"Я вернулся к вере предков"
Рассказ православного азербайджанца
Православный азербайджанец Василий
Изарбеков ездит по стране, чтобы призывать
людей любить и беречь русский язык. В него так много
вложено Богом и предками, что только вслушивайся,
вдумывайся. Однажды к Ирзабекову подошел священник со
словами: "Важно, Василий Давыдович, то, что вы говорите,
но важно и то, что именно вы, азербайджанец, говорите
это. Слушая вас, мы, русские, испытываем чувство стыда".
Помянник
"Это удивительно, - скажет мне потом
Василий при встрече, - но земля Азербайджана была
когда-то православной. Называлась она в те времена
Кавказской Албанией, которая к нынешней стране с этим
названием не имеет отношения. Пять веков мои предки
исповедовали православие".
Немногие готовы сейчас вспомнить об
этом. Он вспомнил и вернулся, как все мы, только спустя
не несколько десятков лет, а столетия. "Душа наша по
природе своей христианка", - воскликнул некогда
Тертуллиан, но добраться до этого бывает так же трудно,
как до воды, глубоко залегающей в пластах земли и глины.
И хорошо, когда остается хотя бы след от
былого колодца. Земли Кавказа усеяны этими следами.
Вернулись ко Христу абхазы. Никогда не забуду беседы с
одним из них, бывшим мусульманином, ныне подвизающимся в
иноческом чине. Вновь обрели себя осетины. Но о том, что
и на азербайджанской земле люди некогда бесчисленными
тысячами гибли, защищая свои церкви, я услышал впервые.
Мы договорились встретиться с Василием в
московском храме свв. Косьмы и Дамиана, где он служит
помощником настоятеля. А помимо этого, кстати,
возглавляет Православный медицинский центр во имя
святителя Луки (Войно-Ясенецкого), много пишет, очень
занят. Но совершенно безропотно согласился на встречу.
Так получилось, что пошел я в церковь на полчаса раньше.
Дул пронизывающий ветер, а одет я был по-весеннему. Вижу
- какой-то храм. Зашел согреться, но оказалось, что это
именно то самое место, где я должен был увидеться с
Ирзабековым. У свечного ящика стоял монах с нерусским
лицом. Как выяснилось позже, родом он был из Грузии. Я
поинтересовался, не подъехал ли Фазиль, но не был понят.
Тогда спросил Василия...
Наконец он появился и, не приметив меня,
произнес сокрушенно: "Неужели разминулись!" И такая была
виноватость в голосе, беспокойство обо мне, что на
сердце потеплело: свой, православный. Ответ на первый
мой вопрос оказался столь исчерпывающим, что в остальных
нужды почти не возникло. А спросил я вот о чем:
"Расскажите, как вы пришли ко Христу?"
- Я бакинец. Деды, прадеды - все
коренные бакинцы. Кто понимает: азербайджанцы и
русскоязычные бакинцы - это люди несколько разной
ментальности. Мой прадед верой и правдой служил русскому
царю, у нас даже хранилась книга с памятной надписью,
подаренная ему государем. Однако после отставки прадед
совершил хадж в Мекку, чтобы искупить тот вред, который
нанес исламу на государственной службе. Дед окончил
классическую гимназию, а позже университет, школу
красных командиров, дослужился до звания генерал-майора,
заведовал отделом ЦК Компартии республики. Был
репрессирован и четыре года томился в тюремных застенках
в ожидании смертного приговора. Каким-то чудом его
оправдали, после он прошел всю войну и до пенсии
трудился скромным школьным учителем. Знал множество
языков, обладал энциклопедической эрудицией, был
кристально честным человеком и полным атеистом.
Помню, как мы выезжали на дачу, которую
дед получил как участник войны. Вокруг него собирались
старики и начинали проводить с ним миссионерскую работу.
Говорили: "Ладно, кто в молодости не грешил, но ведь ты
скоро предстанешь перед Всевышним". Особенно
последователен был сосед, живший в доме напротив. Не
знаю, сколько ему было лет, но моего приближающегося к
столетнему рубежу деда он называл "сынок". Беседы о вере
начинал всегда одинаково. На мелком желтом песке рисовал
тростью прямоугольник, изображающий могилу, и пояснял:
"Все мы смертны, но подумай - вот положат тебя в могилу,
что ты скажешь тогда Аллаху?" А дед с прямотой
коммуниста, репрессированного, но не растерявшего
убеждений, отвечал: "Все на этом свете. И рай, и ад. Я
это знаю".
