Батюшки и мерседесы
О православных священниках и отношении к
ним в народе. Мифы, заблуждения, смешные истории...
***
– В церкви работаешь? Да у вас там денег
куча. Все попы – на "мерседесах"...
Эту фразу я слышу регулярно от самых разных
людей. То ли они и вправду видят священников только за рулем
иномарок, то ли это миф такой народный в духе поэмы "Кому на
Руси жить хорошо", не знаю. Как-то так вышло, что священник
на "мерседесе" мне пока еще не встречался, поэтому сказать я
про него ничего не могу.
Священник для обычного человека, светского,
с советским прошлым – фигура неоднозначная. То ли Дед Мороз,
то ли Карабас-Барабас. Но по русским традициям –
отпевать-крестить, а теперь – освятить квартиру-машину –
нужно: "Мы ж не басурмане!".
И получается такой комбинат
религиозно-бытовых услуг, где ходят дядьки с бородами, поют
странные песни и еще деньги за это берут. При слове
"священник" у постсоветского большинства возникает четкий
ассоциативный ряд: церковь – похороны – старухи... Ну и,
конечно, деньги – венчаться, креститься, отпевать – "знаете,
сколько они берут! В церкви денег – куча".
Помню, в кладбищенской церкви шла служба,
стояло несколько человек исповедоваться и с десяток прихожан
слушали проповедь, день был Пантелеимона-целителя. Зашла
пожилая пара, бабушка с дедушкой, встали в уголок под лампу
– записочки писать, о здравии, об упокоении. Диакон как раз
дошел до того места жития, когда по молитвам Пантелеимона
дитя воскресло, а ехидну разорвало в клочки, как его
негромкий голос был заглушен зычным басом дедули:
"Татьяну-то забыли, запиши Татьяну-то!". Бабушка что-то ему
зашептала. Но дед был непреклонен: "Чего шептать-то! Мы сюда
по делу пришли, не то, что эти!" – и широким жестом обвел
церковь. Трогательная это была картина – дедушка уже понял,
что церковь – нужна, записочки писать, но еще не уяснил, чем
она отличается от почты.
***
***
Я и сама, будучи ребенком советским,
воспитанным на картинках из журнала "Здоровье" (...ей бы
песенку спеть пионерскую,/ на лужайке плясать без помех,/ но
твердит ей мораль изуверская/ радость – грех, все телесное –
грех), к священникам долгое время относилась настороженно –
был какой-то подсознательный страх. Впрочем, это быстро
прошло. Хотя, помню, как сложно мне было в первый раз
сложить ладони лодочкой и попросить благословения. С тех пор
я встречала много разных священников.
Видела священника-директора приюта,
священника-строителя, священника-художника...
Интересно, что часто у светского человека
назвать священника "батюшкой" почему-то язык не
поворачивается. Как-то на встрече с отцом Андреем Кураевым
некто допытывался, какое у того отчество. Видела я монаха,
обучающего слепо-глухих детей, видела батюшку, который ходит
в психоневрологический интернат к больным с тяжелой
умственной отсталостью, видела в хосписе православного
батюшку-англичанина. Батюшки, с которыми мне довелось
общаться, были из разных городов. И кроме службы занимались
они множеством разных хороших дел. Настоятель церкви на
Мамаевом кургане вместе со своими прихожанами взял шефство
над ближайшей воинской частью. В местной газете регулярно
пишут что-нибудь вроде: "...прихожане вручили денежные призы
военнослужащим 8-й мотострелковой роты, которые заняли
первое место в войсковых учениях". А недавно этот батюшка
собрал инспекторов ГИБДД и прочитал им лекцию о грехе
мздоимства. Он, кстати, не только культмассовой работой
занимается, его стараниями ни один инвалид-"афганец" из
госпиталя без протеза не ушел, собирали деньги всем городом.
Как-то пришлось мне побывать в Тихвине, там
один батюшка 10 лет назад основал приют для бомжей. Это
вообще-то большая редкость, чтобы такое учреждение столько
лет успешно работало. Чтобы посмотреть на это чудо, я и
поехала в Тихвин. Несколько часов езды автобусом от Питера
по серой дороге, сквозь сплошной туман, без огней. В романе
Клайва Льюиса в мир иной попадают именно на таком вот
автобусе. Кстати, на обратном пути автобус сломался, и я
всерьез опасалась остаться в Тихвине навсегда. В этом
городке есть икона Тихвинской Богоматери, а больше нет
ничего. Ощущение, что время здесь застряло где-то в глухом
"совке". Памятник Ленину на главной площади указывает на
храм. Из примет современности – только ларьки и предвыборные
листовки. В трапезной храма, где меня кормили с дороги,
пожилые женщины пекут просфоры, здесь по-домашнему пахнет
кислой капустой, чай наливают в расписные чашки, а время,
кажется, не течет совсем, здесь все – вне времени: и этот
щербатый чайник, и эти женщины по локоть в муке. Тихвин.
