатого года,
солдат старой русской армии, у которых в мыслях одно:
империалистической бойне конец, скоро по домам! Ведь
Советское правительство уже вело официальные переговоры
с Германией о мире! Однако мирного договора солдаты не
дождались. Как-то поутру ударила артиллерия кайзера
Вильгельма, германские войска перешли в наступление по
всему фронту.
- Вот так, товарищ комсомолия! -
заключил свой рассказ политрук. - Так обернулось дело.
- А м-мораль? Д-для нас? - спросил Саша
Соболев.
Саша немного заикался. Он был наводчиком
первого орудия - по гражданской профессии токарь.
Сероглазый блондин, крепыш. Сметливый ярославец,
Соболев, конечно, понял, о чем речь. Но такая уж у него
манера - прояснить вопрос до точки.
Лемицкий оглядел всех нас, сидевших
вокруг него тесным кружком:
- Кто ответит Соболеву?
- Я! - сказал Леня Спиридонов. -
Разрешите, я ему разжую?
Спиридонов старше всех нас годами и
богаче жизненным опытом. В армию пришел с добротной
рабочей закалкой - работал машинистом на паровозе.
- Мораль ясная, - сказал он. - Не
следует нам вздыхать по дому прежде времени. Не та
обстановка.
- Не та, - подтвердил замполит. - А
округ наш - пограничный...
4 мая нашу батарею подняли по тревоге.
Выдали боевые снаряды и патроны. Полчаса спустя мы уже
грузились в эшелон - заводили в вагоны коней, закатывали
на платформу 76-мм дивизионные пушки. Вместе с нами
погрузилась в эшелон одна батарея из 501-го
артиллерийского гаубичного полка, рота саперов,
стрелковая рота и некоторые другие подразделения 126-й
дивизии.
На следующее утро прибыли в Елгаву,
откуда сводный наш отряд двинулся к Балтийскому
побережью своим ходом. После трудного марша по песчаным
дюнам остановились на пустынном берегу Рижского залива.
Был яркий, солнечный день, вдали смутно темнели острова
Моонзундского архипелага.
На побережье мы простояли почти полтора
месяца. Занимались инженерными работами - копали
котлованы, оборудовали блиндажи, командные и
наблюдательные пункты, бомбоубежища. Регулярно, каждый
третий день, выходили на занятия по боевой подготовке.
18 июня после обеда все подразделения
сводного отряда снова были подняты по тревоге. Опять
последовал марш-бросок вдоль побережья, погрузка в
эшелон. Когда прибыли в Шяуляй, поняли, что едем к
границе. Все ребята подтянулись, посерьезнели. От Шяуляя
на Каунас и далее ехали с частыми и длительными - иногда
на полдня - остановками. В ночь на 22 июня прибыли на
место. Заняли огневые позиции близ какого-то литовского
городка. Граница, как объяснил командир батареи, была
километрах в тридцати. Правее нас и несколько впереди,
за сосновым бором, встала на позиции батарея 501-го
гаубичного артполка. Там же заняли оборону стрелки и
саперы нашего отряда. Где находятся главные силы 126-й
дивизии, мы не знали.
Утром 22 июня донеслись до нас звуки
недалекой бомбежки. Сначала на это внимания никто не
обратил. Привыкли к разрывам авиабомб еще на рижском
взморье. Там был авиационный полигон, на котором летчики
проводили учебные бомбометания. Но вот со стороны
городка показался всадник. Он гнал коня карьером. Это
был наш командир батареи. Он объявил коротко:
- Товарищи, война! Фашисты перешли
границу, бомбят наши города. Нам приказано держать
оборону на занятом рубеже. Командование ждет, что каждый
боец второй батареи исполнит свой воинский долг.
Он ускакал к наблюдательному пункту, а
вскоре мы уже вели огонь по фашистской пехоте на
предельных дальностях. Выпустим пяток снарядов -
команда: "Стой! Записать установки". В это утро от
старшего на батарее лейтенанта Комарова я услышал фразу,
которая потом часто повторялась: "Экономить снаряды".
Граница была к западу от нас, но уже в
полдень мы вели огонь в южном направлении. Это
запомнилось, так как полуденное солнце светило прямо в
ствол моей пушки. Поворот фронта батареи на юг, а в
дальнейшем и на юго-восток мог означать одно: фашисты
продвинулись далеко в глубь советской территории.
Первый бой с вражескими танками батарея
приняла во второй половине дня. Но сначала опишу
местность, где мы оборонялись. В тылу наших огневых
позиций протекала речушка, за ней небольшой городок.
Впереди простиралась широкая и очень длинная - более
полукилометра - поляна. К поляне справа и слева
подступал непроходимый для танков сосновый бор. На
дальнем краю поляны начинался кустарник и густое
мелколесье. За сосняком, что справа, темнела лента
шоссейной дороги. Ее, как мы знали, перекрывала батарея
501-го гаубичного артиллерийского полка.
Часов до четырех дня мы, по-прежнему
очень экономно, продолжали вести огонь с закрытых
огневых позиций по целям, которые видел только комбат со
своего наблюдательнего пункта. Потом он передал по
телефону: "Фашистские танки прорвались вдоль шоссе.
Готовьтесь встретить". Лейтенант Комаров приказал нам
изготовиться для стрельбы по танкам прямой наводкой.
Наступила томительная пауза. В панораму прицела я еще и
еще раз осматривал свой сектор обстрела, повторял про
себя дальности до ориентиров - рыжего глинистого бугра и
одинокой сосны, возвышавшейся над кустарником.
Вдруг справа, на шоссе, тяжело и часто
забухали гаубицы 501-го артполка. Что происходило там,
за лесом, мы не видели. Темп стрельбы все нарастал,
потом она резко оборвалась. В наступившей тишине мы
услышали гул танковых двигателей. Он приближался к нам с
фронта, из-за мелколесья.
Командир орудия сержант Зайцев - по
гражданской профессии учитель - наклонился ко мне,
сказал почему-то шепотом:
- Только не торопись, Сергей.
Я кивнул, не отрываясь от панорамы.
Сердце мое стучало бешено, во рту пересохло.
Танки еще не были видны, но их движение
по мелколесью явственно прослеживалось. Тряслись, как в
лихорадке, кроны молодых осинок, многие деревца
исчезали, подмятые или сломанные тяжелыми машинами. Но
вот расступился и полег кустарник, солнце легло на броню
танка, выползшего прямо на ориентир номер три -
глинистый бугор.
Слышу голос лейтенанта Комарова:
- Первому орудию, ориентир номер шесть,
влево двадцать... Второму орудию (значит, мне!),
ориентир номер три...
Командир орудия Зайцев четко повторяет:
- Ориентир номер три... наводить в
середину...
Кручу ручки горизонтальной и
вертикальной наводки, вгоняю перекрестье прицела в
середину танка. Сердце прямо выскакивает из груди, а
руки - те ничего. Делают свое дело без дрожи, плавно.