Обо всех своих родных я молюсь. Поминаю
бабушку мою Бадам-ханум, которая еще в младенчестве
моем, так уж сложилось, заменила мне мать. Именно
благодаря ей я знаю азербайджанский язык (все мужчины у
нас говорили по-русски). Бабушка была, наверное,
единственной мусульманкой в нашей семье, тайком от мужа
носила сахар в мечеть. А вместе с тем прятала у себя
тетрадку, в которую переписала когда-то стихи
"запрещенного" поэта Сергея Есенина. Куда бы она ни
входила, все окрашивалось радостью. Это началось с
момента ее рождения. Ее отец Сеид Ахундов - купец первой
гильдии - вложил все свои сбережения, все золото, что
было в семье, в покупку участка, объявленного
нефтеносным. Стали там копать, а нефти нет, и прадед был
на грани того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Но в тот
день, когда бабушка появилась на свет, ударил нефтяной
фонтан!
Она была заслуженным учителем, великой
труженицей, а вера в Бога у нее была естественной, как
дыхание. Впрочем, с дыханием как раз было не очень
хорошо. Из-за тяжелой бронхиальной астмы бабушка часто
задыхалась. Однажды после тяжелейшего приступа
рассказала мне, что видела во сне, что находится на краю
обрыва. Вот-вот упадет, но вдруг слышит в последний
момент голос: "А ты в Аллаха веруешь?" - то есть в Бога.
Что ответила бабушка? У армян есть выражение: "Пусть
твоя боль станет моей", а у мусульман, когда они
обращаются к Господу: "Да буду я Твоей жертвой", - это
еще от Авраама идет. Эти слова бабушка и произнесла,
стоя на краю.
И услышала: "Если веруешь, Он тебе
поможет". После этого она смогла отползти от пропасти.
Никогда не забуду, как вздыхала украдкой, повторяя чуть
слышно: "Язых Николай! Язых Николай!" Какого такого
Николая жалеет она, недоумевал я тогда, ведь "язых"
значит несчастный. Да не было в нашей родне и среди
близких никакого Николая, это я знал точно! А оказалось,
был. Так моя покойная бабушка Бадам-ханум сокрушалась,
жалея казненного русского Царя.
Отец моей мамы - Исрафил Ибрагимов - был
одним из руководителей подпольной большевистской
организации Закавказья, по заданию которой работал в
руководстве жандармского управления края. После
революции стал народным комиссаром, возглавившим в
республике борьбу с бандитизмом и контрреволюцией, и в
сорок лет, после страшных пыток и издевательств - ему
живому выкололи глаза и сожгли бороду, - был казнен,
сброшен в безвестный нефтяной колодец. Потом его,
правда, реабилитировали, назвали "рыцарем революции".
Его жена - моя бабушка по матери - Любовь Азимова,
уроженка Смоленской губернии, после ареста и гибели мужа
оказалась с тремя маленькими дочерьми на улице. Они
выжили, наверное, благодаря доброму ангелу семьи -
Евдокии, бабе Дуне. Я ее не застал, даже фотографии не
сохранилось этой простой русской женщины. Она бежала в
свое время в Баку, спасаясь от голода, и стала
помощницей в доме моего деда и няней его детей, по сути,
второй матерью. Когда же семья "врага народа" оказалась
выброшенной на улицу, пошла работать на производство.
Это спасло маму и ее сестер от неминуемой голодной
смерти, а уже после Евдокия нянчила их детей, но так и
не обзавелась собственной семьей... И если задуматься,
что есть Россия в моей жизни и судьбе, то, наряду со
многим и многим, объяснимым и не поддающимся объяснению,
это еще и баба Дуня. За нее, голубушку, в Церкви частицу
вынимают.
