Когда завянут помидоры
Мужские размышления о главной причине разводов…
У развода может быть великое множество
самых разных причин. Но за этим разнообразием всегда
маячит одна, самая главная и страшная - ожесточение
сердца, потерявшего способность любить. Какое-то время
его можно камуфлировать всякими благородными понятиями,
успокаивая себя мыслями о том, что тобою движут долг или
самоотверженность. Но жестокосердие - отравленное шило
в мешке. Раньше или позже оно обязательно ужалит тебя
и твоих близких, как его ни прячь.
Много лет я наивно полагал, что эта беда
никогда не дотянется до моей семьи. А оказалось, что ей
и тянуться было не нужно- с самого начала нашей семейной
жизни она потихоньку грызла нашу любовь, словно крыса.
Когда же ожесточилось мое глупое сердце?
Почему я не сумел заметить этого вовремя? И самое
главное - что же теперь делать со всем этим? Вопросов
много, а вот как ответить на них - ума не приложу.
Только и остается, что сидеть и думать. Крепко думать...
Сорокалетние мужики часто бросают своих
жен. Еще лет пять назад я находил исчерпывающее
объяснение этому факту в тезисе: седина в бороду - бес
в ребро.
Теперь мне уже самому - за сорок,
и совсем иначе я смотрю на разведенных своих ровесников,
совсем другие причины видятся мне в их попытках создать
новую семью на обломках первой.
Увлекшись карьерным ростом, творчеством,
бизнесом, отдавая этому все силы и энергию, мужчины
почему-то склонны считать, будто их семья - нечто
статичное и незыблемое, созданное ими однажды и далее
существующее независимо от прилагаемых усилий.
Но это - страшное заблуждение, которое
в итоге может разрушить любую семью, какой бы
благополучной она ни казалась со стороны.
В известном советском фильме герой Олега
Янковского говорил, что любовь - это теорема, которую
нужно доказывать каждый день. И если в семье эта теорема
вдруг остается без ежедневного доказательства - горе
такой семье, если мужчина постоянно не трудится над
созиданием собственного дома - горе и такому мужчине,
и его дому. Поползут по стенам сначала маленькие
трещинки, потом - побольше... Какое-то время еще можно
себя утешать, что, мол, это не фундамент трещит, а всего
лишь штукатурка облупилась: подмазать, побелить - и всё
опять будет в порядке. Но наступит миг, когда истинная
картина твоей семейной жизни вдруг обрушивается на тебя
во всей своей неприглядности. И ты видишь, что семейные
дела и заботы, которые много лет откладывал "на потом"
из-за своей вечной занятости и усталости, можно больше
не откладывать. И уже никогда ты не начнешь читать детям
книжки перед сном, не сможешь по утрам заниматься с ними
зарядкой, не будешь ходить с ними в лесные походы и еще
много-много чего никогда не сможешь сделать. Потому что
они - выросли. И все дела любви, не сделанные для них,
так и останутся несделанными навсегда...
***
Читайте также по теме:
***
А рядом с тобой - уставшая, нервная,
склонная к скандалам по любому пустяку женщина. Ты взял
ее в жены веселой жизнерадостной девчонкой, глаза
которой лучились счастьем при одном только взгляде на
тебя. Только куда же оно ушло теперь, в какую дыру
просыпалось? Прошла любовь, завяли помидоры...
И вот тут ясно понимаешь, что все это -
твое "произведение", итог двадцати лет твоей семейной
жизни. И никакими успехами в бизнесе или творчестве эту
прореху не залатать, потому что и не прореха это вовсе -
пробоина в борту тонущего корабля.
А когда корабль тонет, с него, как
правило, бегут. Правда, в книжках пишут, что капитан
уходит с борта последним. Ну, так то - в книжках...
Вот что вижу я, глядя на свою семейную
жизнь. И уже не тороплюсь судить тех, кто попытался
убежать от этого страшного зрелища - семьи, доведенной
им до разрухи. Кстати, православным мужчинам в этом
смысле приходится даже тяжелей, чем неверующим: вроде бы
жил правильно, двадцать лет кичился тем, что ни разу
жене не изменил, гнул пальцы, про Бога рассуждал, в храм
ходил исправно, а в итоге - вон чего получилось.
