Когда смерть рядом, все становятся верующими
Миссионер и богослов Олег Стеняев о своем пути к
служению в Церкви
Как мы отделились от государства
Семья у нас была православной, во главе
с бабушкой Журавлёвой Матреной Федоровной, которая
работала в храме. Она вырастила 11 детей, мать-героиня.
Дедушка – фронтовик, после войны работал где угодно,
только не на государство. Был строителем, печником,
столярничал. Не получал ни официальной зарплаты, ни
пенсии. Мои родители, все мои дяди и тети венчались,
крестили своих детей, ни комсомольцев, ни коммунистов в
семье не было. Самым ругательным словом у бабушки было
"коммунист". Мы как бы отделились от государства, жили в
Орехово-Зуево, в большом частном доме на берегу Клязьмы,
неподалеку от действующего храма Рождества Богородицы.
Без телевизора, с Библией. Очень хорошее было детство.
Вокруг были атеисты. В детсаду один
мальчик закричал: "У Олега крестик!" Прибежали две
здоровые тетки и стали его с меня снимать. Я зажал его,
плакал, они разжали руку, выхватили... Бабушка потом
просила вернуть крестик. Воспитательница сказала: "Мы
его выбросили". Было очень обидно.
В школе знали, что я верующий. Однажды
педагоги собрали комиссию и явились в наш дом. На моем
столе лежала огромная Библия. "Что читает ваш ребенок?!"
Бабушка схватила веник и прогнала их. Тогда, в 70-е годы
верующие уже могли вести себя достаточно смело.
Ко мне, конечно, приставали: давай в
пионеры, давай в комсомол... Я отказывался. При этом я
не был затюканным, наоборот – в гуще событий, весь класс
болел за меня. Конфликт был у взрослых по отношению ко
мне, а дети меня понимали, им забавно было наблюдать.
Особенно когда у нас появлялись практиканты. Им давали
задание со мной работать и они начинали меня
агитировать, а те, кто меня знал, говорили: теряете
время...
Наш учитель литературы Станислав
Андреевич, инвалид войны, на одной ноге, увидел, что
меня практикантка хочет меня от Бога отвлечь, осерчал,
замахнулся на нее костылем и закричал: "Оставь в покое
ребенка! У меня нормальный ученик! А ты сделаешь его
безбожником – что из него будет?" Та возмутилась: "Вы же
коммунист!" А он отвечает: "Я еще к тому же и человек,
читающий русскую классику".
После школы я работал
токарем-расточником. В армии служил в войсках МВД. Хотел
стать милиционером, как мой дядя, но бабушка сказала:
"Хватит с нас одного милиционера. Иди в церковь,
поступай в семинарию, учись". И я стал чтецом, а вскоре
– семинаристом.
Как обратил в православие семью
баптистов
В Троице-Сергиевой лавре, где семинария,
я познакомился с одним парнем-баптистом. Он
интересовался, какие фонды есть в нашей библиотеке,
можно ли взять что-то почитать. С баптистами приходилось
встречаться и до этого. Один раз в армии иду без
комсомольского значка, а навстречу незнакомый новобранец
и тоже без значка. Он, как увидел, обрадовался: "Вы не
комсомолец?" – "Нет". – "Баптист?" – "Православный".
Пожали руки и разошлись. А здесь, в лавре,
разговорились, и мой знакомый стал регулярно приезжать.
Его родители (баптисты во втором поколении) узнали, что
их сын общается с семинаристом, захотели со мной
познакомиться. В выходной день я приехал к ним в Москву.
Говорили о вере, о Библии. И к моему удивлению (они были
уже немолодые люди) я увидел, что они внимательно
слушают и проявляют большой интерес к Православию. В
итоге и они, и их сын стали православными. Более того:
сын стал священником и сейчас служит в одном из
московских храмов.