Отец еще мальчиком юнгой ходил на
сухогрузе в Иран и тем помогал семье хоть как-то
продержаться, пока не было отца и братьев, ушедших на
фронт. Позже стал кадровым офицером, затем инженером,
наделенным всевозможными талантами, ни один из которых
так и не смог реализовать. Он любил читать мне книги на
русском и привил любовь к литературе. Его старший брат
Алик тоже был одареннейшим человеком. Отправился
добровольцем на фронт, прибавив себе возраст, был
пленен, прошел ад фашистских концлагерей, откуда бежал и
сражался партизаном в Греции и Италии, после возвращения
на родину был сослан в Сибирь, где было еще страшнее,
чем в плену. Оттуда он тоже бежал, даже поступил в
медицинский институт, но был разоблачен. В возрасте
двадцати семи лет он умер на руках своей матери
глубоким, изможденным стариком.
***
Читать также по теме:
***
Но если говорить о том, через кого
Христос пришел в мою жизнь, то это, наверное, другой
брат отца - Ниджат. В нашей семье за необычайную доброту
и детскую наивность его называли Пьером Безуховым. Был
кадровым офицером, фронтовиком. Позже стал очень хорошим
врачом-кардиологом. Не очень хорошо говорил
по-азербайджански после многих лет жизни в Кисловодске,
где его почему-то называли Николаем Александровичем. Все
свое свободное время посвящал мне. И как он говорил о
Христе! У Горького я встретил в очерке о Льве Толстом
слова, что великий писатель о Христе говорил всегда без
энтузиазма, тускло, не любил Его. А мой дядя,
азербайджанец, отзывался о Сыне Божьем с очень большой
теплотой. Говорил: "Ты не представляешь, какая хорошая
вещь - христианство. Я тебе как врач скажу, что даже с
точки зрения медицины очень хорошо, когда человек
исповедуется и очищается от грехов". И рассказывал, что
врачи старой школы первым делом задавали пациенту
вопрос: "Вы никому ничего не должны?" - и советовали
долги вернуть. Только если это не помогало, приступали к
лечению. Дядя Ниджат не вступал ни в какую партию, был
убежденным антикоммунистом. Очень любил книгу Массарика,
президента Чехословакии и одного из лучших критиков
марксизма. Обещал, когда вырасту, дать ее почитать.
У нас вообще была прекрасная библиотека.
Еще прадед - надворный советник - был библиофилом. Эта
страсть передавалась потом у нас из поколения в
поколение. Среди книг помню прижизненное издание словаря
Даля, тома Брэма, Большую детскую энциклопедию -
дореволюционную, где я вычитывал, как делают шоколад,
что такое полиграфия и так далее. А вот Корана не было.
Я уже потом им обзавелся.
"Если не приму крещения - умру"
В Баку было две мечети на двухмиллионный
город, шиитская и суннитская. Имелись также две русские
церкви и одна армянская, две синагоги, одна для
европейских евреев, другая для горских. Рядом с одной из
мечетей я поселился во время преддипломной практики в
институте, когда снимал крохотную квартирку в верхней
части Баку. Для меня даже стены вокруг мечети были
святы, помню, ночью подходил к ним и целовал. Сердце
жаждало Бога. Заходил и внутрь этих стен, благо они
никогда не запираются по мусульманской традиции. У нас
даже говорят про бесшабашных людей, всегда готовых
принять других любителей развлечений: "У них дверь
никогда не закрывается, как в мечети". Заходил,
интересовался, как все устроено изнутри. Запомнилось
помещение, где особый человек готовит мертвых в
последний путь на мраморном ложе с углублением для тела.
Покойников обмывают, потом посыпают душистым розовым
тальком.
Но это только часть ритуала. В памяти
сцена, как в небольшом бакинском дворике, выметенном и
политом из шланга, сидят мужчины всех возрастов и
внимательно слушают муллу, который долго размеренным
речитативом читает на арабском языке суру из Корана.
Поразительно то, что никто из присутствующих вообще не
знает арабского! Несколько человек - откровенные
атеисты, не исключено, что им был и сам усопший. Но как
строги их позы, почтительно склонены головы! Заметно,
что люди сосредоточены. Это происходит, как мне кажется,
еще и оттого, что они стремятся уловить в убаюкивающем
речитативе чужой речи знакомые слова, а таковые, пусть
изредка, но все же встречаются. И это подспудное
стремление людей к хоть какому-то осмыслению
происходящего так понятно, так естественно. Вспоминаю
собственное изумление, когда друг шепнул мне, что мулла,
приглашенный на похороны его бабушки, вычитывал слова
молитв из небольшой записной книжки, в которой они были
записаны от руки кириллицей. Не исключено, что он и сам
не знал арабского. Но люди, которые не понимали
содержания читаемого им на чужом языке текста, тем не
менее, внимали ему в ненарушимом молчании, даже с неким
трепетом.