Вместе с батюшкой идем в бомжиный дом. По
пути разговариваем, почему заведение такого типа работать не
может. Во-первых, среди этой публики невозможно поддержать
дисциплину. Во-вторых... Во-вторых и в-третьих – опять
дисциплина, в нее все упирается. Соцприют в Москве
моментально вырождается либо в ночлежку, из которой ходячие
по утрам катят колясочников к метро – просить милостыню, а
вечером возвращаются ее пропивать, либо во что-то среднее
между тюрьмой и больницей. Подлечатся, отогреются и снова
идут на улицу. А еще у них никогда нет документов. А вот
тихвинский батюшка договорился с милицией, чтобы документы
восстанавливать. И милиция вместо того, чтобы бомжей гонять,
занимается тем, чем должна заниматься. Только и всего. Зачем
же батюшка, настоятель самой большой в городе церкви, бомжей
пригрел? "Жалко их, – говорит. – Зимой, в мороз, стучится
человек – раздетый, голодный. Что с ним делать? У меня одно
время и в бане жили. Выделила администрация нам аварийное
здание, мы его восстановили".
Бывает, конечно, что человек приезжает в
Тихвин издалека, прослышав о батюшке-странноприимнике. Но в
основном бомжи в Тихвине свои, местные, пьющие, безработные.
На много километров вокруг – мертвые и умирающие деревни,
где никакой работы, а выпивки сколько угодно. Целый день я
провела в Тихвинском доме милосердия. Прав был киношный
Жеглов, "милосердие" – поповское слово. Двухэтажный дом,
крашен в апельсиновый цвет. Собака на цепи, сарайчики,
огород. Деревянная скрипучая лестница на второй этаж. На
щите у входа – распорядок дня, в рамочке – поучение "О
матерном слове" Иоанна Златоуста. По дому меня ведет Лена,
волосы ее желтые от гидроперита, улыбка щербатая, но глаза
светлые, ясные, одежда – чистая. Мужчины днем на работе,
дома только женщины, Лена да Катя, и комендант, Катин муж,
щуплый мужик с татуировкой на руке, пишет в кабинете бумаги.
На обед будет "суп с макарон", а на ужин "пшена каша с
жиром". Жиры вчера в городе закупили, хорошо! О себе говорят
уклончиво, неохотно. Лене 40 лет. Здесь больше года. "Что у
меня случилося? С семьей не очень хорошо сложилось. И вот
обратилась сюда, к батюшке. Приютили меня, очень я всем
благодарна".
Они хорошо живут. Вместо водки вечером чай с
конфетами. Показывали свой дом. Тут есть даже
комнатка-читальня, в которой читают они вечерами
растрепанные книжки советских времен, про труд и про войну:
"У нас и "Повесть о настоящем человеке" есть, и "Как
закалялась сталь". Библиотеку расформировывали, все книги
нам отдали!". Показывали швейную машинку: "Тут же мужики
одни, каждому трусы надо. Покупать – никаких денег не
хватит. Вот чехол на диван сами сшили!", показывали банки с
заготовками, двух свинок в сарайчике, баню. Хозяйство тут
натуральное, существуют тем, что сами вырастили, и тем, что
заработали на стройке, в храме.
Они все, как протрезвеют, такие рукастые –
что хочешь сделают, хоть сарайчик построят, хоть часы
починят. Говоря о сарайчике, батюшка мрачнеет. Серега,
который сарайчик строил, прошлой зимой пошел в соседнее село
и замерз по пьяни. Спиртное тут под запретом. За пьянку
выгоняют сразу же. Во дворе, в вагончике – отдельная
столовая, где каждый день садится за стол человек 20
"диких", тех, кто не хочет жить по распорядку, да еще и без
водки. Поэтому обитают они где-то "на воле", но пообедать
приходят регулярно.
Батюшка рассказал мне, в чем секрет его
странноприимного дома. Потом я узнала, что по этому же
принципу устроены подобные приюты во всем мире – хоть в
Тихвине, хоть в Бруклине. Тихвинский батюшка принципы эти
угадал стихийно – жизнь заставила. Во-первых – никакого
персонала, самоуправление. Бездомные лучше всего слушаются и
понимают своих, во-вторых – трудотерапия. За ней в глубинке
далеко ходить не надо. Без трудотерапии там не выживешь. Для
социальных служб работа с бездомными – обязанность сложная и
противная. Куча инструкций, а придет человек, и не знают,
что с ним делать – не имеют права поселить, не имеют права
лечить. А у батюшки в Тихвине столовая – для голодных.