Танк уже перевалил бугор, "веду" его в перекрестье
прицела. Когда же наконец команда "Огонь"? Кажется, что
время остановилось. А лейтенант молчит. Танк слегка
поводит башней, словно нащупывает меня короткой своей
пушкой. И тут, как обвал:
- Огонь!
Это командует лейтенант Комаров.
- Огонь! - Это вторит ему сержант
Зайцев.
Великая
Отечественная Война. Артиллерийский расчет ведет огонь
Нажимаю спуск. Выстрел! Тугая волна
воздуха бьет по ушам. Звенит откат. Приникаю к окуляру.
Танк прокатывается на разбитой гусенице, разворачивается
к нам левым бортом. Заряжающий Степан Белявский уже
загнал в казенник второй снаряд. Выстрел, танк
вспыхивает. Слышу за спиной восторженный возглас:
- Ай, хорошо горит!
Это красноармеец Мамедов, подносчик
боеприпасов. Бой продолжается, но волнение как рукой
сняло. Только огонь, только темп, только короткие
команды Зайцева, которые я ловлю с полуслова. Переношу
огонь на другой танк, он тоже встал, пушка повисла дулом
к земле. Переношу огонь на третий...
Кто из наводчиков и сколько танков
подбил в этом бою, сказать затрудняюсь. Бой скоротечный,
на дальностях от пятисот метров и ближе, танки шли на
боевой скорости, маневрировали. В таких ситуациях
случается, что по одной машине бьют в какой-то момент и
два, а то и больше орудий одновременно. Да и не столь уж
важно, кто из наводчиков - Соболев, Воронин, Спиридонов
или Мацапура - подбил больше танков. Важно, что батарея
действовала четко, дружно, как единый боевой организм,
что перед ее фронтом осталось семь подбитых и сожженных
вражеских машин, что боевое крещение батарейцы выдержали
с честью.
После боя мы узнали, что наши соседи -
батарея 501-го гаубичного артиллерийского полка - тоже
отстояли свой рубеж. Она первой попала под удар танков,
наступавших вдоль шоссе. Однако меткий огонь тяжелых
гаубиц, стрелявших прямой наводкой, принудил противника
искать пути обхода. Танки двинулись стороной, через
мелколесье, где и наскочили на тщательно замаскированные
позиции нашей батареи. Мы открыли огонь первыми, а это
во многом предрешило исход боя.
Остаток светлого времени батарея вела
стрельбу по дальним целям. Ящики с боеприпасами
постепенно пустели, куча стреляных гильз все росла.
Уже в сумерках приехал на батарею
командир 358-го артполка майор Анисимов. Приказал
сменить огневые позиции. В колонне 358-го артполка
батарея двинулась дальше.
Поскольку был я младшим сержантом,
наводчиком орудия, говорить о боевых действиях всей
дивизии или даже нашего 358-го артполка не могу. Я этого
просто не знаю. Поле моего зрения обычно ограничивалось
огневой позицией батареи, ближайшими соседями,
ориентирами для стрельбы прямой наводкой и прочими
вещами, необходимыми наводчику. Наверное, поэтому и в
памяти они сохранились. Помню, к примеру, многие
установки прицела, на которых вел огонь в том или ином
бою, хорошо помню направления наших маршей в первые дни
войны.
В ночь на 23 июня колонна 358-го
артполка шла на северо-восток, как бы параллельно
границе. И позади нас, и справа, и слева горизонт
озаряли сполохи орудийного огня. Метнет вполнеба
мертвенным светом, погаснет и после паузы мощно гукнет.
Тяжелая артиллерия бьет. Шли мы всю ночь; перед
рассветом заняли огневые позиции на высоте, во ржи. Если
накануне батарея вела огонь в основном на юг и
юго-восток, то теперь ее фронт был развернут на запад, в
сторону границы.
Рассвело. С высоты открылся хороший
обзор, она господствовала над местностью. Впереди,
километрах в четырех, был виден большой лес. Из него
выбегала шоссейная дорога. Обогнув дугой низину, она
проходила близ высоты, справа от нее. Если противник
попытается атаковать вдоль шоссе, он будет у нас как на
ладони. А низина затруднит маневр его танков. Вторая
дорога шла левее высоты. Это был обычный проселок, его
частично скрывала от нас гряда невысоких холмов. Между
этой грядой и нашими позициями простиралась обширная
заболоченная луговина. И тут вражеским танкам нет пути.
Однако если танки пойдут с проселка в обход луговины,
они скоро исчезнут из нашего поля зрения за густым
ольшаником. Здесь было наше слабое место, здесь
противник мог выйти не только в тыл нашей батарее, но и
в тыл соседу - гаубичным дивизионам 501-го артполка.
Поэтому комбат приказал сразу же оборудовать запасные
позиции на тыльных склонах высоты. У ее подножья заняли
оборону пехотинцы - около роты.
Утро прошло тихо, если не считать
дальней канонады да фашистского самолета-разведчика,
вынырнувшего из-за леса. Он сделал круг над опушкой, над
красными черепичными крышами хутора и на бреющем полете
пошел вдоль шоссе к нам. Я попросил разрешения
попытаться сбить разведчик огнем из пушки, но лейтенант
Комаров запретил. Не хотел прежде времени демаскировать
батарею. И верно, обнаружить наши позиции вражеским
летчикам не удалось.
В полдень из леса выехали на шоссе три
бронемашины. Миновали хутор и двинулись к ним. В бинокль
было отчетливо видно, что это советские БА-10, пушки
развернуты стволами назад. Броневики проехали в наше
расположение. Видимо, их командир привез какие-то
тревожные сведения. Пехота в лощине изготовилась к бою,
мы, по приказу комбата, тоже.
Прошло не более получаса. Из леса
показалась колонна автомашин. Когда головные машины
вышли на уровень хуторских домиков, сомнений не
осталось: фашистская мотопехота на тяжелых грузовиках!
Комбат подал команду: "Прицел 62... Огонь!" Первый,
пристрелочный снаряд дал значительный недолет. Комбат
внес поправку, ударили батареей. Один грузовик разнесло
в щепки, несколько других загорелось. Автомашины
съезжали в кюветы, разворачивались, с них горохом
сыпались гитлеровские солдаты. Тут бы и накрыть их
сосредоточенным огнем! Но снарядов у нас в обрез.
Сделали по три-четыре выстрела - команда: "Стой!"
Вражеская автоколонна скрылась в лесу, на шоссе горели
шесть машин.
Конечно, нехватка снарядов - факт, от
которого не уйдешь. Однако те же 12–16 снарядов, которые
мы выпустили батареей, можно было использовать с большим
толком. Ведь били же мы по танкам, и успешно, с 500–600
метров. А по мотопехоте открыли огонь на прицеле "62",
то есть на дистанции в три с лишним километра! И сами не
использовали преимущества стрельбы прямой наводкой да и
своей пехоте не позволили пустить в ход пулеметы.