Мне в юности казались, что сектанты –
начетчики, назубок знают Писание. Но, беседуя с ними,
убедился, что это не совсем так. И тогда я стал читать
книги о сектах. Осилил объемистый трактат "Камень веры"
митрополита Стефана Яворского. И еще до того, как стал
диаконом, нескольким людям помог придти к Православию.
Ничего удивительного в этом нет. К семинаристам у
приезжих часто повышенный интерес. Чему у вас там учат?
Какие предметы? Что за жизнь в Лавре? Я ездил домой в
семинарском кителе, в электричке люди всегда
заговаривали... Так что многие семинаристы оказываются
миссионерами.
Как невесту увели
После учебы в семинарии обычно стоит
выбор: либо жениться и стать батюшкой, либо принять
монашество. Передо мной выбора не было – у меня была
невеста с Западной Украины, из Червонограда, был уверен,
что женюсь на ней. Но началась перестройка, Горбачев
встретился с Папой Римским, и в СССР легализовали
Украинскую Греко-католическую Церковь (обряд там
православный, а вера – католическая). В итоге три
епархии – Ивано-Франковская, Львовская и Гомельская –
ушли из Московского патриархата. Мы тогда потеряли
несколько тысяч храмов и миллионы прихожан.
Для меня это был шок. Я часто ездил в
Червоноград. И после отделения униатов стал спрашивать:
"Как это вы были православными и вдруг в один момент все
стали католиками?" Отец Михаил Нискогус, местный
священник, мне объяснил: "Мы никогда и не были
православными". Я говорю: "Ну как же, ведь поминали
Московского Патриарха за службой..." – "Это мы для
сельсовета кричали про вашего Патриарха, а в алтаре, на
проскомидии всегда поминали Папу Римского".
Родители невесты мне тогда сказали:
"Против тебя ничего не имеем, но если хочешь жениться на
нашей дочери – переходи в нашу веру". Я говорю: "Да вы
что? Не могу я стать католиком". И невеста не могла
изменить веру, пойти против воли семьи: там, в Западной
Украине, люди очень привязаны к своему священнику, к
общине, к родителям, – всё очень серьезно.
Вскоре моя возлюбленная ушла в
католический монастырь, стала монахиней, а я –
целибатным священником. Вспоминаю её с добрым чувством,
это светлый момент в моей жизни. Даже переписку наладили
одно время........ Но в их ордене такой порядок: все
письма, приходящие монахиням, читают перед всеми. А мы
завязали дискуссию о вере, и их игуменья запретила нам
переписываться.
Возможно, после этого у меня возник
особый задор в полемике с инославными. Ведь, можно
сказать, невесту увели.
Как сектанты хотели отомстить
В 1993 году мы создали Центр
реабилитации жертв нетрадиционных религий. К нам
приходили сотни людей, пострадавших от сектантов.
Однажды сектанты мне пытались угрожать. Тогда в Москве
шел судебный процесс, решался вопрос о закрытии в России
"Аум сенрикё". А у нас как раз проходили реабилитацию
бывшие аумовцы. Мы их консультировали и направляли в суд
как свидетелей.
Надо сказать, что в те времена секта
Асахары была в Москве весьма популярна: имела
недвижимость, собирала целые стадионы. Сам Асахара
приезжал сюда, чтобы агитировать новых сторонников. Я
тогда предложил ему открытый диспут, он отказался и
назначил своего представителя. Словесный поединок длился
два часа. После первого же диспута 25 человек ушли из
секты и пришли в наш центр. Впоследствии они стали
православными.
И судебный процесс мы выиграли: секта
была запрещена. На меня, видимо, сильно разозлились. Иду
как-то из своего храма на Большой Ордынке, и вдруг
вплотную ко мне подъезжает "Вольво". Открывается дверца,
– и двое крепких мужчин с характерной восточной
внешностью начинают силком втягивать меня в салон. А я с
моими габаритами не поддаюсь, застрял. Тут мимо проходил
наряд милиции. Мне даже не пришлось звать на помощь –
японцы увидели, сами вытолкнули меня наружу и уехали.
