Три антимусульманских сочинения
Полемические сочинения митрополита Антония Храповицкого
о заблуждениях исламского учения...
Содержание:
Ибрагим, старый татарский мулла, был
хороший знакомый псаломщику Ивану Федотовичу, который
умел прекрасно говорить по-татарски; они часто
рассуждали о вере и спорили, какая вера лучше -
татарская или русская.
Однажды после долгого спора Ибрагим сказал:
- Ты умный человек и если бы ты
согласился прочитать наш Коран, то наверно сделался бы
добрым магометанином.
- А я тебе хотел сказать, что ты очень
добрый человек, - отвечал псаломщик, - и если бы ты
узнал нашу веру, если бы хотя прочитал Новый Завет, то
полюбил бы христианство и постепенно убедился бы в его
правоте и принял бы крещение.
- Знаешь что, воскликнул мулла, дай мне
твой Новый Завет, а я тебе дам Коран. Назначим 40 дней
сроку, чтобы нам узнать новую книгу чужой веры, а до
того времени не будем говорить о вере ни слова и даже
видеться друг с другом не будем.
Как сказали, так и сделали. Иван
Федорович начал читать Коран, а Ибрагим Гасанов Новый
Завет. Хотелось им при встрече друг с другом поговорить,
но, помня свои зароки, они расходились молча; и только
на 40 день Ибрагим рано утром пришел к псаломщику с
книгой; щеки его горели и глаза блестели: он хотел
говорить о Евангелии и о Посланиях Апостольских, но
удержал себя и спросил псаломщика:
- Понравился ли тебе Коран?
- Многое понравилось, отвечал псаломщик,
но это я знал и раньше из христианских книг, которые
написаны до Магомета и из которых Магомет научился, как
проповедовать людям, что Бог велик и свят, что мы должны
в том полагать свою жизнь, чтобы слушаться воли Божией,
покоряться той участи, какую Он нам посылает, помогать
бедным и пр.; не правда ли, ты всё это читал в Новом
Завете?
- Читал, но ведь Магомет учил еще
многому, кроме того, что ты сказал. А всё, что Магомет
говорил сверх Нового Завета, мне не понравилось,-
отвечал псаломщик, - но, если я начну говорить об этом,
ты рассердишься, а лучше ты обрадуй меня, - расскажи,
что тебе понравилось в христианской вере.
- Мне почти всё понравилось, отвечал
мулла: я жалею, что раньше не читал ваше книги; ты
знаешь, я прямой человек и не люблю лукавить, как
другие, а потому хоть и тяжело мне признаться, но скажу
тебе, как доброму человеку по секрету от моих жен и
приятелей, что когда я читал слова Иисуса о прощении
врагов и любви к Богу, то я плакал от радости и целовал
книгу; а когда прочитал о подвигах Апостола Павла в
Деяниях, то дал себе слово больше некогда не проклинать
его, как делал раньше. Но всё-таки я не могу быть
христианином. Вот ты сказал, что Магомет ничего доброго
не прибавил к христианской вере, а я скажу: хотя много
доброе он убавил, но и прибавил одно доброе: лучше
сказать - исправил вашу веру в одном правиле. Он сказал,
что Бог один, а учите, что богов три: Отец, и Сын, и
Святой Дух.
Федотович замахал руками и воскликнул:
- Мулла, как тебе не стыдно клеветать на
нас! Пусть, - прибавил он спокойнее, - пусть такие
глупости говорят ваши невежды - торговцы, или те
хитрецы, которые, рассуждая о вере, не истины ищут, а
стараются обмануть простых людей, а ты ведь не напрасно
называешь себя прямым человеком; ну, скажи, где же ты
прочитал в Новом Завете о трех богах? Ведь Иисус Христос
прямо говорит: "Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя,
единого истинного Бога" (Ин. 17, 3).
- Так, так, - отвечал Ибрагим. - Апостол
Павел говорит: "Один Бог и Отец всех, Который над всеми,
и через всех, и во всех нас" (Еф. 4, 6). И много других
есть изречений в Новом Завете о единстве Божием, а
потому что другим изречениям выходит, что и Иисус есть
Бог, Святой Дух - Бог; значит три Бога?
- Поговорим об этих изречениях
подробнее, - сказал Федотович. - Я по крайней мере вижу,
что ты всё-таки читал мою книгу, а поэтому я успокоился.
Итак, ты согласен с тем, что в Евангелии Иисус Христос
признается Богом?
- Знаю, зачем ты меня об этом
спрашиваешь: прежде, со слов наших старых мулл, я
говорил, что в Евангелии Иисус не признает Себя Богом и
что это выдумали позднейшие христиане, начиная с
Апостола Павла. Теперь, прочитав Евангелие, я знаю, что
в нем изложена та же самая вера, которую проповедовал
Павел и которую вы содержите, потому что, если Иисус и
не сказал ни разу прямо: "Я Бог", то всё-таки давал всем
понять, что Он Бог, потому что говорит: "Я и Отец одно",
и когда его спросили: "Кто же Ты?", Он отвечал: "Из
начала Сущий" (Ин 8, 25), а затем прибавил: "Прежде
нежели был Авраам, Я есмь" (38).
- Ах, как мне радостно слышать слова
евангельские их твоих уст! - воскликнул снова псаломщик
Федотович на этот раз уже не с гневом, а с
удовольствием. - Как рад я, что ты больше не будешь
обвинять Апостола Павла и христиан в искажении
Евангелия.
- Напрасно радуешься, - ответил мулла, -
пока я думал, что учение о Троице выдумали христиане, я
не считал Евангелие учением многобожников, а теперь,
хотя полюбил твое Евангелие больше прежнего и прибавлю
потому что секрету - больше нашего Корана, но вижу, что
наравне с самыми святыми истинами о жизни нашей, оно
содержит учение о трех богах.
Псаломщик опять заволновался:
- Да ведь сам же ты привел слова Нового
Завета о единстве Божием.
- Да тем хуже, что Завет ваш сам себе
противоречит: сколько ни говори, что Бог един, но если у
Бога есть еще Сын, то будет два бога, а если есть еще
Дух Святой, Который не Отец и не Сын, то уже выйдет три
бога, а не один.
Когда мулла говорил эти слова, то к
говорящим подошел сгорбленный старичок-странник, одетый
очень бедно, в лаптях, в широкой шляпе, опираясь на
простую палку. Он поклонился сидевшим на бревнах
собеседникам и видимо готовился попросить у псаломщика
гостеприимства, но, услышав последние слова татарина, он
друг встрепенулся, вытянулся во весь свой рост и,
остановив рукою псаломщика, который хотел что-то
сказать, обратился к Ибрагиму с вопросом
- А ты Евангелие прочитал?
- Да, - сказал тот, - и Евангелие и
Послания.
- Слава Богу, вздохнул странник: уже за
одно это скажу тебе, что ты хороший человек.
- А ты, старик, какой человек? - спросил
мулла, удивляясь его смелости и не зная, сердиться ли
ему или смеяться: меня хорошим вся деревня называет, а
твою похвалу, пожалуй, назад возьми: тебе Федотович и
так даст кусок хлеба и ночлег.
- Да, я и голоден и спать хочу, - сказал
старик, - и человек самый худой, но Спаситель мой,
Христос, лучше всех, и для Его славы и для спасения
твоей души я буду не спать всю ночь и не есть сегодня и
завтра, если только ты согласишься один час поговорить
со мною о Пресвятой Троице.
Мулла с удивлением смотрел на этого
нищего, которого бледное лицо разгоралось, а глаза
устремлялись к небу.
- Зачем тебе голодать, - сказал он, -
вижу, что ты человек благочестивый, пойдем все трое ко
мне, подкрепимся пищей и послушаем тебя.
Когда они вошли в дом, то две жены муллы
с удивлением посматривали из-за занавески на вошедшего
нищего, - Федотовича они и раньше часто видели у своего
господина и ему не удивлялись. Однако, когда мулла
подошел к занавеске брать от них кушанье, то они молча
подавали ему всё так, как нужно для трех человек.