И всё чаще приходит мне на ум: а не
попробовать ли еще разок начать все сначала? Не сделать
ли еще одну попытку, раз уж первая не удалась и корабль
мой тонет? Когда говорю об этом друзьям, они округляют
глаза и говорят - ты что, с ума сошел, у вас же все так
хорошо!
Ах, друзья вы мои дорогие... Снаружи-то
оно, может быть, и впрямь пока выглядит неплохо. Да
только я-то ведь точно знаю, что за этим
подштукатуренным фасадом скрывается: ткни как следует -
и рухнет все в одночасье.
А выглядит - да, красиво... Причем, если
я возьмусь рассказывать об этих двадцати годах, может
получиться не красиво даже, а - героически. И ведь не
совру при этом ни разу, вот что интересно! Но себя-то не
обманешь... Сейчас я понимаю, что уже на самых ранних
этапах нашей совместной жизни закладывал под нее те
мины, которые сегодня активировались и вот-вот
взорвутся. А ведь все так славно начиналось...
На самой первой моей исповеди в Оптиной
пустыни священник спросил, грешу ли я блудом? Я
с гордостью заявил, что вот уже целый год встречаюсь
только с одной девушкой. Храню, так сказать, верность
избраннице. Батюшка посмотрел на меня с недоумением
и сказал:
- Так это все равно - блуд. Ты уж
извини, но причастить я тебя не могу.
- Ну и что же мне теперь делать? -
оторопело спросил я.
- Не знаю. Или - венчайтесь, или -
расставайтесь. Тебе решать.
Вот так, впервые в жизни, я всерьез
задумался о создании семьи. "Жить быстро, умереть
молодым" - это ведь не пустые слова. Для рок-тусовки
начала девяностых они оказались вполне адекватным
описанием жизненного маршрута: некоторые из моих
тогдашних знакомцев не дожили и до тридцати. Я тоже по
ряду причин был уверен, что не доживу, поэтому ни
о какой семье даже не помышлял. А тут, благодаря Церкви,
пришлось делать такой нежданный выбор. И я вдруг понял,
что расставаться с моей девушкой мне совсем не хочется,
что если уж и есть на свете человек, с которым я готов
навсегда связать свою жизнь, то это - именно она.
На очередную стипендию купил я букет
гладиолусов, два колечка самоварного золота в отделе
бижутерии - и пошел свататься. Без всяких
предварительных договоренностей, впервые за год нашего
знакомства явился в дом родителей моей будущей жены
и сделал предложение. А уже на следующий день, ранним
утром, мы бежали с ней на электричку, чтобы ехать
в соседний райцентр, где в храме служили мои друзья. Там
батюшка посмотрел наши паспорта и согласился нас
венчать. Сегодня такое трудно представить, но мы
действительно сначала обвенчались и лишь спустя четыре
месяца зарегистрировали свой брак.
Денег у меня не было вообще, свадебное
торжество устраивать было не на что. Венчаться я приехал
в потертых джинсах и рваном свитере, а кольца наши
обручальные стоили, как сейчас помню, - 84 копейки. Но
что значат деньги и золото, когда тебе двадцать четыре
года, рядом - любимая, а в душе - горячая неофитская
убежденность в том, что Бог всё устроит, главное - не
грешить.
Собственно, Бог всё и устроил. Мама
моего друга, увидев, в чем я собираюсь идти к венцу,
вздохнула и вытащила из шкафа ненадеванный костюм:
- Держи. Лешке купила на свадьбу, ну да
раз ты первый собрался - надевай, не позорься.
А после венчания друзья устроили нам
сюрприз: настоящее свадебное пиршество! Нужно понимать,
что это значило в 92-м году, когда прилавки магазинов
были пусты, а зарплату уже выдавали с перебоями.
Конечно, все обошлось без особого шика, просто каждый
принес свои скромные запасы, и получился вполне
приличный свадебный стол. Нас с Ниной усадили за него во
главе, регент Сережа зажег перед нами две свечи,
и положил на них по кусочку афонского ладана. Едва
подняли первый тост, и прозвучало традиционное
"Горько!", как кто-то закричал:
- Смотрите, что делается!