Сказывался недостаток боевого опыта.
Пока мы вели огонь по автоколонне, над
проселком поплыло длинное облако белой песчаной пыли.
Видно, что по проселку движется воинская колонна. Но
чья - наша или немецкая? Комбат решил выяснить и послал
разведку. Пошли двое - помощник командира взвода сержант Коськин и красноармеец Леша Иванов - Ярославский,
которого мы так звали в отличие от другого Леши
Иванова - Архангельского.
На дальнем краю болотистой луговины, у
подножия холма, стоял отдельный домик, вроде сарая. К
нему, маскируясь в траве, и поползли разведчики. Они
проползли уже треть расстояния, когда из домика
выскочили люди. Комбат, наблюдавший в бинокль, сказал:
- Фашисты!
Он выстрелил из ракетницы, красная
ракета повисла над лугом. Это был условный сигнал
Коськину и Иванову вернуться на батарею. Комбат приказал
мне обстрелять домик. Цель мы поразили прямым
попаданием. И тотчас с проселка ударили по нам танковые
пушки.
Пылевое плотное облако мешало
наблюдению. Однако усилившийся гул моторов дал нам
понять, что танки сходят с проселка на целину. Как и
предполагал комбат, они двинулись, огибая луговину, в
обход наших позиций. Прикрываясь ольшаником и складками
местности, танки прошли мимо нас и устремились дальше -
к огневым позициям 501-го гаубичного полка и дивизиона
противотанковых пушек. Как мы узнали позже, соседи
успешно отбили атаку танков. Только после этого фашисты
повернули к нашей батарее.
Несколько танков и бронетранспортеров
выскочили из перелеска и, ведя огонь с ходу, помчались с
тыла на высоту. Однако мы уже успели перекатить пушки
сюда, на запасные позиции. Наводчик первого орудия Саша
Соболев сразу же подбил танк Т-II, другие орудия разбили
три бронетранспортера с пехотой. Фашисты отошли.
Передышка была недолгой. Со стороны
проселка послышался треск мотоциклетных моторов, и мы,
ухватившись кто за станины, кто за колеса, покатили
пушки через гребень высоты на основные позиции.
Вражеская разведка сумела все-таки отыскать твердую
полоску земли между болотистой луговиной и зарослями
ольшаника. По ней и устремились на высоту мотоциклисты -
несколько десятков тяжелых машин с пулеметами. Проскочив
узость, они развернулись веером и пошли на большой
скорости, ведя сильнейший пулеметный огонь. Пули
барабанили по щиту нашей пушки, мы открыли огонь
осколочными снарядами в предельном темпе. Единственный
на батарее пулеметчик - Леша Чистяков из расчета
четвертого орудия - показал себя в этот момент
замечательным бойцом. Из ручного пулемета короткими
очередями он бил хладнокровно и точно - на выбор. Какой
мотоциклист ближе, тот и готов, срезан очередью. Все
батарейцы, кто не был занят у орудий, взялись за личное
оружие. Разведчики Липатов и Чернышев, телефонист Пашко,
ездовые Иванов, Некрасов, Колесов стреляли из винтовок.
Нас отделяло от противника не более
20–30 шагов, когда его атака как бы надломилась.
Мотоциклисты тормозили, пытались развернуть машины,
другие соскакивали с седел, выбирались из колясок. Мы
услышали впереди дружное "ура". Это наши пехотинцы,
обойдя атакующих с тыла, ударили в штыки. Мотоциклетный
отряд был окружен. Рукопашная завершила бой. Ни одному
фашисту не удалось уйти к проселку. Вместе с пехотинцами
мы захватили 28 мотоциклов с пулеметами. Среди пленных
оказался и офицер - командир этого разведотряда.
Так закончился для нас второй день
войны. Пока что ни наша вторая батарея, ни другие
батареи 358-го легкого артполка, ни 501-й гаубичный
полк, насколько мне было известно, не понесли
существенных потерь в людях и материальной части.
Произошел, правда, в эти дни один случай, едва не
закончившийся крупными потерями. Дело было так. Батарея
501-го артполка после ночного марша, перед рассветом,
заняла огневые позиции, окопалась. Выставили часовых,
всем остальным комбат разрешил отдохнуть. Люди уснули
прямо у пушек. То ли часовые потеряли бдительность, то
ли гитлеровцам удалось снять их без шума - не знаю.
Никто из батарейцев даже не успел взяться за оружие -
фашисты повязали их сонными. Пытались оказать
сопротивление лишь комбат и взводный, но были убиты.
Фашисты, видимо на радостях, тут же
напились шнапсу, стали заводить тягачи (501-й полк был
на мехтяге), цеплять к ним гаубицы, грузить трофеи. А
пленные сидели под конвоем в стороне тесной группой.
Один сержант зубами развязал узлы на руках товарища, тот
развязал другого, и так пошло. По команде сержанта
батарейцы бросились на собравшихся в кучку и громко
галдевших конвоиров, обезоружили их, открыли огонь. Это
произошло так неожиданно, что остальные фашисты не
смогли оказать значительного сопротивления. Часть из них
была перебита, остальные отошли в лес. Оттуда они
открыли беспорядочный автоматный огонь. Батарейцы вывели
тягачи с гаубицами из-под огня и вскоре появились в
расположении нашей батареи. От них мы и узнали про этот
случай.
В ночь на 24 июня мы опять снялись с
обороны. 358-й полк в колонне двинулся на восток.
Отходили организованно, знали, что параллельными
дорогами отходят стрелковые части нашей 126-й дивизии и
ее штаб. Вместе с нами по-прежнему передвигался 501-й
гаубичный полк и стрелковый батальон на автомашинах.
Тревожило одно: как будем воевать завтра? На каждое
орудие оставалось по десятку-полтора снарядов, а подвоза
из тыла нет.
Утром подошли к реке Неман. По обеим ее
берегам раскинулся чистенький зеленый городок Пренай,
Прямые, как стрелы, улицы идут от воды в гору. Войск
здесь собралось много, и мы более часа ждали у моста
своей очереди. К замполиту полка подошел мужчина: лет
сорока, местный житель, литовец. За плечами у него -
охотничья двустволка. Он попросил взять его с собой.
Замполит сказал примерно так: "Если ты патриот, да еще,
как говоришь, лесник, лучше оставайся тут. Дело тебе
найдется".
Мост был добротный, железобетонный, но
прошли мы его осторожно, держа коней под уздцы. Люки на
мосту были открыты, саперы закладывали там взрывчатку.