Приняв пищу вместе с гостями, мулла
обратился к гостю-старику:
- Дед, я догадался, о чем ты будешь
говорить мне, но я это слышал уже от его
сына-семинариста (он указал на псаломщика), ты наверно
скажешь, что Бог один, но в Нем три личности, и три эти
личности составляют одно, как в солнце свет и теплота
одно, или во рту человека дыхание и слово, а человек
один. Только мне эти сравнения показались пустыми: я сам
могу назвать тебе много вещей, которые состояли из
отдельных частей, а все части составляют одно; вот и
стол: у него четыре ножки и пятая - доска, а стол один;
в окошке четыре стекла, а окно одно; только это всё не к
делу.
- Отчего же не к делу? - закричал Иван
Федотович.
- Потому что - то вещи, а то живые
существа. Вот найди мне, чтоб две курицы составили одну
птицу, или три льва - одного зверя, или три человека -
одного. Это ты мне никогда не покажешь: всё будет три
человека, а не один, и богов у вас три, а не один.
- А если покажу? - тихо спросил старик.
- Если покажешь, воскликнул мулла, то я
обещаю быть христианином и крещусь! Только ты никогда
мне этого не покажешь, прибавил он торопливо и еще
громче, потому что услышал сердитый кашель за
занавесками.
- Никогда ты мне этого не покажешь и
христианином я не буду, а скорее тебя обращу в ислам, -
снова заговорил он громко, - пойдем продолжать нашу
беседу на улицу - сперва ты говори, а потом я, а здесь
пусть убирают со стола.
Федотович взялся за шапку и шепнул
мулле:
- Однако у тебя сердитые жены, уйдем от
них поскорее.
Усевшись по-прежнему на бревнах, мулла
засмеялся и сказал:
- Вот не могу научиться вашему терпению
к жене. Всякое непослушание или вмешательство в мой
разговор со стороны жен меня так сердит, что не будь
вас, я бы поучил их. Ваш Павел говорит, что муж и жена
одно тело, а я так себя чувствую, что как будто я -
свет, а они - темнота, я - тепло, а они - холод; где я,
там нет им места, а как они забирают место, так меня
теснят. Ну, как это может быть, чтобы два или три
существа стали одно? Отец, и Сын и Св. Дух - один, два,
три: три бога, а не один.
- Ты хорошо начал беседу, - сказал
старик, - и вот теперь будем говорить дальше.
- Ну, говори, буду слушать.
- Нет, - отвечал старик, - говори ты
сам, а я буду тебя спрашивать, чтобы не моя, а твоя душа
сказала истину. Скажи мне прежде: всегда ли ты одинаково
чувствуешь свою борьбу с женами за преобладание в доме;
это скажи прежде, а потом скажи: со всеми ли людьми ты
такую борьбу чувствуешь, как будто вы друг друга
вытесняете с места, или с некоторыми хуже чувствуешь, а
с некоторыми лучше?
Мулла немного помолчал, а потом ответил:
- Конечно, чувства мои к женам бывают
разные; когда рассердишься, то, кажется, на целом свете
нам тесно втроем; когда бываешь спокоен, то они мне не
мешают, ну, а ведь, особенной нужды в них я тоже не
чувствую - мне 65 лет, да им под 60 лет, нам не до
нежностей: прошло наше время.
- Пусть будет так, - сказал странник. -
Теперь скажи мне, не чувствуешь ли ты иногда нужду в
том, чтобы жены были близко от тебя, не для
удовольствий, а для сердечной беседы, особенно, когда на
долгое время уйдешь от них?
- Ну, конечно, иногда и соскучусь по
своим старухам, - отвечал Ибрагим, - только мы ведь
хотели говорить о Боге, а не о женах.
- Дойдем и до Бога, - был ответ
странника, и лицо его озарилось кроткой улыбкой, - скажи
мне еще, мулла, кого ты любишь кроме жен? Есть у тебя
дети?
- Есть милый сын мой, добрый шакирд в
Казани и красавец какой! Ах, как мне скучно бывает, если
долго не вижу его; теперь ожидаю его к себе со дня на
день. Он такой ласковый мальчик и, хотя гораздо ученее
меня, но всё не хочет обидеть старика своим
превосходством и спрашивает моих объяснений, а того не
понимает, глупый мальчик, что я сам вижу, насколько он
умней меня, и радуюсь этому, а еще больше радуюсь, что
вижу его смирение и желание уступить мне. Была у меня
еще дочка, да умерла бедная.
- Скажи теперь, добрый мулла, -
продолжал старик свои вопросы, - для сына и для тебя
везде довольно места и вы не мешаете друг другу, как
мешают тебе жены?
Лицо муллы озарилось блаженной улыбкой
и, когда он начинал говорить о своем любимце, то так
увлекался, что забывал главную цель беседы со
странником.
- Что ты говоришь мне! - воскликнул он.
- Да если бы мы были среди моря на маленьком камне, то
нам было бы не тесно: мы бы и там уступали место друг
другу и каждый из нас готов бы броситься в воду, чтобы
спасся другой.
- Видишь, мулла, - сказал странник, - не
всегда и не все люди мешают друг другу. Не расскажешь ли
ты нам, бывают ли такие минуты, когда и с женами ты так
же дружен бываешь, как с сыном?
Мулла продолжал говорить уже как бы не
для странника, а самому себе, отдаваясь голосу своего
сердца.
- О, да, только это бывает во время
общей грусти, когда мы вспоминаем о нашей бедной Фатиме.
Это была такая добрая, кроткая душа, что обе жены мои
любили ее одинаково; так любили ее, что и Соломон Царь
не мог бы отгадать, кто их двух жен была ее матерью.
Добрая душа умершей дочери только о том и старалась,
чтобы в доме был мир, и когда мы ладили, она прыгает от
радости, точно ей сто рублей подарили.
- Еще будь добр, скажи мне, когда ты сам
бываешь ближе к истине: тогда ли, когда ссоришься с
женами за преобладание в доме, или вспоминаешь с ними о
дочери?
- Ну, что и спрашивать об этом, -
засмеялся Ибрагим, - в ссорах нет ничего хорошего, а
одна только глупость, когда мы говорим с женами о Фатиме
и поплачем с ними, то я вижу, что я и не злой человек и
они добрые бабы, а потом, смотришь, опять шайтан пройдет
и спутает нам головы и мы мучаем друг друга бранью точно
забываем, что это глупо и жестоко. А когда снова
вспомним Фатиму, то я по лицам старух читаю их мысли; да
и сам думаю о том же, думаю: "Вот кабы всегда на душе у
нас так было, то и за деньги не стали бы браниться и
ссориться: мир и любовь дороже золота". Да, наша добрая
Фатима, Бог лишил нас твоего присутствия, но мы когда
говорим о тебе, то у нас трех бывает как бы одна душа,
потому что всё злое уходит от нас, а остается только
доброе; мы даже чувствуем все трое, о чем каждый из нас
думает; нам даже иногда кажется, что и Фатима сидит
среди нас и улыбается нашему единодушию.
Странник взял муллу за руки и сказал:
- Мулла, ты больше не скажешь, что
невозможно двум или трем существам стать одним! Не твои
ли были сейчас слова, что одна душа и одни мысли бывают
у вас всех трех?"
Мулла встрепенулся:
- Ты поймал меня на словах, хитрый
старик! - воскликнул он, но без гнева, а, напротив, с
радостью. Потом он опустил голову и заговорил медленно.
- Да, я узнал что-то новое и от тебя, и от самого себя;
ты умный и хороший человек. Скажи только мне сам
потолковее, что следует их моих признаний.
- Изволь, - кротко и радостно заговорил
странник. - Из твоих признаний выходит, что люди потому
только не могут верить в то, что три Лица Святой Троицы
составляют одно Божественное существо, потому только,
говорю, что они, враждуя друг с другом, думают, будто
всякий человек или вообще всякое живое существо противно
другому и мешает ему, так что не может один и другой
быть одним существом. Выходит дальше, что это враждебное
чувство противоположности, это борьба людей слабеет,
когда они не поддаются шайтану, который ссорит людей и
мутит их разум. Тогда они чувствуют любовь друг к другу
и радуются взаимной близости своей так, что им не тесно,
а радостно бывает вместе, а когда хотя бы один такой
любящий человек освободится от тела, и только чистый дух
его останется в памяти и в сердце людей, то вместе с
грустью о видимой разлуке с ним близкие люди чувствуют,
однако, и близость к себе умершего, и взаимную друг с
другом привязанность так сильно, как будто бы у них одна
душа. А я тебе прибавлю вот что: Отец никогда не
ссорится с Сыном и Св. Духом, и никогда не разномыслят,
и шайтан не может путать Их ум, и они никогда не
разлучаются друг с другом. Теперь скажи: если даже для
нас, грешных людей, бывают такие минуты просветления,
когда всякая рознь исчезает между нами, то не больше ли
еще сознают всегда Свое единство Отец, и Сын, и Святый
Дух? И если ты и родные твои в самые разумные часы твоей
жизни чувствуете единство души, то зачем называешь
ложным наше учение, что Отец, и Сын, и Дух Святой один
Бог, а не три бога?