На следующий день я поехал в центр
аумовцев. У них был огромный офис на Звездном бульваре.
Говорю: "Вчера меня ваши ребята хотели в гости
пригласить. Так я сам приехал. Может, какие вопросы
есть?" Мне отвечают: "Это не мы. Это – Сакагая!" –
"Какая Сакагая?" – "Это секта. Они портят нам всё! Они
хотели вас похитить, может быть, убить – и всё свалить
на нас!" Я говорю: "Представьте ситуацию: в центре Токио
русские старообрядцы ведут разборки с православными и,
чтобы скомпрометировать православных, берут в заложники
монаха-синтоиста. Как к этому отнесётся японская
общественность?" – "Очень плохо", – отвечают мне японцы.
Тем дело и кончилось. Как я понял, они
ждали, что после случившегося у метро к ним придет или
милиция, или я. И заранее заготовили ответ про
"сакагаю".
Как нашел общий язык с сатанистом
К нам в центр для пострадавших от сект
приходят самые разные люди. Одна учительница привела
девочку-вампира. С виду типа "эмо" – черные ногти,
черная помада на губах. Разговорились. Выяснилось, что
она пьет кровь и ее кровь пьют. Показала надрезы на
руке. Рассказала, как попала к сатанистам: "Подошли
ребята и говорят: ты чего, святая, что крестик носишь?
Мы знаем, с кем ты спала и дорога тебе одна – в ад. А
знаешь, что и там можно неплохо устроиться? Кочегаром
будешь, или других пытать. Надо только на этом свете
служить дьяволу". Такая вот "аргументация".
Я ей объясняю: пойми, дьявол – это
источник зла. Он больше всего ненавидит тех, кто ему
служит. Кто ближе к нему – тот больше объемлется
ненавистью дьявола. Кто дальше от него, тот меньше.
Святых, причастников – дьявол боится. Святые отцы
говорили: как человек причастится – бесы от него
врассыпную...
Однажды пришли родители, плачут: наш сын
в секте, с сатанистами, в храм идти не хочет...
Попросили приехать к ним домой. Приехал, а парень в
своей комнате заперся. Папа с мамой ему: "Выходи, тут
батюшка, хочет поговорить". А он: "Я с ним поговорю!
Только на ножах!" Я мирно ему отвечаю: "Ну, давай на
ножах, если желаешь. У меня шашка есть казачья. Могу
привезти, будем с тобой фехтовать". – "Давай! – кричит.
– Я тебе голову отрублю!" – "А какой у тебя нож?" –
интересуюсь. – "Какая разница? На тебя хватит!" – "У
меня вот есть нож из Кизляра. Очень хороший. Ты видел
такие?" – "А у тебя он с собой? Ты зарезать меня
пришел?" – "Да не с собой, дома. Отличный нож. Купил,
когда из Чечни ехал. Там в Кизляре лучшие клинки..." Так
на почве интереса к холодному оружию разговорились. Он
открыл дверь, побеседовали, сели пить чай... Позже этот
парень стал нормальным верующим.
Главное для миссионера – найти с
человеком общий язык. Тему, нейтральную, которая
позволит выстроить нормальные отношения, а потом уже
можно говорить о самом главном.
Встреча с двойником
В 1999 году я ездил в миссионерскую
поездку в Индию. Посещал там российские культурные
центры, встречался с русской диаспорой, крестил детей,
выступал с лекциями.
Индийцы – очень открыты, искренни. Когда
говоришь им о радостном – "Христос воскрес!" – хлопают в
ладоши и кричат "Джай!" А когда говоришь о Его
страданиях, плачут. По характеру очень спокойные. Словно
пребывают в каком-то мистическом состоянии, нам даже
трудно понять. Один мой знакомый, который много лет там
живет, увидел однажды, как пассажирский автобус, полный
местных жителей, сорвался и падает в ущелье с огромной
высоты. "Никто не кричал. Руки сложили и с любопытством
смотрели в окна. Полная тишина". У них иное состояние
духа.