Пришел человек – покормят без всякой справки. А дальше – кто
как. Кто неделю проживет, кто месяц, а кто насовсем
останется. Так и живет бомжиная обитель в Тихвине уже десять
лет. А брат этого батюшки, тоже священник, в Ульяновской
области восстановил несколько храмов, строит дороги и мосты,
а для бабушек открыл богадельню. Журналисты окрестили его
"градообразующим батюшкой". Видимо, это у них семейное. А
еще один батюшка мне жаловался: "У меня текучка большая,
только обучишь хор, а тут у них уже срок кончается".
Батюшкин хор в тюремной церкви поет. Я спросила, много ли
народу из его хористов по второму разу в тюрьму попали,
батюшка задумался, а потом вздохнул: "Да был один". Это за
десять-то лет!
Что было бы в этих глухих углах, скорбных
домах и прочих безрадостных местах без этих священников?
Часто батюшки эти расхлебывают последствия нашей свободы –
возятся с выпускниками детдомов, сиротами, брошенными
бабушками, кормят голодных, утешают обиженных. Папа,
бросивший четверых детей, живет себе спокойно с новой женой,
а бывшей его семье помогает, чем может, местный священник.
Только про этих батюшек мало кто знает.
Церковь и общество – противопоставление
мнимое. Церковь не в резервации живет, а в этом самом
обществе, в том самом государстве, от которого она отделена.
И проблемы у священников ничем не отличаются от проблем
остальных граждан нашей страны. Они так же заботятся о
детях, о больных старых родителях, так же испытывают
нехватку денег, болеют, решают квартирный вопрос и ходят по
инстанциям в надежде получить хоть что-то от нашего общего
государства. Порой церковь и общество разделяет тонкая
стенка панельного дома.
Подмосковье. На этой улице все дома –
пятиэтажки. Все пятиэтажки – красные, а эти четыре –
бледные, как поганки. Тут городская администрация селит
льготников. Просит кто-то у государства квартиру, оно его,
многодетного, сирого, убогого – сюда, в бледную пятиэтажку.
Каждые три года договор найма пересматривают. А за три года
многое может произойти. Например, в многодетной семье дети
могут вырасти. И вот ты уже не льготник, иди, куда хочешь,
освобождай для другого льготника жилплощадь.
В таком доме на пятом этаже живет Света. У
Светы – муж и дочка Вика, больная ДЦП. "Во второй комнате
сосед жил, умер. Комната пока что наша, – говорит Света. – А
как дальше будет – не знаю, пересмотрят договора – переселят
нас в коммуналку. А в коммуналке, с больным ребенком – как?
Учительница придет с Викой заниматься – куда ее, на кухню?".
Недавно денег заняли, дверь поставили железную. Старую дверь
пьяный сломал. Девочка дома одна была, алкаш ворвался,
напугал ее до полусмерти, это днем было, Света в магазин
ушла, а муж ее на стройке был. С мужем Свету сосед
познакомил. Сосед у Светы священник, вдовый батюшка. Светин
будущий муж у него в квартире ремонт делал, холодную стену
утеплял пенопластом. Вот, поженились. Живут хорошо, тихо,
муж у Светы не пьет совсем, что для этого дома, конечно,
удивительно.
В приюте для лиц без определенного места
жительства. Фото А. Радкевича
"Батюшка!" – кричит Света. И приходит
батюшка. Ему там, за стенкой, слышно. Стены-то картонные.
Батюшка тоже здесь временно. Пока матушка была жива, своего
угла не было, да и сейчас нет. А детишки – есть. Шестеро.
Представьте себе ситуацию – у человека
умерла жена. Остался он один с пятью детьми и... взял к себе
еще приемыша из приюта. Работает, не пьет, детей
воспитывает. Что бы вы про такого мужчину сказали?
Священник, как солдат, человек подневольный.
Служил наш батюшка сначала на Волге, там и детки пошли.
Потом стал хлопотать о переводе – матушка очень болела, ей
климат не подходил. Перевели в Подмосковье, дали домишко,
который пустой стоял пять лет, а до этого в нем три
поколения алкашей жило. Дети тогда у батюшки маленькие были,
а удобства все – во дворе. Записали матушку с батюшкой в
очередь на жилье, только эта очередь с тех пор не сильно
продвинулась. "Сейчас лучше стало, – говорят батюшкины дети,
– в частном доме мы за водой на колонку ходили". Теперь вот
дали эту квартиру, трехкомнатную, тесную, холодную, да и ту
– временно. На наружной стене при прежних жильцах росла
черная плесень, батюшка делает ремонт, утепляет стену
пенопластом, а термометр все равно +16 °С показывает, а ведь
не зима еще. Да хоть бы эта квартира своя была, так ведь
нет! На следующие три года договор продлят, а потом
несовершеннолетних детей всего двое останется. Да еще
приемыш, на которого батюшка от государства ни копейки не
получает.