Слушая эти новые для себя слова, мулла
широко открыл глаза и даже рот от изумления; долго не
мог он ничего говорить и тер свой лоб рукой.
- Постой, еще одно слово, - заговорил он
наконец, - ведь по-твоему выходит, что не только Бог
может быть один и в то же время троичен, но, и мы, люди,
можем быть такими, а ведь всё-таки мы все не одно. Пусть
мне иногда кажется, что душа моя сливается с другими,
кого я люблю, но, ведь, я не всех люблю, да и те, кого я
люблю, всё-таки остаются отдельными существами.
- Друг мой! - сказал в ответ старик, всё
смягчая свой голос. - Ведь ты сам сказал, что твое
единство с другими ты чувствуешь не тогда, когда
заблуждаешься, а, напротив, когда бываешь настоящим
разумным человеком. Если это с тобой бывает не часто, а
с другими почти никогда, то разве этим мы измеряем
истину? Ведь все люди постоянно грешат, а всё-таки мы
оба с тобой скажем, что грешить неразумно, что
справедлива только добродетель, хотя и редко встретишь
ее на земле.
- Хорошие слова ты говоришь, - задумчиво
прервал его речь Ибрагим, - но трудно поверить мне,
чтобы душа моя могла сродниться со всеми людьми, даже с
врагами.
Тут в разговор вмешался псаломщик:
- А разве тебе не понравилось учение
Иисуса Христа, что ближний наш есть не только всякий наш
родственник, или друг, но и всякий вообще человек?
- О, конечно, понравилось, особенно
полюбилась мне притча Иисуса о Милосердном Самарянине:
увидел самарянин врага своего еврея, брошенного
разбойниками чуть живым, мимо которого проходили свои
люди и брезговали, чтобы остановиться и помочь ему;
увидел это самарянин, слез с осла своего и обмыл раны
больного, положил его на осла и привез в город в
гостиницу, а сам шел пешком. Да этот самарянин был
родной для всех. И я согласился признать, что чем лучше
и умнее человек, тем больше он людей считает себе
друзьями, а самый лучший тот, кто всех любит и никого не
считает врагом.
- И еще более родным для всех может быть
человек, - продолжал речь странник, - если он отдает
себя на служение Христу, тогда у него своих собственных
интересов вовсе нет и ничем его нельзя рассердить и
вступить в борьбу за себя с другими. Тогда его душа
связана с душами ближних и он чувствует их скорби и их
грехи, как бы свои собственные. Помнишь, как восклицал
Павел Апостол в послании к Галатам: "Дети мои, для
которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится
в вас Христос!" (Гал. 4, 19) и в другом месте он
радуется доблестям христиан, как бы своим собственным:
"Итак, братия мои возлюбленные и вожделенные, радость и
венец мой, стойте так в Господе, возлюбленные" (Флп. 4,
1); а вот его чувства к слушателям его проповеди: "Уста
наша отверсты к вам, Коринфяне, сердце наше расширено.
Вам не тесно в нас" (2 Кор. 6, 11–12). Такие чувства у
святого Апостола к чужим для него людям, а может ли
иметь лучшее чувство даже мать к своему ребенку?
- Но ведь это одни чувства, - возразил
Ибрагим. - Впрочем, опять скажу: Павел великий, святой
человек; наши бранят его, потому что не знают. Но ведь
Павел и все добрые и злые люди всё-таки отдельно жили,
каждый в своем теле, как и мы живем теперь отдельно.
- Да, - отвечал странник, - по-видимому,
пока отдельно, потому что мы ограничены телом, но от
тела освобождаются люди после смерти, а по воскресении
они приобретают такие тела, как Христос воскресший: для
этих тел нет препятствий, и в пространстве, потому что
они быстро переносятся с места на место, ни в какой иной
преграде, потому что они проходят и через стену и через
воздух, как сказано в Евангелии.
- Итак, по-твоему, выходит, - заговорил
снова мулла, - что, когда люди освободятся от тела и от
всякого греха, то они будут одним человеком, оставаясь
всё-таки отдельными личностями? Вот найди мне такое
изречение в Священном Писании, тогда я поверю, что и
учение о Троице ты правильно мне изъяснил.
- На это уже я сумею ответить, -
воскликнул радостно псаломщик, тоже с удивлением
слушавший странника. - Апостол Павел повествует, как
обращавшиеся ко Христу, дотоле враждебные между собой,
греки и иудеи, стали все вместе одним человеком. Вот что
говорит он о Спасителе: "Он - есть мир наш, соделавший
из обоих одно... и далее: дабы из двух создать в Себе
самом одного нового человека, устрояя мир" (Еф. 2,
14–16). То-то я прежде всё читал у отцов церкви и не
понимал: они постоянно говорят, что естество человеков
одно, как и естество Св. Троицы, а только единство наше
ослаблено грехами людей и восстановляется искуплением
Иисуса Христа... Да, да, - прибавил Федотович, как бы
вспомнив что-то, - св. Григорий Нисский даже так
говорит: ты спрашиваешь меня, как может быть Отец, и
Сын, и Святой Дух не тремя богами, а одним Богом, если
люди, например, Петр, Павел и Иоанн, всё-таки составляют
не одного человека, а трех человек. На это отвечаю, -
продолжает св. Григорий, что это выражение - "трех
человек" - неправильное, человечество одно, а различны
только личности. Так в человечестве, которое ограничено,
тесно и греховно, а в Божестве, где все Лица святы,
бестелесны и неограничены, нет никакого разделения, "но
один воистину Бог наш".
- Да, приблизительно так, - прибавил
странник. - Ты приводишь по памяти слова св. Григория из
послания его к Авлалию.
Лицо муллы горело и радостью, и борьбой;
он сказал, задыхаясь от волнения:
- Я не знаю св. Григория - приведи мне
такие слова Иисуса, из которых я бы увидел, что любовь и
разум среди людей должны восторжествовать с такой силой,
что они будут одно в своем множестве; тогда я уверую во
Св. Троицу и буду христианином.
Говоря так, Ибрагим вскочил на ноги и
воскликнул:
- О, тогда я пойму, почему христиане так
дорожат своей Троицей! Я пойму, что верить в единство
Отца и Сына нужно для того, чтобы не поддаваться нашему
общему разделению на земле, а ожидать лучшей жизни,
потому что, уже если в Боге истинном существует
множественность в единстве, то нам ли сомневаться в том,
что и наше разделение может кончиться, и мы подобно
триединому Богу, будем едино, как Он! Найди мне такие
слова в Евангелии или в Новом Завете, воскликнул он
снова, и я буду дорожить учением о вашей Троице больше
всех прочих слов Иисуса.
- Вот эти слова, - торжественно сказал
Иван Федотович, раскрывая Новый Завет, возвращенный ему
сегодня муллой. - Слушай, какой молитвой заключил Иисус
Христос Свои прощальные наставления ученикам: "Не о них
же только молю, но и о верующих в Меня по слову их: да
будут все едино: как Ты, отче и Я в Тебе, так и они да
будут в Нас едино; да уверует мир, что Ты послал Меня".
Федотович начал важным и торжественным
голосом, но при словах да уверует мир, голос у него
оборвался от умиленных слез и он, плача, продолжал
читать: "Да будут едино, как Мы едино. Я в них и Ты во
Мне, да будут совершены по едино и да познает мир, что
Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня" (Ин.
17, 21–24).
Федотович вдруг бросился на шею
Ибрагиму:
- Брат! - воскликнул он. - Не отвергай
твоего Спасителя! Ты дал уже слово быть Его учеником,
если услышишь эти слова.
Глаза Ибрагима были орошены слезами:
- Но мой сын, мои жены! - воскликнул он,
закрывая лицо руками.