В Дели зашел в центр для детей. Спел им
песню – рождественскую колядку. Мне сказали: у нас дети
разных каст, есть и неприкасаемые. "А есть хуже
неприкасаемых?" – "Да, есть – уборщики улиц. А один
ребенок даже хуже уборщика". – "Почему?" – "А он при
этом еще и христианин. Его другие дети стараются не
касаться". – "А можно мне его увидеть?" Привели
мальчика. Я обнял его и сказал: "Брат, мы с тобой одной
веры". Ему перевели, и он улыбнулся, обрадовался.
Подарил ему четки.
Был и в бедных кварталах. И однажды
встретил там человека, как две капли воды похожего на
меня. Мне показали на него: "Смотри, это – ты!" Гляжу:
через дорогу сидит высокий толстый мужик, в набедренной
повязке, и ему тоже на меня индусы пальцем показывают.
Подошел к нему ближе – и мы так и застыли, глядя друг на
друга, словно в зеркало. Бородка как у меня, выражение
лица такое же... Потом он махнул рукой и отошел. Я тогда
подумал: ведь я мог родиться здесь и быть на его месте,
индуистом... Но, слава Богу, родился в России, в
православной семье.
"Это круче бронежилета"
В конце 90-х годов я не раз ездил в
Чечню. Шла война. Мы отвозили гуманитарную помощь,
встречались с солдатами, я служил, выступал с лекциями.
Сначала приезжали на военный аэродром в
Чкаловск, оттуда военным бортом до Дагестана, там
пересадка на боевой вертолетом и ночью – в Чечню.
Гасится весь свет, чтоб вертолет не было видно, полная
тишина, никаких разговоров, – могут сбить. Летели в
совершенной темноте. Были там под Гудермесом, а потом
ездили по Чечне, в том числе сотни километров на БТР.
Перед лекцией меня иногда предупреждали:
"У нас тут солдаты – наполовину мусульмане". Я это
учитывал. Однажды после проповеди я стал раздавать
крестики. Смотрю: ребята-мусульмане тоже тянут руки. "А
вам зачем?" Один парнишка отвечает: "Так мы ж Россию
защищаем". – "Но ты ж мусульманин". – "Да, но мы за
Россию". Я дал ему крестик и посоветовал зашить его в
погон: "Если попадешь в плен, и его найдут – совсем
плохо будет".
Привозили солдатам шерстяные носки, а в
каждый носок клали письма от детей из гимназии
"Радонеж": "Я Катя мне 8 лет", или "Я Миша мне 12 лет,
пишу тебе, солдат, я не знаю тебя, но буду за тебя
молиться..." И когда бывалые солдаты при мне вынимали и
читали эти письма, у них слезы текли по щекам. А один
сказал: "Это письмо меня будет хранить. Это круче
бронежилета".
Однажды объявил солдатам, когда будет
Крещение: завтра в такое-то время. Утром смотрю: идут ко
мне по двое, парами. Удивился. А мне объясняют: "Так
крестный же должен быть!" То есть каждый некрещеный
выбрал себе крестного отца из крещеных солдат. А я
как-то не догадался предложить вот так породниться,
скрепить армейское братство. На прощание сказал ребятам:
"Вернетесь на гражданку, и некоторые из вас разбегутся
по всяким сектам". А они: "Нет, если к нам сектанты
подойдут, мы скажем: мы вас в Чечне не видели, а вот
православный батюшка приезжал".
Проверка на дороге
Под новый, 2000-й год нас около леса
остановили боевики. Мы ехали на микроавтобусе, шел
дождь, и вдруг на дороге показались вооруженные люди в
камуфляже. Все бородатые, с зелеными повязками... "Куда
едете? Кто такие?" А я там уже был не первый день и до
этого раздавал вещи и продукты в Грозном, на площади
Минутка. Местные жители подходили и брали (Патриарх
благословлял помогать всем, без различия на "наших и не
наших"). Один из чеченцев узнал меня и сказал: "Он не
продает, он вправду раздает крупу, сгущенку, одежду
детям". Услышав это, старший разрешил нам двигаться
дальше. Водитель нажал на газ – ни с места. Мотор
заглох.