В какой-то момент я готов был стать
настоящим мусульманином. Помню даже, как переписал от
руки брошюру о том, как нужно совершать намаз. На рубеже
90-х приезжали миссионеры из Ирана, этнические
азербайджанцы. Многих обратили. А что касается меня...
намаза я так ни разу и не совершил. Бывал потом и в
Стамбуле в самых красивых минаретах из белого мрамора.
Но, знаете, ничто там не тронуло моего сердца. Я так
остро это ощутил, может быть, потому, что в детстве
любил бывать в армянском храме, знал, как тепло бывает
душе в христианской церкви. Мы, мальчишки, часто бегали
на Приморский бульвар. Баку расположен амфитеатром,
спускающимся к этой набережной, которая тянется на много
километров. Там были во множестве кафе, аттракционы,
летали чайки. А церковь была так расположена, что
миновать ее было трудно, и я любил там посидеть. Мне
нравились иконы с армянскими надписями, хотя я их не
понимал, очень любил запах ладана. Больше скажу, иногда
я покупал недорогую свечку, пристраивая ее в
подсвечнике, наполненном песком. Так приятно было их
возжигать, потом слушать церковную службу, где я тоже не
мог почти ничего разобрать, только отдельные армянские
слова были знакомы. Пели там женщины из Бакинского
оперного театра, который у нас звали Маиловским.
Этой армянской церкви больше нет... Как
и Баку моего детства, с его неповторимой культурой. Она
погибла. А я окончательно перебрался в Москву. В
каком-то смысле я коренной москвич, до меня три
поколения, еще с дореволюционных времен, жили поочередно
в двух столицах - России и Азербайджана. Оба они для
Ирзабековых - родные. И здесь уже я окончательно понял,
что без Христа мое существование бессмысленно. Однажды
вдруг сказал жене: "Если я не приму крещения, то умру".
Не знаю, почему вырвались эти слова. Как рождается в
человеке вера? Я долго ломал над этим голову, да и
спрашивают меня часто: "Как ты, совершенно светский
человек, пришел в православие?" Одна вещь несомненна -
человек не сам избирает Спасителя. Вы помните Его слова:
"Не вы Меня избрали, а Я вас избрал". Это в любом случае
всегда дар, причем абсолютно не по заслугам, не потому,
что ты хороший. Пятнадцать лет назад это случилось и со
мной. В христианстве я нашел то, чего вообще нигде не
мог найти - свободу. Свободу от самого большого страха
моей жизни, который меня мучил с детства, - страха
смерти.
"Я вернулся к вере предков"
После моего прихода в Церковь пресеклись
все прежние знакомства не только с азербайджанцами, но и
с бакинскими евреями. Они не поняли меня, плохо говорили
о Сыне Божием, а я этого не мог терпеть. Пришлось
сделать выбор. В будущем нам всем придется делать его не
раз. Ислам усиливается, и я бы приуныл... Ведь Спаситель
говорил, что, когда придет судить мир, не знает, найдет
ли веру на земле. Но еще Он сказал: "Не бойся, малое
стадо!" Я и не боюсь. Когда христианин погибает за веру
- это честь, о которой можно только мечтать.
Ко мне нередко подходят татары,
азербайджанцы, таджики, которые тянутся ко Христу.
Спрашивают: "А как ты пришел?" Я отвечаю. Нет, я не
ощущаю себя ренегатом, перебежчиком, прибившимся к
чужому. Я вернулся к вере предков, которые несколько
столетий были христианами. "Мы гылындж-мусульмане", -
говорила иногда бабушка. "Что это значит?" - спросил я
ее. "Гылындж" - значит меч, наши предки - албанцы - были
обращены в ислам силой оружия. В детстве, помню, я был
очень вспыльчивым, кровь такая. Но бабушка, успокаивая
меня, повторяла азербайджанскую поговорку: "Враг тебя -
камнем, а ты его - пловом". "Что за глупость", - думал
я, но, когда вырос, понял, что это ведь суть учения
Христа. Из каких времен дошел до нас этот совет? Человек
в азербайджанском звучит как "адам", что сразу же
возводит нас к самым истокам ветхозаветной истории.