А посмотреть и впрямь было на что. Свечи
перед нами вдруг вспыхнули ярким пламенем, воск начал
быстро оплавляться, горящие фитили причудливо свились,
и несколько секунд все наблюдали удивительное зрелище:
два пылающих кольца - большое и поменьше - сияли перед
женихом и невестой на концах венчальных свечей.
- Ну вот, и Господь вас благословил, -
сказал Сережа, - а вы переживали, что денег на кольца
нет.
Так мы стали мужем и женой.
С самого начала нашей семейной жизни
я четко для себя определил, что главная задача мужчины
в семье - принятие решений. Я - кормилец семьи, я -
защита ее от всех невзгод, на мне - вся ответственность
за нее. Осознавать это было страшно, особенно - в то
смутное время, когда страна балансировала на грани
гражданской войны, голода и хаоса. Не раз и не два мне
хотелось тогда завыть по-собачьи от отчаяния и полной
безнадеги. Заводы и фабрики останавливались, деньги
дешевели стремительно, продукты выдавали по карточкам
раз в месяц. А у меня - беременная жена, диплом
руководителя оркестра русских народных инструментов
и отсутствие малейшего представления о том, как себя
вести в творящейся кругом неразберихе. Но я упрямо
продолжал верить, что Господь всё устроит, главное -
самому жить правильно. И эта вера спасала в самые тяжкие
времена.
Я устроился на стройку учеником
каменщика. На практике такое "ученичество" сводилось
к подноске кирпича и раствора бывалым рабочим. Вставать
нужно было в полшестого утра, потому что найти работу
удалось лишь в соседнем городе. Я поднимался, бежал на
электричку, час ехал в промерзшем вагоне, потом
пересаживался в промерзший автобус и все равно опаздывал
минут на пятнадцать, за что неизменно получал втык от
сурового бригадира. Потом - восемь часов укладывал на
поддоны обледеневший кирпич, таскал ведрами раствор на
пятый этаж и продолжал получать колоритные замечания от
бригадира, теперь уже по поводу моей нерасторопности.
Домой возвращался после восьми вечера, еле живой от
усталости, а на следующий день - снова ни свет ни заря
бежал на электричку. И одно только грело душу среди этой
чехарды: я - кормлю семью. Тогда совсем еще маленькую
(жена и сын, которого она носила под сердцем) но - свою,
дорогую, любимую. Если я этого не буду делать, они
просто пропадут.
Спустя год я уже сам довольно лихо клал
кирпичную кладку, и начал зарабатывать вполне приличные
по тем временам деньги. На еду и одежду хватало, вот
только жилья своего у нас не было. Но по-прежнему я жил
непоколебимой уверенностью в то, что Бог посылает нам
всё необходимое, придет время - пошлет и жилье. Так оно
и получилось. Правда, сначала жизнь подтолкнула меня
к принятию еще одного важного решения.
Жили мы тогда у моей мамы. В тесноте, да
не в обиде, как говорится. Однажды погожим летним
вечером жена собрала детей погулять во дворе. А я вышел
на балкон и вдруг увидел... Нет, ничего особенного там
не происходило - двор как двор, каким я его помню
с детства. Представьте себе: квадрат 60 на 60 метров,
образованный четырьмя типовыми пятиэтажками. Культурная
жизнь сосредоточена вокруг трех столов. Центральный, под
яблонькой - самый кипучий и многолюдный. Его облюбовали
местные алкаши. Человек двадцать пять весь вечер рубятся
в "козла" на вылет. Игра сопровождается бурным
словоизлиянием и потреблением дешевого портвейна. Тут
же, под яблонькой, справляется малая нужда. Тут же самые
нестойкие укладываются поспать на травку, а самые
активные бьют друг другу физиономии.
За соседним столиком - молодняк,
разновозрастная шпана, вяло задирающая проходящих мимо
девушек под аккомпанемент раздолбанного кассетника.
Но самый оглушительный - третий стол, за
которым собираются бабушки. Тут тоже идет карточная
игра, только режутся старушки не в "козла", а в
"дурака". И матерятся при этом с таким неподдельным
чувством, что даже алкаши опасаются проходить мимо них
лишний раз.