Перейдя Неман, наша колонна свернула на
проселок. Теперь мы опять изменили направление - шли на
север. На закате услышали впереди несильный бой,
татаканье пулеметов. Оно доносилось из местечка, над
которым возвышался шпиль католического костела. Пехотный
командир попросил нашего комбата уничтожить фашистских
пулеметчиков, засевших на колокольне. Мы выкатили пушку
на бугор, после второго прямого попадания пулеметный
огонь прекратился. Когда въехали в местечко, пехотинцы
сказали, что на колокольне нашли два пулемета немецкого
образца, а в подвалах костела - склад боеприпасов. Месяц
стреляй - всех патронов не перестреляешь. Видели мы и
ксендза - бритый, холеный. Вместе с пехотинцами мы
прочесали местечко, выловили еще с пяток диверсантов.
Они были в штатском, как и пулеметчики, убитые на
колокольне.
На вторую ночь после переправы через
Неман мы опять вышли на шоссе. Впереди был Шяуляй.
До сих пор мы не понесли потерь от
вражеской авиации, потому что совершали марши только
ночью и до восхода солнца успевали окопать и
замаскировать орудия, поставить лошадей в надежные
укрытия. Лошади причиняли нам много хлопот. В батареях
они были подобраны по мастям. Например, в нашей
батарее - только белой масти. Маскировать их на открытой
местности трудно, тем более что маскировочных сетей мы
тогда не имели. Натыкаем, бывало, ветвей под конскую
амуницию, но это если есть время и подручный материал. А
если нет? Именно из-за этого батарея и понесла вскоре
первые крупные потери.
Шяуляй - большой город. Пока мы его
прошли, солнце поднялось над горизонтом. Севернее города
начали рассредоточиваться на широком поле, но не успели.
В небе завис "горбыль" - фашистский самолет-разведчик, а
со стороны леса, как бы указывая ему цель, взвились и
полетели в нашу сторону две желтые ракеты, потом еще
две. Короче говоря, "горбыль" засек наших белых лошадок
и вызвал свою авиацию. "Юнкерсы" и "мессеры" налетели
через 10–15 минут. В жестокой этой штурмовке мы потеряли
почти весь конский состав и три орудия. Среди батарейцев
было много убитых и раненых. Вот как бывает, когда на
войне вольно или невольно пренебрежешь уже усвоенным
правилом. Не успели до солнышка окопаться и
замаскировать батарею - и сразу жестокая расплата.
После Шяуляя наша 126-я дивизия опять
резко изменила маршрут движения. Мы повернули на восток
и до первых чисел июля пробивались через вражеские тылы
к Западной Двине. Командиры говорили, что наша задача -
выйти в район Полоцка. Эти дни и ночи слились для меня в
какую-то смутную вязь. Идем почти без отдыха, в пехотном
строю, позади единственная наша пушка, а впереди
фашисты. Только пробьемся через очередной заслон,
разведка опять докладывает: "Впереди противник". И еще
один враг, куда более страшный, - голод. Физическое
напряжение громадное - переходы, бои, опять переходы, -
а подкрепиться нечем. Жуем молодую рожь или зеленый
горох - вот и все продовольствие.
На подходе к Западной Двине, в
одном-двух от нее переходах, был у нас жестокий бой. Под
вечер заняли оборону как пехотинцы. Окопались. Командир
полка майор Анисимов прошел по цепи, поговорил со
многими из нас. Впереди было поле, за ним лес. Лежим,
ждем. Место сырое, низкое, комарье ходит столбами.
Ребята поругиваются вполголоса, курить запрещено.
Однако фашисты все-таки пронюхали, что
мы здесь заняли оборону. Сотни три-четыре автоматчиков
цепями вышли из леса и двинулись на нас. По нашим
ячейкам ударили минометы. "Без команды не стрелять!" -
передали по цепи.
Автоматчики шли картинно - закатав до
локтей рукава, горланя песни пьяными голосами, ведя
огонь на ходу. Вот они уже в сотне метров. По цепи
команда: "Примкнуть штыки!" И опять ждем, и нет ни
страха, ни волнения - только лютая злоба распирает.
Вижу, майор Анисимов - в руках у него винтовка со
штыком - прошел мимо моей ячейки, крикнул зычно на все
поле:
- За Родину! Вперед!
Как пружиной меня подкинуло. Мы ринулись
на фашистов без выстрела и показали им, что такое
русский штыковой бой. Много их перебили. Может, кому и
удалось убежать - не знаю, не видел.
Ночью снялись с обороны, пошли к
Западной Двине, на восток. Из плащ-палаток соорудили
носилки, уложили раненых. Среди них был и командир полка
майор Анисимов. В рукопашной он был тяжело ранен. На
второй день, догнав главные силы 126-й дивизии, мы вышли
к реке Западная Двина.
На левом берегу Западной Двины наша
дивизия, отступавшая на широком фронте, собралась в
кулак. Сильно поредела она за первые десять дней войны.
А пушки и гаубицы по пальцам пересчитаешь. Очень много
раненых. Ими заполнены все автомашины и обозные повозки.
Однако штаб дивизии и штабы полков на месте, с нами наши
боевые знамена.
На берегу Западной Двины дивизия заняла
оборону. Поблизости от нашего полка встала минометная
батарея, открыла огонь. Противника мы не видели. Его
тяжелая артиллерия вела огонь издалека, по обоим берегам
реки. Саперы раздобыли где-то баржу, протянули через
реку трос. На этом импровизированном пароме и начала
переправляться дивизия - в первую очередь машины и
повозки с ранеными и тяжелая военная техника. Нам
приказали переправляться на подручных средствах. Вдвоем
с ездовым из нашей батареи мы сложили одежду в порожний
ящик из-под мин, привязали сверху винтовки и, толкая
ящик перед собой, поплыли на ту сторону. Переплыли. В
кустарнике под ивами оделись. Тяжелая артиллерия
фашистов усилила огонь. Видим, наши красноармейцы
перевязывают комиссара полка - он был ранен в бок и в
руку. Комиссар говорит:
- Самолета-корректировщика не видно, а
бьют точно. Значит, кто-то корректирует огонь с нашего
берега.
Невдалеке была крутая гора, заросшая
кустарником и редким лесом. Комиссар собрал всех
переправившихся, развернул в цепь, приказал прочесать
гору. Тяжело опираясь на палку, сам пошел вместе с нами.
Глядим, из кустов выходят двое. Обоим лет около
тридцати, в кепках и пиджачках, с вещевыми мешками.
Задержали их, отвели к комиссару.
- Кто такие, откуда?
- Студенты, - отвечают. - Из Минска.
Были на оборонительных работах, пробираемся из
окружения.
- Давно идете? - спрашивает комиссар.
- С неделю.
Мы стоим - щетиной заросли, а они вроде
бы только из парикмахерской.
- На окопных работах были?
- Да, - отвечают. - Были.
- Руки! - приказывает комиссар. -
Ладонями вверх!