Подошел боевик: "Чего не едете?" –
"Что-то с мотором". – "Сейчас наш механик посмотрит".
Выходит из леса чернокожий человек, настоящий негр с
пулеметом. Пулемет положил на землю и начал с нашим
водителем в моторе копаться. А следом вышла целая толпа
чеченцев – все с оружием, говорят между собой, на нас
показывают. Думаю: дело плохо. А тогда в плену сидели
трое наших священников. Что стоит и нас в холодную яму
посадить? У меня с собой было немного спирта. Решил
заранее глотнуть, чтоб согреться. После этого вылез из
машины, подошел к толпе и спрашиваю: "А почему наших
священников в плену держат?" Мне чеченец отвечает: "Это
не священники, а парашютисты". – "Как?" – "Да я их
видел, такие подтянутые, спортивные – это ФСБ-шники. А
тебя здесь никто не тронет". Я удивился: "А как вы
решаете, кто парашютист, а кто нет?" – "Ну, это сразу
видно! Вот ты – настоящий русский поп: толстый, пьяный,
наглый и ничего не боишься! Если кто тебя тронет – его
Аллах накажет!" Я вернулся, сел в машину, они ее
подтолкнули, и мы поехали дальше.
...Война – это место, где люди начинают
ценить друг друга. В обычной жизни если вы с утра
поздоровались с человеком, то больше уже не
здороваетесь. А на войне, сколько бы раз люди в течение
дня ни встречались, они всякий раз здороваются. В
обычной жизни вы пошли за хлебом, вернулись, и ничего не
произошло. А на войне, если ты добежал до булочной,
нашел там хлеб и вернулся назад, – это событие. Там всё
событие. Такой подъем... Там не бывает атеистов. Все
становятся верующими, когда смерть рядом.
Как принёс плод покаяния
В 1990 году, незадолго до распада Союза
я перешел в РПЦЗ. Поводом стал номер газеты "Правда",
где была статья с заголовком: "Патриарх молится за
единство в рядах КПСС". Тогда образовали Компартию
РСФСР, и она стала в оппозицию к "всесоюзной". Сейчас я
сильно сомневаюсь, что Патриарх молился о КПСС, но тогда
был молод, поверил этой статье и возмутился: как можно
молиться о благе коммунистов? Наоборот, надо молиться,
чтоб их партия полностью развалилась! В общем, ушел к
"зарубежникам" и стал там священником.
А когда советский режим рухнул, решил
вернуться назад. В тот момент служил в Москве, в
Марфо-Мариинской обители, там была община РПЦЗ.
Обратился с прошением в Московскую Патриархию. Написал,
что приношу покаяние, что меня обуяла гордость, по
молодости... Владыка Арсений сказал мне: "Стеняев, ты
всё делаешь очень громко. Если ты громко умеешь нарушать
церковную дисциплину, то надо уметь и каяться. Нужен
достойный плод покаяния". Я предложил: "Давайте вернем
Патриархии Марфо-Мариинскую обитель!". – "Если ты это
сделаешь, будет здорово".
Я провел собрание с духовенством и
прихожанами обители. Напомнил завещание основателя
Зарубежной церкви митрополита Антония (Храповицкого):
когда коммунистический режим рухнет, и Церковь в России
обретет свободу, нам надо возвратиться в единую Церковь.
Священники РПЦЗ, которые со мной служили, выразили
желание вернуться в Московскую Патриархию. И все
прихожане это поддержали. Я рассказал владыке Арсению,
показал ключи от обители – вот, можно поехать,
посмотреть. Он радостно воскликнул: "Правда? Ну,
Стеняев, ты умеешь и плод покаяния приносить".
Михаил Устюгов
Крестовский мост - 15.02.2012.
|