По всему двору носится десятка полтора
разномастных псин, выпущенных хозяевами на вечернюю
прогулку. Псины гоняются за кошками и жизнерадостно
гадят в песочницу. На спортивной площадке по брусьям
развешены цветастые ковры, из которых ядреные хозяйки
в таких же цветастых халатах пушечными ударами выбивают
пыль. Всё как обычно, с одной только разницей: теперь
посреди этого "великолепия" стоят мои дети. Совсем
маленькие. С ведерком и с лопаточкой. И растерянно
озираются вокруг, пытаясь найти уголок для своих детских
занятий. Я смотрел на них и ощущал себя такой
сволочью...
Ведь это я, а не кто-нибудь, выпускаю их
каждый вечер погулять во всё это дело, меня они должны
благодарить за то, что растут в той же помойке, на
которой вырос я сам.
И если я их отсюда не вытащу, за меня
этого не сделает никто.
Через некоторое время я перевез свою
семью в Жиздру - маленький одноэтажный городок, где
я строил в то время храм Покрова Пресвятой Богородицы.
Первые четыре года мы снимали жилье, потом получилось
купить свой дом. И вместо заплеванного изгаженного двора
мои дети теперь играли на травке под липами, а матерщину
слышали ну разве только в школе.
Когда храм был построен, я отправился на
заработки в Подмосковье. На дворе стоял 98-й год,
очередной кризис. Опять - обесценивание рубля, опять -
пустые прилавки. Снова мне до слез было страшно за жену
и за детей. И когда приходилось неделями ночевать
в каком-нибудь прокуренном строительном вагончике, где
кроме меня в три яруса расположились полтора десятка
молдаван, я по-прежнему укреплял себя мыслью, что Бог
все даст и что если я сейчас обломаюсь и сбегу, жене
и детям нечего будет есть. В таких шабашках прошло лет
семь. Ну а потом началась история сотрудничества
с "Фомой", благодаря которой я из пролетариев вдруг
начал потихоньку дрейфовать в сторону творческой
интеллигенции.
Такова внешняя канва моей жизни. И глядя
на нее, кто возьмется упрекнуть меня в том, что все эти
годы я жил не ради семьи?
Никто не возьмется?
Тогда попробую сделать это
самостоятельно, чтобы сделать картину более объемной.
Первое время мы с женой периодически
спорили о том, кто в семье должен быть главным. И когда
она в очередной раз возмущенно спрашивала: "Ну почему
всегда именно ты решаешь - как и что нам делать?", я с
неизменным постоянством отвечал ей: "Потому что я -
мужчина". Этот рецепт от крутого мачо Гоши из кинофильма
"Москва слезам не верит" стал для меня главным
аргументом в семейных перепалках. Очень удобный
аргумент, кстати. Ничего не объясняющий, зато -
окончательный и неоспоримый. И тогда казалось мне,
бестолковому, что это - ох как правильно! Сейчас-то
я вижу, что герой Баталова - просто несчастный человек,
ранимый и гордый, не сумевший нормально реализовать себя
в социуме и мучительно это переживающий. Ну каков
уровень принятых им решений? Набить морду гопникам
в подворотне, организовать выездную пьянку на природе,
научить девочку резать лук. А после - устроить тихую
истерику и на две недели уйти в запой из-за
обострившегося комплекса социальной неполноценности. Вот
уж действительно - достойный пример для подражания!
Однако именно его парадоксальная логика стала для меня
основой самоутверждения в семье: "Потому что - мужчина".
Сопротивляться этому моя бедная жена
пыталась года три. Потом смирилась. А я с гордостью
объяснял друзьям, что вот, мол, как с женами надо -
строго, по-мужски. И если потом жена все же
предпринимала какие-то робкие попытки выяснить
отношения, я с "мужской непреклонностью" говорил ей:
- Не нравится такой муж, уходи. Никто
тебя не держит.
И ведь знал же, совершенно точно знал,
что никуда она не уйдет. Потому что дети на руках
маленькие. Потому что уходить-то ей особо некуда. А
самое главное - потому что любит она меня, дурака.
Тогда - еще любила... И вот, прекрасно сознавая все это,
я говорил ей то, что говорил. А сердце так и замирало
в сладкой истоме от сознания собственной неуязвимости
в подобных стычках...