Вдруг он почувствовал, что кто-то нежно
прикасается к его рукам, покрывая их поцелуями.
- Твой сын давно в душе христианин, -
услышал он, - и молится, чтобы ты позволил ему
креститься и вместе бы крестился с ним.
Не веря своим ушам, мулла отдернул руки
от лица и увидел сына, стоявшего перед ним на коленях.
Он привлек его в свои объятия и целовал юношу в лоб и в
глаза; потом возвел очи свои к небу и сказал:
- О, милосердый Иисус Христос, Спаситель
наш! Теперь, хотя бы и смертью нам грозили! Пусть мои
бедные жены оставят меня, но я не отступлю от Господа
Иисуса Христа.
- Господин наш, - сказали обе жены его,
- мы слушали всю беседу твою с этими добрыми людьми и
хотя не всё поняли, что слышали, но видели, что они тебе
сказали слово Божие. Твоя вера будет и наша вера; в
христианском законе не бывает двух жен, но мы будем тебе
сестрами и слугами, только не оставляй нас ты и сын
твой.
Мулла плакал от радости и в первый раз в
жизни совершил на себе крестное знамение.
- Будь нашим крестным отцом, - говорил
он Ивану Федотовичу, пожимая его руку, - а тебе, святой
человек, - обратился он к страннику, - позволь
поклониться до земли по христианскому обычаю.
К удивлению муллы, странника уже не было
среди них; сначала мулла подумал, что старик на время
отошел от них и попросил псаломщика привести его
вечером, но вечером пришел Иван Федотович с вестью, что
не мог найти странника. Так и не узнали, что это был за
человек.
Разрешить такой вопрос весьма важно для
проповедников нашей веры магометанам и христианам
инородцам, потому что магометанские лжеучители
пользуются общепринятым учением о превосходстве
единобожия, чтобы глумится над нашим учением о Пресвятой
Троице. Они сперва представляются, будто считают нас
требожниками, но когда мы им объясним, что исповедуем
Единого Бога, но Троичного в Лицах, то они отвечают так:
"Если христианское учение об Едином Боге Троичном в
Лицах выше учения о многих богах, то учение ислама о
едином боге в едином лице еще выше христианского, потому
что у нас уже полное, совершенное единобожие, а у вас не
полное".
Что отвечать им? Вот это я и желал бы
разъяснить деятелям христианской миссии, а они путсь
обдумают, как излагать эти соображения понятным языком
для татар и прочих инородцев, крещеных и некрещеных.
Согласитесь с тем, что единобожие не
потому лучше многобожия, чтобы единица была лучше
всякого другого количества. Например, о человеке Господь
сказал до его падения: "Не добро быти человеку одному,
сотворим ему помощника" (Быт. 2, 18). Также и ангелов
Бог создал многих, а не одного. Почему же, если ангелам
и человекам лучше быть многим, а не одному, то все-таки
Богу надо быть единому, а не многим богам? Вот
магометане хулят евангельское учение о Боге Триедином,
как будто бы нарушающее древнеиудейскую истину
единобожия, но и иудейское единобожие ценило себя иначе,
чем желали бы того магометане, оно не находило себе
ущерба в том, что и людей называло иногда богами: "Вы
боги и сыновья Всевышнего вси" (Пс. 81, 6).
Далее, магометане говорят, будто и
Христос Спаситель никогда не говорил о Своем Божестве,
будто учение о Триедином Боге ему чуждо, а измышлено
позднейшими христианами: Сам же Господь наш учил будто
бы такому же безусловному единобожию, как Магомет. Но на
самом деле Иисус Христос не только о Триединстве Божием
учил, но и о том, что люди будут причастниками Божества.
Он повторял и приведенные слова 81-ого псалма, и говорил
ученикам Своим, что они сподобятся получить на небе 12
престолов и будут судить 12 колен израилевых. - "Вам же,
пребывшим со Мною в напастях, - говорил Он, - Я завещаю
Царство, как завещал Мне его Отец".- Расставаясь со
Своими учениками в ночь предания, Господь молился, чтобы
они. а также уверовавшие их ради в Него, соединились
воедино с Богом Отцом и Сыном в будущей жизни: "Да и тии
в Нас едино будут". (Ин. 27).
Итак, по слову Господню, святые
принимают участие в Божественном управлении миром и в
суде над ним. Ту же мысль высказывает Спаситель в притче
о потерянной драхме и о заблудшей овце, об обретении
которой Бог радуется на небе вместе со святыми ангелами.
"Тем хуже для христианства, - пожалуй,
скажут на это магометане; - раньше мы думали, что
многобожие ввели у вас ученики Иисуса, а вы убеждаете
нас в том, что оно не чуждо и Евангелия. Какая же
разница между вашими ангелами или святыми людьми
сравнительно с греческими или римскими второстепенными
богами, которые тоже ведь все зависели от Юпитера и ему
уступали?"
Этого вопроса мы только и ждем от них:
он всего лучше облегчает для нас дальнейшее разъяснение.
- Есть большая разница, - ответим мы им:
- и сущность ее даже не в том заключается, что Бог наш
есть Творец и Вседержитель мира ангельского и
человеческого, а боги языческие имеют особое
происхождение, не от Юпитера. Нет, противоположность
христианского единобожия с многобожием языческим, а
равно и с учением магометанским и новоиудейским в том
заключается, что у нас и Три Лица Единого Божества, и
прочие высшие существа, принимающие участие в нашей
жизни, то есть святые ангелы и обоженные человеки, все
исполнены единым духом, единым началом. Живя в Боге,
святом и благом, они все одно мыслят, одного желают,
одного и того же отвращаются. Если в лучшие времена
церковной жизни у христиан, даже во время их земного
пребывания, "было одно сердце и одна душа", как
свидетельствует Книга Деяний, то можно ли сомневаться в
исполнении молитвы Господа для жизни будущей: "Да будут
совершени во едино; да будут едино, якоже и Мы едино
есмы". Нечестие языческого многобожия в том и состояло,
что все земные человеческие стремления, страсти и
преступления имели в воображении язычников своих
покровителей на небе, а главный бог, хотя и властвовал
над последними, но тоже подвергался различным переменам
в своей душе: то был праведен и милостив, то, напротив,
мстителен, развратен, завистлив, лжив и коварен.
Вот почему для язычника добродетель
никогда не может казаться безусловно обязательною,
безусловно святою и превосходящею все земные блага.
Правда, за отступление от нея одни боги его наказывают,
но другие защищают; делая добро, человек угождает одному
богу, но делая зло, бывает приятен другому, да и главный
бог попускает и злым, своекорыстным желаниям своего
любимца, лишь бы он ему угождал жертвоприношениями и
другими внешними средствами.
Напротив того, христианин, хотя и
призывает в молитве то единого Бога, в трех лицах
познаваемого, то обращается к Отцу Небесному, или к Сыну
Божию, то к Святому Духу, то молит о заступлении
Пресвятую Богородицу, то ангелов и святых: но он знает,
что об одном и том же только может он просить всех своих
небесных покровителей, одному и тому же радуется и
покровительствует Небо, на одно и то же гневается.
"Отче, согреших на Небо и пред Тобою", - так взывает
кающийся грешник по научению Христовой притчи.
Правда, есть и в мире невидимом
отступления и вражда падших ангелов против Бога и святых
Его и борьба их против спасения людей: но тщетно стал бы
грешник надеяться на покровительство демонов в своих
злоумышлениях. Наша вера учит, что они связаны
Божественным вседержительством, и если Бог попускает
злым духам и злым людям развращать и соблазнять, то лишь
для того, чтобы научить легкомысленных христиан тому, в
какие тяжкие беды впадают они, допустив небрежение о
своей душе. Погибает же каждый по своей злой воле. Но
Господь не дозволяет демонам оказывать самостоятельное
покровительство грешнику, ни брать его под свою защиту,
а Сам руководит обстоятельствами жизни всех живых
существ, так что без Его святой воли даже один волос не
падет с головы человека, доброго ли, злого ли. Так вот в
чем превосходство единобожия над многобожием. Где много
богов, там много начал жизни, и добрых, и злых: хочет
быть человек прелюбодеем - ему покровитель Венера; хочет
быть разбойником - ему покровитель Марс; хочет, забыв
добродетель, предаться одной наживе, - ему покровитель
Меркурий. Где нет христианского единобожия, там не может
быть и царственного положения в жизни единой добродетели
- того, что "едино есть на потребу". Христианское учение
о Боге Триедином, об ангелах и святых не ослабляет, а
укрепляет царственное значение добродетели, потому что,
по нашему учению, все ей сорадуется, и от нее не
отступает все небо, все высшие существа, проникнутые
Божественной жизнью.