Андрюшку крестили за бутылку. Сердобольная
старушка узнала, что у соседки-алкоголички ребенок не
крещен. Поставила соседке бутылку, чтоб разрешила мальчика
крестить. Пока бабуля собиралась в церковь, соседка бутылку
выпила и за второй явилась. Приходит бабушка в церковь и
говорит: "Вы, батюшка, его окрестите, вот только крестной я
быть не смогу. А то будет ко мне за бутылками бегать, вроде
как к родственнице". Получается, что некому крестным быть.
Мама пьет, папа – наркоман, соседка боится, что делать?
Батюшка сказал: "Пишите крестным меня". А через год мальчика
в приют забрали, он свидетельство о крещении достал и
показывает: "Вот у меня родственник, крестный". Вызвали
батюшку в приют. Пожалел он Андрюшку, крестник же – не чужой
человек. Подписал бумаги, чтоб мальчишку на выходные и
каникулы брать. Как-то взял на каникулы... и не вернул.
Договорился в приюте. Патронат батюшке не дали, опекуном
Андрюшки отец-наркоман записан. Он и телефон знает, и адрес,
только в гости не торопится. А мама – заходит иногда. На
ногах не держится, хорошо, если не буянит. Батюшка ее в
дверной глазок перекрестит, а дверь не открывает: "Иди с
Богом, нечего мальчишку мучить". Андрюша с батюшкиным сыном
в один класс ходит, за одной партой сидит.
Батюшка – второй священник в храме, зарплата
у него копеечная. А просить никогда не умел, ни у
начальства, ни у государства. Собрал бумаги, ходит с ним по
учреждениям, а там только руками разводят: "Помочь не
можем". Имущества батюшка совсем не нажил, только детей.
Смотришь на шкафчики эти старенькие, на кровать детскую,
сколоченную из бруса, – плакать хочется. Хорошо, кто-то из
прихожан помог кухню обустроить, хоть кухня теперь в
порядке. Таких священников часто описывал Антон Павлович –
простой батюшка в потертой рясе. Он не умеет просить. Весь
день в своей церкви, с прихожанами, вечером – дома с детьми.
Кроме того, что он всем нам батюшка, он еще
и детям своим – любящий отец. И ему, как любому из нас,
хочется их вырастить и выучить. Старший в институт поступил,
на первый год учебы наскребли денег, а дальше как? Правда,
дочки, их двое, погодки, в училище поступили, стипендию
приносят.
Здоровые, нормальные, красивые дети у
батюшки. Все до одного. И никакого конфликта отцов и детей,
кстати. Папу любят, друг другу помогают, учатся хорошо, в
доме порядок, младшие обихожены. Выживают, как могут. На
семь человек – обед приготовить, белье постирать без
машинки, да просто прокормить всех – попробуйте. Справляются
все вместе. Когда я выходила из батюшкиной квартиры, в
подъезде пришлось перешагивать через тело, протянувшееся
через всю площадку. Пахло перегаром и мочой. Валялись
предвыборные листовки. "Вот так у нас", – смущенно сказал
провожавший меня батюшка.
Ехала я от батюшки, вспоминала его
житье-бытье, и комок к горлу... "Младший у нас пуганый, –
рассказывает батюшка. – Он один с матушкой был, когда она
умирала. Соседи говорят: три дня их не видели. Старшие тогда
в лагерь уехали, а я – к больному отцу. А у матушки – сердце
слабое. Сколько она умирала, как она кричала-плакала, никто
не знает". "Я ночью к соседям побежал, – рассказывает
младший, смешной мальчишка в желтой маечке, – стучал-стучал,
не открыли, а до звонка я не достал. Надо было в окно им
камень кинуть, надо было в окно..." – дальше он говорить не
может.
Без матушки живут уже четыре года и Андрюшку
взяли уже без матушки. А у него-то, между прочим, и мама
есть, и папа, да только толку никакого. Тихо живут, хорошо.
Кошка у них недавно окотилась, трехцветная, предлагали
котенка на счастье...
А про священников на "мерседесах" я ничего не знаю...
Алиса Орлова
Православие и современность – 25.08.2008.
|