Мозолей на ладонях нет. Подошел старший
сержант из 4-й батареи, снял с плеча зеленый ящик -
немецкую радиостанцию. Докладывает, что нашел в кустах.
Есть там и следы от ботинок. Отвели мы туда "студентов",
заставили потоптаться. Их следы - сомнений нет. Комиссар
приказал отправить диверсантов в штаб дивизии.
Надеялись мы, что за рекой найдем
наконец своих, но разведка донесла, что впереди
фашистские танки. Дивизия еще не закончила переправу, а
мы уже приняли бой с танками. Бой был тяжелый, к вечеру
наша небольшая группа оказалась отрезанной на опушке
леса. Фашисты освещали поле ракетами, со всех сторон
били по опушке трассирующими снарядами.
Углубились мы в лес, пришли к покинутому
хутору. Разыскал я на чердаке сушеный табак в листьях.
Накрошил ножом, принес товарищам. Угощайтесь, говорю,
местным "Казбеком". Сидим на лужайке, курим. Было нас
шесть человек. Фамилии почти всех товарищей позабыл,
помню только их внешность и должности. Все они из нашего
358-го артполка: командир одной из батарей, очень
подтянутый и собранный старший лейтенант с орденом
Красного Знамени за финскую войну; старший адъютант
нашего дивизиона, лейтенант; писарь старший сержант
Хмара; помкомвзвода из нашей батареи был заместителем
политрука; помощник командира взвода связи, старший
сержант. Ну и я, младший сержант.
Конечно, настроение у нас далеко не
радужное, но паники не было. Оружие в руках, патроны
есть, - значит, пробьемся.
Вскоре на поляне стали собираться
командиры и красноармейцы - все из нашей дивизии. На
плащ-палатке принесли тяжело раненного начальника
политотдела дивизии. Он собрал командиров, произвели
расчет, разбили по группам личный состав. Дальше пошли
организованно - с разведкой, боковым и тыловым
охранением. Ориентир у нас был - Полоцкий укрепленный
район.
Шли мы лесными дорогами и тропами.
Как-то, будучи в охранении, набрели на хуторок.
Красноармейцев я оставил на опушке, приказал вести
наблюдение, в случае чего прикрыть огнем. Сам пошел к
домикам. Смотрю, на завалинке сидят женщины, по двору
бегают мальцы. Спрашиваю хозяина. Вышел мужчина лет
пятидесяти. Говорю ему:
- Отец, продай хлеба или еще чего
поесть. Отвечает:
- Спрячь деньги. - И к женщине: -
Антонина!
А дальше что-то сказал по-польски.
Привели меня в хату, все, что в печи, - на стол. Ем
наваристый борщ, а думаю о своих товарищах. А хозяин
пакует мешок - сунул туда буханку хлеба, творог, сало,
масло, табак.
- Ты, - говорит, - наверное, не один?
Бери. Поблагодарил я, опять вынул деньги, а он:
- Не обижай. Мои двое сынов в Красной
Армии.
Спросил я его имя, название хутора,
пошел к своим. Уже в 1944 году, когда мы наступали за
Вислой, написал я ему, Федору Григорьевичу, письмо на
хутор Полики. Он ответил, что колхозное хозяйство,
разграбленное фашистами, только-только начали поднимать,
что известий от сыновей нет. Передал поклоны от
односельчан. Завязалась у нас переписка. После войны они
куда-то выехали всей семьей, и я, к сожалению, потерял
их след.
Но вернусь к июлю сорок первого года.
Наша сводная группа с боями продолжала пробиваться к
Полоцку. Фашистские танки то и дело опережали нас,
перекрывая пути отхода. Однажды, уже близ Полоцка, мы
втроем - Александр Соболев, Алексей Чистяков с ручным
пулеметом и я - были в разведке. Вышли из лесу на
широкое поле. Справа железная дорога и разъезд, слева
лес. По ржаному полю вьется дорога к шоссе, что впереди.
Это шоссе, как мы знали (наша дивизия дислоцировалась в
этих краях до 1940 года), идет от Полоцка на север, в
сторону Ленинграда.
Противник был где-то справа, за железной
дорогой. Его минометы били по горевшему железнодорожному
разъезду, по ржаному полю и опушке леса. Огонь редкий,
так что шли мы по дороге спокойно. В стороне Полоцка
слышен сильный бой. Значит, противник опять опередил
нас. Свернули с дороги к железнодорожному полотну.
Заметили, что от разъезда движется к нам группа
конников. Смотрю в бинокль и удивляюсь: форма наша, а
лошади без седел, оружия у них не видно. Взял бинокль
Саша Соболев, посмотрел и говорит:
- С-сволочи! Д-дезертиры!
Мы поняли друг друга без лишних слов.
Чистяков взял наизготовку ручной пулемет, мы - винтовки,
пошли им навстречу. Сошлись. Приказываю:
- Стой!
Остановились. По виду - новобранцы. На
лошадях навьючены мешки. Спрашиваю:
- Куда путь держите? Где оружие? Кто
командир?
Выясняется, что это действительно
новобранцы. Прибыли на разъезд в эшелоне, попали под
жестокую бомбежку. Командира убили, разъезд горит,
невдалеке ревут танки. Словом, сробели. Увидели близ
разъезда табун эвакуируемых колхозных лошадей,
оседлали - и ходу.
Выстроили мы их, произвели расчет.
Восемьдесят один человек. Сказал я тут небольшую речь.
Видимо, зло говорил. Накипело.
Соболев строем повел новобранцев к
разъезду - собирать оружие. А мы с Чистяковым тем
временем выбрали рубеж обороны. Отряд вернулся хорошо
вооруженным, с шанцевым инструментом. Даже три
"станкача" привезли. Поставил я новобранцам задачу,
заняли оборону поперек ржаного поля, от железной дороги
к лесу, окопались. Надо было немедля сообщить
командованию о результатах нашей разведки, о том, что
Полоцкое шоссе свободно от неприятеля, но за железной
дорогой, у станции Боровуха 3-я, идет бой. Я послал с
донесением Чистякова, но он и десяти шагов к лесу пройти
не успел, как оттуда выскочили фашистские мотоциклисты.
Чистяков первым открыл по ним огонь из ручного пулемета.
Ударили наши станковые пулеметы, мотоциклисты стали
спешиваться, развернулись цепью, перебежками пошли на
сближение с нами. Стреляю из винтовки, нет-нет да и
гляну по сторонам: как там новобранцы? Ничего, держатся,
огонь не слабеет. А когда подступили к нам автоматчики
вплотную, крикнул я громко:
- За Родину! Вперед!
Поднялись дружно, пошли в штыки.
Сошлись мы во ржи. Не раз случалось мне,
особенно в то лето, участвовать в рукопашной, но
рассказывать о ней трудно. Этот бой помню по одному
эпизоду. Кто-то со спины, как клещами, сжал мне горло.