Так ли в вере новоиудейской и
магометанской? Правда, они как будто бы в единого бога
веруют: "Един бог, - говорят магометане, - и нет у него
ни жены, ни ребенка", - прибавляют они, надеясь тем
укорить нас. "А если не един?" скажем им мы. Что же это
за единство, если по новоиудейскому учению божество в
одни часы дня милостиво, в другие гневно; иногда оно
спит, иногда забавляется с крокодилом, как с комнатною
кошкою. Иногда оно так настроено, что проси чего хочешь
- все получишь, а иногда - лучше не подступайся. А
магометане далеко ли ушли от такого суеверия? Их
божество тоже подчиняется судьбе, оно бессильно
переменить ее решение, и потому несчастные "правоверные"
могут только прославлять его мнимые совершенства, но не
просить себе чего-либо: все уже решено заранее - кому
быть добрым и кому злым, так что тщетны были бы все
молитвы о благодатной помощи Божией для победы в них
доброго начала над злым. Самая близость к их божеству,
плененному судьбою, обусловливается не добродетелью и
чистотой человека, а только покорностью и иными
способами богоугождения. Магомет был прелюбодей, отбивал
чужих жен, сам явно нарушал и даже изменял закон, данный
ему якобы от Аллаха, и все это не помешало ему быть в
глазах последнего выше всех святых пророков: Авраама,
Иосифа, Моисея и даже безгрешного Иисуса, Который живым
вознесся на небо, как веруют и магометане.
При всем том многоженный Магомет был
настолько любезнее всех божеству, что для угождения его
блудным страстям Аллах изменял в Коране свои
постановления о числе жен, дозволенных пророку, да и
вообще допускал так называемые "отмены" своих
постановлений.
Какое же единство божества имеют
новоиудеи и магометане? Лучше бы они почитали многих
самостоятельных богов, но верных одному началу святости
и добродетели, чем чтить единое божеское существо, но
изменяющееся в своем настроении, в своем внутреннем
содержании. Судите сами, разве при почитании такого
пристрастного, непостоянного божества возможно для людей
следование святой добродетели? Разве могут там являться
люди, которые бы с неуклонным постоянством поборали бы в
себе страсти; которые бы одной добродетели усваивали
высшую ценность, когда того не может выполнить их бог,
требующий больше раболепства, чем святости, и при том
существенно различный в разное время? У них нет зараз
многих богов, как у древних греков и римлян, но все-таки
у них нет и единобожия, но переменный бог, как римский
Юпитер, за которого нельзя было поручиться сегодня, что
с ним сделается завтра.
Истинное единобожие есть только у
христиан; только у них хранится такое учение о Боге,
которое и в земную жизнь человека вносит единство
служения одной добродетели, и в жизни будущей обещает
друзьям Божиим соединение и единство с Божеством, когда
все спасенные, согласно слову ап. Павла, станут единым
новым человеком, в котором сотворят себе обитель Отец,
Сын и Дух Святой - Единый Истинный Бог, "да вси едино
будут", как сказал Христос Спаситель.
Такой вопрос нужно разрешить нам, сынам
маловерующей современности, в виду частных возражений
против Божества Христова, основанных на том, будто Сам
Спаситель никогда не называл Себя Богом. Особенно
искусно разработаны эти возражения магометанами,
которые, к стыду нашему, оказываются нередко лучшими
знатоками нашей Библии, чем мы сами.
***
Примечание МС.
Это не совсем так. Иисус Христос указывал на Свою
божественность и именовал Себя Богом, вот свидетельство
того, что Его
понимали именно так: "Иудеи сказали Ему в ответ: не за
доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за
богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь
Себя Богом" (Ин.10:33).
Иисус Христос исповедовал Свою
Божественность при многих на суде: "Тогда сказали Ему: кто же Ты? Иисус
сказал им: от начала Сущий, как и говорю вам" (Ин.8:25).
Он назвал Себя именем, под которым
впервые открылся Бог Моисею: "И сказал Моисей Богу: вот, я приду к
сынам Израилевым и скажу им: Бог отцов ваших послал меня
к вам. А они скажут мне: как Ему имя? Что сказать мне
им? Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий. И сказал: так скажи
сынам Израилевым: Сущий [Иегова] послал меня к вам"
(Исх. 3:13-15).
То, что Христос произнес о Себе именно
прямое и сакральное имя Бога, свидетельствует реакция
людей, пришедших Его арестовывать: "И когда сказал им: это Я,
они отступили
назад и пали на землю" (Ин.18:6).
Вот косвенные, но очень яркие и
бесспорные исповедания Иисуса Христа Себя Богом:
"Авраам, отец ваш, рад был
увидеть день Мой; и увидел и возрадовался. На это
сказали Ему Иудеи: Тебе нет еще пятидесяти лет, - и Ты
видел Авраама? Иисус сказал им: истинно, истинно говорю
вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь" (Ин. 8:56-58
).
"Он же сказал им: Я видел сатану,
спадшего с неба, как молнию..." (Лк.10:18)
Не один из пророков не мог так сказать,
ибо падение сатаны мог видеть только Бог.
"Иисус говорит ему: ты сказал; даже
сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего
одесную силы и грядущего на облаках небесных"
(Мф.26:64).
Сидеть по правую сторону Бога может
только Сын Божий!
***
 Те из нас, христиан, которые читали
Евангелие, спешат приводить изречения, по которым видно,
что Господь требовал веры в Себя, одобрял исповедание
Себя Сыном Божиим, Сам Себя так именовал и говорил о
Своем единосущии со Отцем. Однако возражатели мало
убеждаются этими изречениями Евангелия: магометане
находят в них лишь указание на сверхчеловеческое
достоинство Иисуса Христа, но не на Божественное, а
рационалисты понимают их в пантеистическом смысле, в
коем эти изречение применимы, по их мнению, ко всякому
человеку, повинующемуся воле Божией. Опровергнуть этих
последних легче, нежели магометан; достаточно им
прочитать те слова Христовы, в которых Он открывает Свое
исключительное отношение к Отцу, несвойственное прочим
людям, и затем раскрыть совершенную несродность
пантеистических представлений вероучению библейскому -
ветхозаветному и Христову, всецело проникнутым личными
отношениями между Богом и человеком.
Гораздо труднее удовлетворить
требованиям магометан, которых семитическая культура
научила довольно близко усваивать некоторые евангельские
истины, но в тоже время и внесла в последние весьма
последовательно проведенное искажение. Магометанство
учить, будто Иисус, зачатый чрезвычайным образом от
праведной жены, богатый Духом Божиим, даже Сам бывший
Духом Божиим, и святейшим человеком, принес на землю
учение небесное; но после его вознесения на небо (в
которое магометане веруют, отвергая, однако, и
воскресение Христово, и распятие, и смерть), ученики
Его, особенно же, ненавистный для них апостол Павел,
исказили Иисусово учение, а история Его жизни,
изложенная в святой книге - Евангелии, после
неоднократного будто бы искажения этой книги,
представляется людьми в весьма ложном свете.
Подобным представлением дела лукавые
руководители магометан достигают сразу двух целей. Они
не препятствуют своим последователям одобрять
пленительные истины евангельского учение и таким образом
не понуждают их идти против явной истины, но с другой
стороны заграждают им путь к решительному следованию ей,
через присоединение себя к христианскому обществу,
объявляя подлинное учение Иисуса - Пророка утраченным
христианами, но восстановленным и усовершенным от Бога
через Магомета.
Так как христиане, споря с
последователями Магомета о преимуществе Своего Учителя
перед последним, ссылаются на Божественное достоинство
Христа, то магометане и стараются дать нам решительный
отпор и в этой истине, и в самом убеждении нашем о
неповрежденности Христова учения, - указывая на то, что
Сам Иисус никогда Себя не называл Богом, а что догмат
этот вымышлен Его учениками. Возражение это интересно
опровергнуть не только для тех из нас, которым
приходится встречаться с магометанами, но и для всех
сознательно верующих христиан, потому что нечестивые
слова тех обрезанных, увы часто произносятся и
крещенными, но неверующими или маловерующими сынами
европейской культуры. Эти последние без всяких оснований
любят выделить евангелие из всей цельности Нового
Завета, хотя весь Новый Завет написан также апостолами.