"Моя краса и радость недолговечна, -
сказал себе Маленький принц, - и ей нечем защищаться от
мира: у нее только и есть что четыре шипа". Ох, знал,
знал же Экзюпери, про что пишет! Сколько поколений
самоуверенных мужиков бросались обламывать эти
несчастные шипы на своих розах с таким энтузиазмом,
будто перед ними не любимая женщина, а самурай
с обнаженным мечом. Впрочем, на самурая небось так лихо
не прыгали бы, побоялись...
Ну, это - лирика. А в жизни нашей дальше
было вот что. Когда я перевез семью в Жиздру, мы за три
года сменили семь съемных квартир, которые представляли
собой обычные сельские дома без воды и газа, с печным
отоплением и с удобствами во дворе. Говорят, два
переезда равны одному пожару. Через три с половиной
таких "пожара" я протащил тогда жену с детьми. Как же ей
было страшно и неуютно в этих чужих домах... Всё ее
пугало - темнота и безлюдность на улице вечером,
отсутствие телефона (мобильников в провинции еще не
было), печка, которую никак не получалось растопить...
На руках трое маленьких детей, и нет рядом ни мамы, ни
друзей. Один лишь героический муж, который весь день
кладет кирпичи, а вечером рушится на диван и требует
"чего-нибудь пожрать". И это бы еще ладно, а сколько раз
было, что "усталый кормилец", перекусив и отдохнув,
уметывался куда-нибудь допоздна в гости, предварительно
спросив ласковым голосом: "Ниночек, ты меня отпустишь?"
А чего еще бедному Ниночку оставалось, кроме как
вымученно улыбнуться и сказать: "Да, конечно, иди,
развейся".
И ведь видел же, видел, что улыбка -
вымученная. Понимал, что в сущности бросаю ее с детьми
на этот вечер - одну, в чужом городе. Что будет она до
моего возвращения сидеть и вздрагивать от каждого
шороха, потому что страшно ей и за детей, и за себя. Ну
да полно - ведь я же ей объяснил, что Жиздра - тихий
город, бандитов тут не бывает, алкаши все смирные,
и вообще всё здесь разлюли-малина. Пускай учится страх
перебарывать!
А уж каково ей приходилось, когда
я неделями пропадал на московских шабашках... Однажды
мне зачем-то понадобился дома гвоздодер. Перерыл все
инструменты - не могу найти. И вдруг смотрю - жена
приносит его откуда-то из спальни. Оказывается, когда
я бывал в отъезде, она по ночам клала гвоздодер рядом
с кроватью. Чтоб, значит, было чем от налетчиков
отбиваться, если что. "Только и есть у неё, что четыре
шипа, ей больше нечем защищаться от мира". Так-то вот...
Еще врезалась в память картина. Конец
зимы, под ногами снежная каша, с крыши сосульки свисают.
Прихожу с работы, открываю калитку и вижу: стоит моя
жена посреди двора и стирает белье в корыте. На голове
шапка-ушанка, на руках - оранжевые резиновые перчатки,
под которые она варежки надела, чтобы руки не так
мерзли. И стирает. Никогда не забуду ее взгляд тогда.
Словно бы неловко ей, словно застал за чем-то постыдным.
А ведь это ей просто жалко меня было! Знала, что буду
переживать, вот и старалась до моего прихода свои дикие
постирушки заканчивать. А тут вот не успела... Через
пару лет я сумел заработать денег на дом, в первую же
неделю подключил его к водопроводу и сразу купил
стиральную машину-автомат.
Однако ж тогда-то рядом не стал и стирать на холоде не
помог, прошел мимо, в дом. Ну, как же - кормилец ведь! С
работы ведь вернулся, усталый! У каждого, мол, свое
занятие... И такого вот скотства с моей стороны за
двадцать лет было - хоть ковшом хлебай.
Теперь обижаюсь, уехав на сессию: "И
чего это жена мне не звонит неделями?" А ведь сам вот
так - по капельке, по ниточке, по искорке - гасил, рвал
и расплескивал всё, что нас связывало. И кажется -
порвал...
Много лет в глубине души я кичился тем,
что жена моя действительно - замужем, то есть - за
мужем. Как за каменной стеной! От всех житейских невзгод
широкой спиной ее закрываю, все удары судьбы беру на
себя!
Только с чем же я оставил ее там, за
этой каменной стеной? Традиционный комплект: Kinder,
Küche, Kirche? Ну и брал бы тогда себе кого попроще. А
то женился на талантливой, яркой девушке с широким
кругозором и пытливым умом, увез ее в деревню и поставил
во дворе у корыта, словно пушкинскую старуху. И вот
пришло время подводить итоги.