Дыхание перехватило, в глазах поплыло красное с черным.
Не знаю, как изловчился, ударил фашиста каблуком в
живот. Падая, он потянул и меня за собой. Так и
грохнулись вместе. Он на землю, я на него. Хватка
фашиста ослабла, я впился ему в горло руками, теперь уж
он захрипел. Слышу:
- С-серега!
Это Соболев. Я инстинктивно отклонился в
сторону. Второй фашист промахнулся по мне прикладом, а
Соболев не промахнулся. Ударил его по стальной каске
так, что приклад расщепился. Я вскочил, шарю руками
винтовку, а в глазах муть, шатаюсь как пьяный.
Не знаю, сколько времени прошло, пока
стал соображать. Вижу, рядом стоит Соболев, разглядывает
приклад своей винтовки. Рожь кругом потоптана,
вперемешку лежат убитые - наши и противника. Тишина.
Красноармейцы собирают фашистские автоматы, подходят с
какими-то вопросами, а я не то что ответить - продохнуть
как следует не могу. Но помаленьку пришел в себя, пошел
вдоль окопчиков. Бойцы оживлены, к кому ни обращусь -
встают по стойке "смирно", отвечают бойко. Словно бы и
не они два часа назад, хмурые и подавленные, тикали на
колхозных лошадях.
По окопам передали: "Командира отряда -
к командиру дивизии". Первая мысль: "Значит, дивизия
где-то рядом и мы пробились к ней". Комдив, генерал
Кузнецов, как влитой сидел на крупной рыжей кобыле. Он
принял нашу дивизию недавно, и я видел его лишь однажды.
Он выслушал мой доклад, приказал вести отряд к месту
сбора, в дивизию. Оказывается, главные силы 126-й
дивизии после переправы через Западную Двину пробились к
Полоцку и сейчас отбивали атаки фашистов под станцией
Баравуха 3-я.
Так мы опять влились в дивизию. Встретил
однополчан - лейтенанта Комарова, нашего замкомбата,
обоих Алексеев Ивановых - Ярославского и
Архангельского - и многих других. На душе стало веселее,
хотя полк наш был теперь артиллерийским только по
названию - в наличии одна пушка. В 501-м гаубичном такая
же картина.
Под Баравухой 3-й мы держали оборону
несколько суток. Дрались отчаянно, на атаки фашистов
отвечали контратаками. В одной из них погиб комдив. За
полчаса до этого я слышал, как кто-то из штабных
командиров уговаривал генерала не подвергать себя
опасности понапрасну. Он ответил:
- Друг мой, есть на войне день и час,
когда солдаты должны видеть командира впереди. Такой час
настал.
Он поднял нас в атаку, рыжая кобыла
вынесла его перед цепью. В этот момент его сразила
вражеская пуля.
После жестоких боев под Полоцком в нашем
358-м полку насчитывалось не более сотни бойцов и
командиров. Мы отходили севернее Витебска, на Невель.
Этот город дивизия прошла на рассвете. Переправились
через реку Великую где-то в верхнем ее течении, вышли к
Новосокольникам - крупному железнодорожному узлу
западнее Великих Лук.
Вскоре к Новосокольникам прорвались
фашистские танки. Комиссар полка приказал мне взорвать
водонапорную башню на станции. Со мной были ребята из
нашей батареи - наводчик третьего орудия Воронин и еще
один разведчик. Дали нам несколько ящиков взрывчатки.
Сапер проинструктировал нас по технике взрыва. Все это
происходило на ходу, когда на окраине Новосокольников
уже шел бой. Взорвать водонапорную башню мы должны были
в самый последний момент. Дело в том, что на станционных
путях скопилось много эшелонов с эвакуированным
имуществом и надо было выпустить их на восток.
Обстановка, конечно, нервная. Наперебой
ревут паровозные гудки, каждый машинист хочет вывести
свой эшелон как можно скорее. Споро бегают составители
поездов, смазчики, какое-то железнодорожное начальство.
Близко бьют немецкие танковые пушки, над путями,
расстреливая эшелоны, низко ходят "мессеры". Горят
пакгаузы, горят цистерны с техническим маслом. Черный
жирный дым клубится высоко, поднимаясь в ясное небо.
А мы лихорадочно закладываем тол в
башню. Спохватываемся, что сапер в спешке не сказал нам,
какая скорость горения у бикфордова шнура. Длинный он,
метров семь-восемь. Если гореть будет долго, фашисты
могут прорваться к башне, предотвратить взрыв. Залегли
мы в укрытие, ждем. Станция между тем постепенно
пустеет. Мимо нас проскакивает объятый пламенем эшелон.
Горят четыре последних вагона, кто-то, пытаясь их
отцепить, висит на буферах. Постукивая, катит дрезина,
на ней трое железнодорожников. Остановилась возле
водонапорной башни. Слышим, железнодорожники говорят,
что саперы должны были взорвать башню, а не взорвали. Я
вышел из-за укрытия, объяснил, что взрывчатка заложена,
но не знаем, пора ли взрывать.
- Рвите, ребята, - говорят. - Фашисты
уже на станции. Ну, ни пуха вам...
Дрезина поехала дальше. Мимо нас
пробежало несколько пехотинцев, и вдруг мы увидели
фашистский танк. Он шел меж путей, за ним мелькали
фигурки автоматчиков. Мы бросились к башне и
остановились в нерешительности. А вдруг бикфордов шнур
длинен и не успеет сгореть? Обрезали шнур у самого
входа, подожгли. Быстро-быстро побежал по нему огонек.
Едва мы успели отбежать шагов на двести, за спиной
рвануло так, что земля заходила ходуном. Лавина кирпичей
поднялась в воздух. Как нас не задело - не знаю. Глядим
друг на друга, рты разеваем, а звуков не слышим. Ушли мы
вдоль железнодорожного полотна, вскоре нашли свой полк,
доложили комиссару, что приказ выполнен.
- Слышал, - говорит. - Благодарю за
хорошую службу.
Через Великие Луки 126-я дивизия
проходила 16 июля под вечер. Накрапывал дождик.
Мы заняли оборону к юго-востоку от
города. На другой день фашистская танковая дивизия
захватила Великие Луки, и в ту же ночь нас, семерых
бойцов и младших командиров, направили в город на
разведку. Мы должны были выяснить, сколько и какие
войска фашистов находятся в городе. Переодели нас в
гражданское платье, волосами мы заросли порядочно, так
что в рваных пиджачках и лапоточках имели вполне
подходящий для выполнения задания вид. Пошли в Великие
Луки по одному, по два.
Я отправился с младшим сержантом
Петровым из нашей батареи, спокойным и рассудительным
человеком. Хорошо зная город, он незаметно провел меня
ночью переулками и пустырями. Гитлеровцев кругом было
полно, они разъезжали по улицам на автомашинах с
включенными фарами. Однако танков мы нигде не
обнаружили. К утру забрались на чердак покинутого
жильцами дома. Это в центре города, как раз напротив
ресторана. И вот ведь что интересно: только сутки назад
заняли фашисты Великие Луки, а ресторан уже на ходу.