Предатель же произносится как "хаин" - да-да, тот самый
Каин, совершивший самое первое и тяжкое предательство,
убийство единокровного брата. Чуждый человек - "хам",
что также не нуждается в особых комментариях.
Еще большее удивление вызывает то, что в
азербайджанском языке есть слово, обозначающее не просто
свет, а нетварный свет. Обычный свет, например, сияние
солнца называется "ишиг", а свет божественный - это "нур".
Отсюда фамилии Нуриев, Нуралиев. Соболезнуя близким
покойного, у нас говорят: "Пусть могила его наполнится
нетварным светом". То есть фактически желают встречи со
Христом. Я читал Коран, там близко этого нет. От древних
азербайджанских священников сохранился и другой обычай:
возлагать правую руку на голову, чтобы благословить,
передать свою удачливость. Холостые, например, просят,
чтобы их благословил друг, который удачно женился, нашел
хорошую, добрую девушку. Одноклассники просили меня
возложить руку, когда я выходил из кабинета экзаменатора
с пятеркой в зачетке. Это идет еще от апостолов. Именно
в Баку проповедовал и был распят ученик Господа
Варфоломей. Проходя через наши края, распространял слово
Божие апостол Фома, а первую церковь, "праматерь всех
церквей на Востоке", основал у нас в местечке Гис святой
Елисей. Он был рукоположен сводным братом Спасителя -
патриархом Иерусалимским Иаковом. Восемнадцать столетий
назад воссиял у нас свет Христовой веры.
Персы пытались вернуть нашу землю к
огнепоклонству, но после многих сражений сказали, что
пусть кто чему хочет, тому и поклоняется. А потом пришли
арабы... Албания была в ту эпоху процветающей страной,
имеющей высокоразвитую культуру, свой алфавит из 52
букв, и все это оказалось разрушено почти до основания,
стерто с лица земли. И здесь мы сталкиваемся с самым,
быть может, поразительным обстоятельством. Даже в России
многие слышали о Бабеке, видели фильм, о нем снятый с
огромным размахом. Это главный национальный герой
Азербайджана, все остальные с ним рядом не стоят. Ему
ставят памятники, его именем называют детей, о нем
слагают стихи и песни. И чем же он отличился? Тем, что
много лет боролся с арабскими завоевателями, разбил
множество их армий, имея сотни тысяч сторонников, прежде
чем его предали и выдали на казнь. Убивали героя
страшно: отрубили руки и ноги, затолкав их в распоротый
живот, а потом уже мертвого прибили ко кресту. "Крест
Бабека" - так называлось это место в течение столетий.
Почему ко кресту - понятно. Незадолго до смерти Бабек
крестился в православие, а схвачен был, когда пробирался
к своим единоверцам в Византию, чтобы собраться там с
силами.
Мне было 18 лет, когда я впервые узнал о
том, какую веру исповедовал Бабек, о том, что он носил
крестик под доспехами. Об этом рассказал мне писатель
Джалал Барбушат, он писал тогда книгу о Бабеке под
названием "Обнаженный меч", собирал материал о нем,
знакомился с источниками, в основном арабскими. Так что
представьте, вдумайтесь - главный герой Азербайджана был
православным христианином, погибшим в борьбе с людьми,
которые принесли нам ислам. Я говорил об этом с нашими
азербайджанскими учеными. Спрашивал: "Вы знаете это?"
"Конечно, знаем", - отвечают. "А почему народу не
говорите"? - "Ты что, нас убьют". И тогда я начал
понимать, почему меня всегда, с детства так сильно
тянуло в храм. Наша земля полита кровью бесчисленных
мучеников за веру, среди которых не могло не быть моих
предков. Именно они вымолили меня. Другого объяснения
нет. И когда слышу, что я предал азербайджанский народ
вместе с его верой, отвечаю: "Да нет, ребята, я домой к
себе пришел".
Василий Ирзабеков
Русская народная линия - 07.02.2013.
|