Пока дети были маленькие, на рефлексии
у нее особо времени не было. А теперь, когда они
подросли, - что она имеет в активе? Посчитать не трудно:
отсутствие профессии - раз, отсутствие образования -
два, отсутствие социального статуса - три. Пока рожала
и растила детей, ровесницы учились, делали себе карьеру.
Сейчас одна ее подруга - директор музыкальной школы,
другая - завотделом культуры, третья - главбух
в серьезной конторе.
А ей, когда она недавно попыталась
устроиться на работу, предложили на выбор вакансии:
уборщицей в Сбербанке, санитаркой в психинтернате или
диспетчером в такси. В сорок лет умная, симпатичная
женщина оказалась перед таким вот незамысловатым
выбором. Который я обеспечил ей своими "мужскими"
решениями. Шипы обломал, от мира защитил. А теперь
случайно увидал в ее ЖЖ запись: "Замужем. За мужем. Как
за каменной стеной. Как в тюрьме".
Вот - два автопортрета, две картины моей
жизни. В каждой - чистая правда. Только никак не
соединить их друг с другом, чтобы получился цельный
образ. Распадаются эти две правды, словно разбитое
зеркало, которое, как известно, не склеишь. И семья моя
нынче - словно в разбитом зеркале: каждый - в своем
осколке, у каждого - свой интерес, свои дела и заботы.
Вроде бы в одном доме живем, а давно уже порознь.
Когда-то я сказал: "В нашем доме все
решения буду принимать я, потому что я - мужчина". Ну
что же, мужчина, любуйся теперь на результаты своих
решений. Ты - капитан этого корабля. Ты был на нем все
эти годы "вторым после Бога". И ты же посадил его на
мель.
Сорок лет - время подведения итогов. В
двадцать - еще можно жить иллюзиями, и в тридцать - еще
можно себя обманывать. Но после сорока это уже никак не
получится, результаты, что называется, - налицо. И если
они окажутся такими, как у меня, остается либо смотреть
на это печальное зрелище, либо - отвернуться поскорее
и мчаться от него куда глаза глядят.
Вот почему я уже не возьмусь строго
судить сорокалетних мужчин, бросающих свои семьи. Знаю
теперь - от чего они пытаются убежать, что толкнуло их
на вторую попытку.
Ведь и я тоже решил попробовать начать
все сначала. Вот так - просто взять, и перечеркнуть
прожитое-нажитое, "яко не бывшее", раз уж получилось оно
таким нескладным. И начать новую семейную жизнь. С нуля.
Только другую женщину мне для этого
искать нет никакой нужды. За всеми своими трудами
и заботами во благо семьи я не заметил, как вместо любви
стал руководствоваться исключительно чувством долга. А
любовь-то и растерял... Что ж, попробую теперь собрать
потерянное. По крупинке, по капельке - авось да
получится. Потому что без этого - грош цена всей моей
самоотверженности "...И если я раздам все имение мое
и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне
в том никакой пользы" (1Кор. 13:3).
Двадцать лет назад Бог дал мне огромное
богатство - женщину, которая любила меня так сильно, что
готова была идти за мной на край света, переносить любые
невзгоды, терпеть любые лишения. Я не сберег этого дара.
Не научился любить даже самого близкого человека. И что
же мне, просить у Бога еще одну жену? Мол, прости,
Господи, с первого раза не получилось, можно, я теперь
с другой попробую? Смешно ведь, право слово...
Вот и попытаюсь начать всё сначала с той
самой девочкой, к которой когда-то пришел с букетом
гладиолусов и копеечными кольцами. Правда, теперь вместо
рваного свитера - жизнь в прорехах... Как и прежде верю,
что Бог посылает человеку все необходимое, главное -
самому не плошать. Однажды я уже оплошал и - сильно. Но
ведь Бог может всё. Значит, может и разбитое мое зеркало
склеить. Чтобы снова отразились в нем вместе - я и жена,
и чтоб мог я сказать Ему: "благоволи же помиловать меня,
и дай мне состариться с нею!" (Тов 8:7).
Александр Ткаченко
Фома
- 05.07.2011.
|