Истинной причиной такого разделения служит, конечно,
невежество. Евангелие мы кое-как помним по школьным
урокам и по чтениям на литургии, а Апостола большинство
никогда не читало и в церкви не слушает, потому что не
понимает. Поэтому изречения Деяний, Посланий и
Апокалипсиса для большинства современных полу-христиан
являются совершенно новыми и чуждыми их духовного строя
словами. Но и это не всё еще. Протестантский характер
нашего семейного и школьного воспитания приучил
современного интеллигента выделять личность Иисуса
Христа не только из жизни Его Церкви, не только из
Посланий Его учеников, но даже из самых Евангельских
сказаний, так что вышеприведенная магометанская точка
зрения на христианство, нашим интеллигентам так же не
чужда, как и выработанное в учении Л. Толстого отделение
речей Христовых от описания событий Его жизни
евангелистами. Таким образом, вопрос поставленный нами в
заглавии статьи, встречает почти одинаковое к себе
отношение и у магометан и у толстовцев. Не очень многим
разнится отношение к нему и прочей европейской
интеллигентной толпы.
Соблазнительный характер этого вопроса
усиливается в современном сознании, опять-таки благодаря
влиянию западных учений на наше школьное обучение вере.
И вот, с разрушения этих-то западных взглядов на
христианство и должно начать разрешение указанного
недоумения о Божестве Христовом. Конечно, бесспорно, что
истина эта есть одна из драгоценнейших и святейших истин
христианства, которое перестало бы быть христианством,
если бы утратило спасительную веру в эту истину. Но, с
другой стороны протестантское учение о спасающей вере,
именно о спасающей вере в Божество Иисуса Христа, при
беспечном отношении к Его заповедям, освещает историю
евангельскую весьма односторонне. Если всё наше
спасение, принесенное на землю Иисусом Христом, сводится
к тому, чтобы только уверовать в Его Божество, то,
конечно, эта последняя истина и должна бы быть главным
предметом Его проповеди. И, действительно, все
протестантские истолковательные руководства по Евангелию
и переводы с этих руководств, служащие учебниками в
наших духовных школах, направляют к этой истине
изъяснение всех речей Спасителя, не обращая обыкновенно
внимания на их прямой нравственный смысл. Выходит, что
Господь Иисус Христос в каждом слове Своем должен был
указывать на Свое Божество, - в этом заключалась вся
цель Его проповеди; этою истиною исчерпывается всё
христианство.
И вдруг нам говорят, что прямо и ясно
Господь нигде Себя Богом не называет; однажды Он
говорил, что Отец болий Его, а в другой раз называет
Отца Своим Богом и Богом Своих последователей. Если
учение о Божестве Христовом есть единственная цель Его
проповеди, то чем объяснить, что Он прямо не высказал
того, что составляет всю сущность Его дела на земле?
Теперь нам понятна и острота этого недоумения и нужда в
его разъяснении.
Свойственен ли православным учителям
такой взгляд на евангельское учение, как на
распространение одного лишь догмата о Божестве
Христовом? Конечно, св. Отцы наши не упускали случая
указывать эту истину во всех изречениях Христовых, в
коих она содержалась, тем более, что лучшие толкователи
Евангелия боролись против отрицателей этого
спасительного догмата - ариан. Но, в противовес
современному протестантскому толкованию, наша церковная
экзегетика свидетельствует не о том, будто Господь
старался всем слушателям Своих речей внушить веру в Свое
Божество, но напротив, что Он Свое Божество скрывал. Так
в нескольких стихирах Праздничной Минеи и Цветной Триоди
Христос называется Богом таящимся, то есть скрывающимся.
Свое Божество, по толкованию св. Отцев, Господь скрыл до
Своего воскресения не только от людей, но и от диавола,
который потому только и довел иудеев до осуждения Его,
что не знал Его Божества и его разрушительной силы над
адским царством.
Согласуется ли такое воззрение Отцев с
самой историй евангельской? Конечно, согласуется; как
это мы сейчас покажем. А когда мы докажем, что Иисус
Христос, будучи истинным Богом, имел намерение скрывать
Свое Божество от неподготовленных к приятию сей истины
людей, если поймем и те побуждения, которыми при этом
руководствовался Господь наш и Учитель, то, надеюсь,
поймем, почему Он Себя прямо и буквально не называл
Богом, хотя и был Им, хотя и учил Своих апостолов вере в
Себя, как Бога.
Об этой вере скажем несколько слов,
прежде чем обратиться к евангельской истории. Спаситель
открывал ее и святым апостолам, и даже неверным иудеям,
когда они прямо спрашивали Его: кто же ты? "Из начала
Сущий, как Я и говорил вам", - отвечает Господь. "Прежде
даже Авраам не бысть, Аз есмь" (Ин. 8, 58); Аз и Отец
едино есмы (Ин. 10, 29). В этих изречениях Господь
открыл Свое предвечное бытие и единосущие с Отцем. Когда
фарисеи выражали сомнение в учительских полномочиях
Спасителя, то Он прямо заявил Свое Божественное право
прощать грехи. "Да увесте, яко власть имать Сын
Человеческий на земли отпущати грехи" и пр. (Мк. 2:10).
Эту власть, эту славу Господь имел "прежде мир не бысть"
(Ин. 17:5). Он исповедует Себя всеведущим и вездесущим:
"якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца (Ин. 10:15); никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо
Сын (Мф. 11:27); никтоже взыде на небо, токмо сшедый с
небесе, Сын Человеческий, Сын на небеси" (Ин. 3:13).
Нужно ли толковать о том, что здесь Спаситель говорил
лично о Себе, а не о том перевоплощении отвлеченного
безличного мирового духа, какого здесь разумеет гр.
Толстой? Не мировую эволюцию мирового духа, а Свою
личную жизнь определяет Он в заключительной беседе Своей
с учениками: "ныне веруете, яко от Бога изыдох. Изыдох
от Отца и приидох в мир и паки оставляю мир и иду ко
Отцу" (Ин. 16:28).
Много еще можно найти в Евангелии
Христовых слов, из коих видно, что Он исповедал Себя
Богом, хотя и не говорил прямо? Я Бог. Ясно, что этими
вышеприведенными словами Господь удостоверяет
вопрошающих, что Он есть Существо вечное, лично и
сознательно жившее до Своего плотского рождения и
предназначенное к возвращению к прежней славе, равной с
Богом. Из этих изречений видно, что, хотя Господь Иисус
Христос ни разу не называл Себя Богом, но что сей догмат
со всею определенностью и ясностью содержится в Его
речах.
Нельзя, однако же, не заметить т того
обстоятельства, что эти речи были сказаны среди учеников
Христовых или, так сказать, вынуждены настойчивыми
вопросами иудеев. Таким образом сохраняется во всей силе
и та мысль церковного учения, что Господь, сколько
возможно было, таил Свое Божество. Теперь и обратимся
для проверки этой мысли к евангельской истории, как мы
обещали.
Толкователи, склонные видеть во всех
событиях и словах евангельских проповедь Христову о
Своем Божестве, прежде всего указывают на Его чудеса,
как на действия, совершаемые в целях такой именно
проповеди. Несомненно, что чудеса Христовы были одним из
важнейших побуждений для Его учеников веровать в Его
сверхчеловеческое достоинство. Однако, смотрите, всегда
ли Господь желал пользоваться распространением такой
веры? В первое время Своей проповеди Спаситель
воспрещает распространять весть о чудесных исцелениях,
испытанных разными страдальцами. Так Он воспрещает
разглашать чудеса исцелений прокаженных (Мк. 1),
бесноватых (Мк. 3; Лк. 4;41); скрывает Свое чудо на
браке в Кане Галилейской (Ин. 2); не велит говорить
апостолам о чудесном Своем преображении; воскрешение
дочери Иаира показывает только пятерым. Но ведь в других
случаях Спаситель Сам приказывал проповедовать о чудесах
Своих, например, гадаринскому бесноватому, ученикам
Иоанновым, сомневавшимся в Его посланничестве; наконец,
множество чудес совершено Им перед многотысячной толпой
народа, как например насыщение пятью, а потом семью,
хлебами, воскрешение сына вдовы Наинской, воскрешение
Лазаря и прочее.