Пригнали грузовики с продуктами и винами, появился
какой-то распорядитель в белом фартуке и с тройным
подбородком. Орет по-немецки на всю улицу, понукает
подручных.
А к вечеру потянулось в ресторан
офицерье. Смотрим в открытые окна ресторана, а там кутеж
вовсю. Играет патефон, кружатся пары. Вынул я
гранату-лимонку, но товарищ крепко взял меня за руку.
- Не дури, - говорит. - Разведчик из
тебя, погляжу, аховый.
Дождались темноты, выбрались из города,
доложили о результатах разведки. Благополучно вернулись
и остальные разведчики. Танков они также не видели.
Командованию, очевидно, стало ясно, что фашисты, овладев
Великими Луками, двинули танковую дивизию дальше на
север. На следующий день 126-я дивизия атаковала Великие
Луки. Бой был короткий, но ожесточенный. Великие Луки
разделяет надвое река Ловать. Когда мы прорвались в
центр города, к реке, здесь было столпотворение: мост
взорван, на берегу сгрудились десятки немецких
грузовиков и легковых машин. Мечутся солдаты и офицеры.
Мы с ходу форсировали Ловать и прошли до западной
окраины Великих Лук.
После освобождения города артиллеристов
358-го легкого и 501-го гаубичного артполков вывели во
второй эшелон. Все обрадовались, узнав, что скоро
получим из тыла пушки и гаубицы. И то сказать:
истосковались мы по артиллерийской боевой работе.
В селе Каменка, где расположились
артиллеристы обоих полков, мы стали свидетелями
интересного случая. В Каменке есть большая старинная
церковь, за ней - роща. Здесь все и произошло.
Фашистский истребитель гонялся за нашим У-2 - "рус
фанер", как называли его немцы. У "мессера" - скорость,
сильное вооружение. А у нашей "уточки" скорость сами
знаете какая. Зато увертлив. Крутится возле церковной
колокольни. "Мессер" разгонится, нацелится и промажет.
Мы снизу машем летчику У-2 руками, кричим:
- Уходи!
Не уходит. Пошел к роще, низко-низко.
"Мессер" за ним, да не рассчитал: прокатился брюхом по
верхушкам деревьев и, вспахав землю, плюхнулся на поляне
за рощей. И тотчас рядом с ним сел У-2, подрулил. Нам с
бугра хорошо было видно, как летчик У-2 подошел,
косолапя, к "мессеру", забрался на крыло, выволок
фашиста. Тот не сопротивлялся. Летчик связал его,
запихнул на заднее сиденье своего У-2 и улетел. Потом
целый день только и было у нас разговоров: вот парень,
а? Лихой, ничего не скажешь.
Пушки и гаубицы мы так и не получили.
Артиллеристов снова вывели на передний край, 126-я
дивизия перешла в наступление. Отогнали фашистов на 18
километров. После этого нас вернули в Каменку, и
простояли мы там до двадцатых чисел августа. Здесь и
узнали, что попали в окружение вместе со всей нашей 22-й
армией.
Это было, пожалуй, самое тяжелое
окружение из тех, в которых я побывал. Наш 358-й полк,
прорываясь к своим, потерял три четверти личного
состава. Был тяжело ранен Алексей Иванов из Ярославля,
погибли Алексей Иванов из Архангельска, Василий
Атрощенко, Федор Клименок, Павел Левченко и многие
другие товарищи, с которыми мы вместе начинали войну.
В одном из боев нас, группу в 10–15
человек, отрезали от полка фашистские танки. Группу
повел на восток заместитель командира батареи лейтенант
Комаров. К вечеру вышли на железную дорогу. Решили ждать
до темноты. Дождались, перебежали пути. Справа и слева
постукивали немецкие пулеметы, но огонь не прицельный.
Спустившись с насыпи, увидели на проселке немецкий
бронетранспортер с включенными фарами. Полоса света
закрывала нам путь к полю, за которым чернел лес. Один
красноармеец - помню только, что был он родом из
Архангельской области - говорит лейтенанту Комарову:
- Разрешите, я бронетранспортер успокою?
Получив разрешение, пополз во тьму.
Грохнул взрыв под бронетранспортером, потом еще. Фары
погасли. Парень этот вернулся, поползли мы по пахоте к
лесу. Слева, из темноты, ударили трассирующими снарядами
немецкие танки. Но трассер - огненный след снаряда -
это, как говорится, палка о двух концах. Нам-то тоже
видно, откуда бьют фашисты. Обошли танки стороной,
перерезали по пути немецкий полевой кабель, углубились в
лес. Трижды за ночь переплывали какую-то петлистую,
неширокую, но глубокую лесную речку.
Подбитый
немецкий средний бронетранспортер SdKfz 251
Лейтенант вел нас, ориентируясь по
звездному небу. К утру вышли на лесную дорогу. Следов
автомашин или танков на ней нет. Перешли ее. Дальше -
болото, заросшее деревьями. Ухватишься за деревцо, а оно
так с корнем и вывертывается. Гнилое место, зато верное.
Когда я смотрю фильм "Судьба человека", всегда вспоминаю
эти болота и лай немецких овчарок за спиной. Углубились
мы в лес метров на двести и услышали со стороны дороги
лай и автоматную стрельбу. Неприятно, конечно. Вроде как
зверя тебя травят. Однако в такой топи преимущества на
нашей стороне, и мы шли, не очень поспешая, пока лай не
затих. Испугались гитлеровцы, прекратили преследование.
К вечеру набрели на относительно сухое
место, наломали ветвей, устроили ночлег. Ребята собрали
кое-каких грибов да зеленой клюквы. Тем и поужинали.
Заснули как убитые.
Проснулись от шума и громких голосов.
Где-то поблизости разговаривали по-русски. Пошли
осторожно на голоса, видим - на большой поляне много
наших бойцов и командиров. Распоряжается коренастый
командир в плащ-палатке на плечах. Уже после я узнал,
что это был генерал-майор Н.И.Бирюков, командир 186-й
стрелковой дивизии. Он выводил свою дивизию из
окружения. Здесь, в лесу, собрались большие группы
бойцов и командиров из 126-й, а также из 170-й, 174-й и
других дивизий, которые генерал Бирюков вместе со своими
частями и повел на восток. Организованно вышли к линии
фронта, с боем прорвались к своим и тут же заняли
оборону - уже в составе нашей 126-й дивизии.
Дня через два-три командование
организовало поисковую группу из 19 человек, в которую
включили и меня. Возглавил группу лейтенант Комаров.