И это противопоставление совершенно
справедливо, скажем мы в ответ, и оно окажет нам
прекрасную помощь для разрешения поставленного вопроса.
Господь иногда открывал Свою чудодейственную силу, а
иногда скрывал ее; чем же Он руководился в таких
случаях?
Думается, что всего легче дать ответ
через противоположный вопрос: что было бы, если бы
Господь начал проповедь Свою с откровения о Своем
Божестве, если бы, совершая чудеса исцелений, заключал
их исповеданием той истины, что Он есть Бог,
воплотившийся, но не престающий быть Богом, равным Отцу?
Было бы то, что люди от ужаса и изумления умирали бы
(Исх. 33: 20). Душа наша не может перенести ясного и неприкровенного обнаружения бесконечного Существа Божия
перед собой. Никто да не помыслит, будто в таких словах
есть преувеличение. В тех немногих случаях, когда
Спаситель открывал не всю истину Божества Своего, а
только малую часть Его славы, люди лишались чувств от
ужаса: так было и с друзьями Его и с врагами. "Выйди от
меня, Господи, потому что я человек грешный", - говорил
Петр после чудесного лова рыбы, а во время Преображения
Христа на горе учеников Его объял такой страх, что они
упали ниц на землю и лежали так до тех пор, пока не
окончилось видение славы Господней, и Он, подойдя к ним
в смиренном Своем виде, сказал: "Это я, не бойтесь". Но
в другой раз подобные же слова Его: "Это Я", соединенные
как бы с внутренним утверждением Своего Божества и
сказанные перед целым полчищем врагов его, произвели то,
что они "идоша вспять и падоша на земли".
Правда, эти исповедания Своего Божества
Христос Спасителем не были единственные: часто они
возбуждали то злобу, то насмешки иудеев, но такое
равнодушное отношение к подобным откровениям потому
только и возможно было, что те люди затемнили ум свой
страстями или суетой до такой степени, что или не
верили, или не понимали слов Христовых; когда же до ума
их доходила мысль хотя бы о некоторой вероятности того,
что учитель Иисус есть не простой пророк, а от Бога
сошедший на землю, то они приходили в ужас и изумление и
никак не смели коснуться Его (Лк. 4:30; Ин. 7:30; 8,
59; 10:39; Лк. 11:19). Судите же теперь, могли ли бы
люди переносить совершенно ясно выраженную и
подтвержденную чудесами мысль, что постоянно
обращающийся с ними учитель есть Бог? Ведь не только
обыкновенные грешники, но и богопросвещенные пророки и
апостолы обмирали от страха, когда им являлся лишь
ангел. А видения Бога не могут переносить даже ангелы,
архангелы, херувимы и серафимы, со страхом закрывающие
лица свои перед Его славой и не могущие ни на одно
мгновение успокоить дух свой от трепетно восторженного
славословия, как то открыто было пророку Исаии (гл. 6).
Господь учил людей истине Своего
Божества, но истину эту Он высказывал частями, дабы они
убеждались в ней постепенно. Уму человеческому столь не
сродно допустить, чтобы обращающийся с ним был
небожителем и тем более Богом, что, по свидетельству
евангелистов, даже апостолы принимали подобные глаголы,
как нечто просто загадочное, а сознательно усвоили
только потому что воскресении Христовом (Ин. 2:22).
Самое предсказание Господа о Своем воскресении они не
усваивали (Мк. 9:10), а во время предания Его забыли
окончательно это предсказание, подтвержденное им от
Учителя за один час до предания (Мф. 26:32), забыли так
глухо, что не дали никакой веры никакой веры
мироносицам, когда те возвестили им явление воскресшего
Господа (Мк. 16:13), и даже своим собственным глазам не
верили, видя Его перед собой, пока не осязали Его руками
и не дали Ему пищи для принятия в снедь.
И вот только тогда, когда сомневавшийся
Фома осязал Его раны, уста человека впервые со всей
ясностью исповедали Христа истинным Богом: "Господь мой
и Бог мой", и Христос одобрил это исповедание.
Всякое сообщение истории признается
истинным, если оно выдерживает проверку с современными
ему или с последующими ему событиями. Наша вера в
Божество Иисуса Христа, при внимательном исследовании
событий, подтверждается даже теми их них, которые, при
поверхностном взгляде, кажутся соблазнительными для
верующих.
Так многие соблазняются, почему
Спаситель, по воскресении Своем, являлся ученикам не
часто и не подолгу, почему не жил с ними неразлучно 40
дней до вознесения Своего? Надеемся, что после
приведенных разъяснений всякий теперь понимает, что
иначе и быть не могло. Апостолы и мироносицы уверовали
теперь единодушно в Его Божество. В книге Деяний и в
Посланиях апостольских приводятся слова этой веры.
Явившийся Господь "тогда отверзе им ум разумети
писания", и они стали веровать в Него так, как и
последующие христиане, исповедающие наш Символ. Могли ли
бы они переносить обращение с воскресшим Богочеловеком?
На это нам ответит само Евангелие. Слова ангелов
мироносицам о воскресении наполняли сердца их таким
ужасом, что они "никомуже ничтоже реша, бояху бо ся".
Правда, внезапное явление Самого
возлюбленного Господа, одушевляет двух мироносиц, и еще
ранее Марию Магдалину, таким восторгом, что они, забывая
бывшее, бросаются к ногам Его, но получают
предостережение, а когда приходят в себя, то Господь
становится невидимым. И что же? В сердцах этих
безгранично преданных Ему учениц, не боявшихся Его
жестокосердых врагов, теперь остается столько же
радости, сколько и страха (Мф. 28:8). Щадя робкие души
человеческие, Господь, так долго беседовавший с Лукой и Клеопой, лишь только они узнали Его, исчез из их глаз, а
когда в ту же ночь явился апостолам, уже уверовавшим в
воскресение Его, то они снова поколебались в вере, но
были единодушны в своем испуге (Лк. 24:34-37). Всё это
было до исповедания Фомы, а после того, как до слуха
остальных учеников коснулось наименование Христа Богом и
когда Господь прямо подтвердил такое исповедание: "Ты
поверил, потому что увидел Меня", - то, смотрите, какой
страх обнимает сердца их при видении Учителя. Они видят
Его с лодки на берегу моря и не узнают Его, и только
возлюбленный и наиболее дерзновенный ученик, не
убоявшийся стояния у креста и освидетельствования гроба,
говорит не вслух, а одному Петру: это Господь. Затем
рыбари выходят на берег, и Господь, как бы предлагая им
воссоздать на время прежние условия из общей с Ним
жизни, говорит: "приидите, обедайте". Какое же чувство
господствует в их сердцах? -чувство страха. "Из учеников
же никто не смел спросить Его, Кто Ты, зная, что это
Господь" (Ин. 21:12). Так было с избранными сосудами
благодати, с друзьями Христовыми. Теперь скажите, могли
ли бы прочие люди хотя бы один час сохранить душу свою в
теле, уверившись, что с ними воплощенный Бог? Вот почему
Бог дал Ему являться (по воскресении) не всему народу,
но свидетелям, предъизбранным от Бога, тем, как говорил
ап. Петр, которые с Ним ели и пили, потому что
воскресении Его из мертвых (Деян. 10:40- 41).
Было и иное побуждение у Господа не
спешить открытием Своего Божества людям, даже верующим.
Раскроем и это побуждение по самому Евангелию.
Кого Господь при жизни Своей называл
верующими? Тех, кто верил, что Он от Бога, что слова Его
- слова Божии (Ин. 7:16–18), что Он - Сын Божий. Но и
относительно этой, неполной еще веры, Господь наблюдал в
сердцах людей особый порядок, который выяснится для нас,
когда мы рассмотрим различное отношение Спасителя к
уверовавшим, из которых одним Он велел утаивать Свои
чудеса, а некоторым благовествовать о них.