Перед нами поставили целый ряд задач, в том числе
взорвать два моста. Но главная из этих задач - отыскать
и уничтожить тяжелую немецкую батарею, которая по ночам
вела методичный и весьма точный огонь по нашим боевым
порядкам. Заставить ее замолчать иным способом не было
возможности - противник полностью господствовал в
воздухе, а тяжелой артиллерией наше командование не
располагало.
Попрощались мы с друзьями, пошли во
вражеский тыл. Линию фронта пересекли болотами, без
шума. Подорвали мосты, начали искать батарею. Примерное
ее расположение было нам известно.
Нашли и около двух суток наблюдали за
батареей. Это 155-мм тяжелые гаубицы. Оборудована
огневая позиция капитально - глубокие орудийные окопы,
укрытия для людей, снарядные погребки. Все сооружения
соединены ходами сообщения, стенки которых обшиты тесом.
На краю лужайки - армейские большие палатки.
Распорядок дня соблюдался у фашистов
строго. Едва солнце к закату, на батарею везут ужин.
Поели, попиликали на губных гармошках - и спать.
Остаются двое часовых - ходят по батарее, постреливают
из автоматов. Зачем постреливают в глубоком своем тылу,
непонятно, однако это нам на руку. В два часа пополуночи
у них подъем. Часа три - три с половиной батарея ведет
методический огонь, потом опять отдых до завтрака.
Гитлеровцев на батарее - человек
пятьдесят, так что с ними-то мы управимся. Но примерно в
километре к югу стоит еще какая-то вражеская часть.
Значит, действовать надо тихо и быстро, без стрельбы.
Лейтенант Комаров распределил нас по объектам - кому
достались часовые, кому какая палатка.
Дождались мы ночи. Фашисты угомонились.
Сменилась вторая пара часовых. Это тот момент, которого
мы ждем. Часовые сошлись, поговорили, один закурил,
другой, то есть наш "объект", пошел вдруг к кустам.
Здесь мы с одним старшим сержантом, украинцем, встретили
часового, да так, что и не пикнул. Второй что-то ему
крикнул, но тут же огонек его сигареты, мелькнув дугой,
упал на землю. Короткая возня - и опять тихо. Чисто
сработали. А другие ребята уже вошли в палатки. Все
обошлось без шума, но в последний момент мы едва не
оплошали.
Дело в том, что, наблюдая два дня за
батареей, мы не заметили небольшой офицерской палатки,
которая стояла в удалении от солдатских. Хорошо, что мой
напарник, старший сержант, заметил сейчас ее. Он первый
вскочил в офицерскую палатку, за ним мы.
Старший сержант зажег фонарик. В
палатке - три деревянные кровати-раскладушки. Офицеры
спят. На раскладном столике чемоданчик, одеколон,
принадлежности для бритья. На тыльной стенке палатки -
портрет Гитлера. Один из гитлеровцев проснулся, крикнул
раздраженно:
- Вас ист дас?
Мы его связали, вытащили из палатки.
Пригодится.
Приближался рассвет, когда мы занялись
тяжелыми гаубицами. Забили стволы щебенкой и землей,
утрамбовали, загнали в орудийные казенники снаряды,
привязали шнуры к спусковым приспособлениям, отошли
подальше, в укрытие. Дернешь за шнур, выстрел - и ствола
у гаубицы нет, разорвало.
Уничтожив все четыре орудия, двинулись к
линии фронта. Вышли к условленному месту, а никого тут
нет. Ушел фронт на восток. Где-то там погромыхивает
канонада.
- Будем пробиваться, - приказал
лейтенант.
Сам он остался с группой прикрытия,
остальные с пленным фашистским офицером шли за
авангардной группой. На бережку лесной речки
обер-лейтенант плюхнулся на землю, мотает башкой, вроде
бы сидячую забастовку устраивает. Мой напарник ему
жестами показывает: не бойся, речка мелкая, по грудь.
Фриц не встает. Устали мы зверски, который уже день во
вражьем тылу, продукты кончились, а конца дороги не
видно. А он еще упирается. Говорю напарнику:
- Чего с ним возиться? Толку от его
показаний теперь мало.
Подошел со своей группой лейтенант.
Докладываю ему: "язык" упирается. Прикажете нести на
руках? Посмотрел на него лейтенант тяжело, говорит:
- Что-то он у вас как на прогулке.
Нагрузите. - И к нему: - Жизнь, что ли, надоела?
Тот вскочил и на чистом русском языке
отвечает:
- Нет, господин лейтенант.
Лейтенант Комаров тут же допросил его -
откуда знает русский язык? Оказалось, фашист задолго до
войны под чужим именем жил и работал в Калининской
области. Лейтенант приказал мне беречь пленника пуще
глаза. Ценный "язык". Связали мы ему руки покрепче,
навьючили на него трофейный пулемет и боеприпасы, пошли.
Трое суток искали своих, раз десять
натыкались на фашистов, принимали бой, несли потери.
Погиб лейтенант Комаров, погиб старший сержант, мой
напарник. Я остался за старшего. Питались подножным
кормом - сырыми грибами, ягодами. А пленник наш совсем
сдал. Желудок у него слабый, лесного корма не принимает.
Боялись, не доведем до места.
На четвертые сутки на рассвете вышли как
будто к линии фронта, да нарвались на засаду. Отошли в
глубь леса. Меня ранило в руку и в ногу. Сгоряча шел, но
к вечеру нога распухла. Вижу, дело плохо. Товарищи
уложили меня на плащ-палатку, понесли. Места трудные,
болотистые, ребят от голода шатает, половина из них с
разными легкими ранениями. И меня, думаю, не вынесут, и
сами погибнут.
На привале предложил им оставить меня
здесь, в лесу, а самим с "языком" идти через фронт. Не
хотят. Говорю:
- Это не просьба моя - приказ. Ясно?
Ну, ушли они с "языком", лежу я в
ложбинке на ветках. Здоровую руку положил на гранату,
сунул палец в кольцо. Еще на третий или четвертый день
войны вышел у нас между друзьями разговор: дескать,
отступаем, всякое может случиться. Кто-то из них сказал,
что прикрепил себе, лимонку к брючному ремню. На случай,
если ранят и будет грозить фашистский плен. С того дня и
я носил гранату под гимнастеркой, на брючном ремне.
Не знаю, как долго пролежал я в той
ложбинке. Вроде даже вздремнул. Очнулся от шороха в
кустах. На поляну вышли четверо наших красноармейцев,
ищут меня. Оказывается, нашли проход через линию фронта
и пришли за мной.
Короче говоря, в ту же ночь наша группа
без выстрела перешла фронт. "Языка" сдали в штаб, меня
отправили в медсанбат. Оттуда я попал в ближайший
госпиталь, в городок Андреаполь. А через несколько дней
санитарный поезд повез нас, тяжело раненных, через всю
страну в глубокий тыл, в сибирский город Омск.
|