Если мы отрешится от распространенной у
нас протестантской мысли, будто вера в Божество Христово
спасительно сама по себе, а не как главная опора
добродетели, если примем апостольское слово "сия есть
воля Божия - святость ваша" (1 Фес. 4:3), то поймем со
всею ясностью, почему Господь иногда скрывал Свою
чудотворную силу от людей. Ему не было угодно убедить
людей в Своем Божестве, или даже в Своем пророческом
достоинстве, чисто внешними способами, чтобы затем
покоренные умы человеческие принимали заповеди Его
рабски, как магометане, а не по свободному согласию ума
с учением добродетели.
Многие злоупотребляют этим выражением:
свободное согласие ума и дают повод понимать самую веру,
как нечто несродное обыкновенному разумному
доказательству. Это совершенно напрасно. Вера наша чужда
слепотствующему произволу. Свободное, непринудительное
усвоение веры в истинность и святость заповедей
Христовых, а отсюда и в Божество Его, для исследователя
внимательного, беспристрастного, столь же принудительно,
как и правила арифметики, но самое внимание и
беспристрастие суть такие настроения и качества души, к
которым понудить человека ничто не может: "исследуйте
Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную, а
они свидетельствуют о Мне. Но вы не хотите придти ко
Мне, чтобы иметь жизнь" (Ин. 5, 39–40). Если бы
современные люди, скажем кстати, поняли ту простую
истину, что беспристрастный ум приводит к вере, но что
достигнуть беспристрастия в исследовании предметов веры
весьма трудно для нежелающих веровать, и даже без
благодатной помощи невозможно, то огромная литература о
знании и вере, о науке и религии потеряла бы свое
значение, и мыслители могли бы заняться более полезными
вопросами духа.
Но возвратимся к Евангелию. Итак,
Господь желал, чтобы люди первее всего возлюбили
проповедуемую Им новую добродетель. Так и было со
слугами фарисейскими, которые не хотели взять Его под
стражу, заслушавшись Его небесного учения, и сказали
господам своим в оправдание: "никогда человек не говорил
так, как этот человек". Да, Спасителю угодно было, чтобы
люди, потому что собственному свидетельству сердец
своих, приходили бы к убеждению, что Проповедник сего
учения не есть простой человек, но посланник Божий,
чтобы, наконец, уверившись в этом, они приняли с полным
доверием и те чрезвычайные слова Спасителя о Себе Самом,
которых смысл был для них не вполне понятен, пока
Господь был среди них, но который, по воскресении Его из
мертвых, открылся бы им со всей своей логической
ясностью, как истина о Божественном, равночестном Отцу
достоинстве Искупителя, Света от Света, Бога истинна от
Бога истинна, и прочее по Символу веры нашей.
Мы сказали: с логической ясностью, -
потому что логический смысл вышеприведенных изречений
Иисуса Христа о Себе Самом только один, который и
изложен в Символе веры, но робкие души людей при жизни
Спасителя не могли дерзнуть на то, чтобы вполне вникнуть
в этот смысл чудесных слов и довольствовались
убеждением, что их Учитель есть высший Посланник Божий,
Которого Существо только недавно облеклось в смиренный и
уничиженный вид подобострастного человека, а в недалеко
будущем откроется во всей Своей славе.
При таком предположении о целях Христова
учительства для нас станет вполне понятным, когда Он
скрывал Свои Божественные качества и когда открывал. Он
скрывал их в начале Своей проповеди, чтобы избежать
умственного порабощения Своих слушателей; скрывал
особенно те, наиболее поразительные и порабощающие
чудеса, которые явил в Своем Преображении и во власти
над тем, что всего важнее для человеческой толпы, то
есть пищи и пития (в Кане Галилейской). Открывал же
Господь чудеса Свои и проповедовать о них повелевал
тогда, когда умы слушателей были или свободно
расположены к приятию Его словес и таким образом не
насиловались, а только утверждались чудом, или уже
настолько были вооружены против истины Его небесных
глаголов, что и такие дивные знамения, как воскрешение
Лазаря, не могли обратить их.
И при всём тщании Господа о том, чтобы
люди, приближающиеся к Нему верою и любовью, помнили,
что близость Господа к их сердцам обусловливается
отрешением их самих от страстей и от всякого зла, Он
всё-таки иногда встречал непонимание этой истины, даже у
лучших учеников Своих. Множество чудес, совершенных
перед ними, не всегда умилило их, но, напротив, иногда
они покушались пользоваться сверхъестественной силой,
чтобы делать зло: хотели сжечь небесным огнем город
неразумных самарян и требовали первенства в царстве
небесном друг перед другом.
Что больше огорчало Спасителя нашего?
Неверие ли, или вера, столь чуждая усвоению духа
христианского? Думаем, что то и другое в равной мере, и
это подтвердится рассмотрением того евангельского
события, посредством которого иной читатель, быть может,
надеялся бы возразить нам. Господь явил огромному
множеству народа чудо насыщения пятью хлебами, и
последствия этого чуда были вовсе нежелательны Господу:
народ решил провозгласить Его царем своим и идти против
римлян.
Смотрите же теперь, как произошло это
событие. Не для того, чтобы поразить народ Своей
сверхъестественной силой, сотворено было Спасителем это
чудо. Народ, забыв о потребностях своего тела, ушел за
Господом в далекую пустыню, а Господь неоднократно учил,
что не должно заботиться о том, что нам есть, что пить,
и во что одеваться, но искать царствия Божия и правды
его, и тогда всё приложится нам. Народ поступил в тот
день по сей заповеди: не должно бы было оправдать ее на
деле? "Милосердую о народе", - говорил тогда Господь, а
потом напомнил ученикам, смущавшимся о том, что не взяли
с собой хлебов: "Что помышляете в себе, маловерные, что
хлебов не взяли? Еще ли не понимаете и не помните о пяти
хлебах на пять тысяч человек" и Православная. (Мф. 16.
8, 9). Итак, сострадание народу и утверждение верующих в
беззаботном отношении к житейским нуждам, - вот что было
побуждением к чуду над хлебами. А той горячей, но
неразумной вере в Его посланничество, которою проникся
насытившийся народ, Господь не только не обрадовался, но
совершил новое чудо, чтобы избежать восторгов народных,
и, скрываясь от них, перешел через озеро по воде. Когда
же народ нашел Его на другой день по ту сторону моря,
уже несколько успокоившись от первого впечатления, то
Господь начал обличать его, и тут-то открылась вся
непрочность их внешней веры, ибо те, которые вчера
восклицали: "Это истинно тот пророк, которому должно
прийти в мир", - говорили сегодня: "Какие странные
слова! кто может это слушать?" - и роптали против Него,
так что "с этого времени многие из учеников Его отошли
от Него и уже не ходили с Ним" (Ин. 6, 14, 60, 66).
Здесь объяснение слов евангелиста о вере, основанной на
внешних доказательствах: "когда Он был в Иерусалиме на
празднике Пасхи, то многие, видя чудеса, которые Он
творил, уверовали во Имя Его. Но Сам Иисус не вверял
Себя им, потому что знал всех" (Ин. 2, 23, 24). Господь
знал, что эту внешнюю веру иудеи потеряют, лишь только
узнают, насколько Его учение противоречит их страстям.
"не принимаю славы от человеков: но знаю вас; вы не
имеете в себе любви к Богу. Я пришел во имя Отца Моего и
не принимаете Меня, а если иной придет во имя свое, того
примете" (Ин. 5, 42–44). В последних словах Господь
разумел (по толкованию некоторых отцев) Магомета,
порабощавшего умы хитростью и обольстительными
обещаниями.
Напротив, Господь с любовью являл чудеса
для подтверждения начавшейся веры, и когда пришли
ученики Иоанновы спросить Его: Ты ли тот, который должен
прийти или ожидать нам другого? Он ответил им указанием
на то, что они сами видели в это время: "Слепые
прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и
глухие слышат, мертвые воскрешают и нищие благовествуют"
(Мф. 11, 3–5).
Особенно любил Господь творить дела
чудесных исцелений в субботу, дабы разрушать то
невольное сомнение в Его заповедях, от которого не могли
отрешиться даже добрые иудеи, суеверно и преувеличенно
чтившие законы о субботе, так что, только после чудесных
исцелений в субботу и обличений лицемеров, "все
противившиеся Ему стыдились, и весь народ радовался о
всех славных делах Его" (Лк. 13:17).
Чтобы освободить этот добрый народ от
предрассудков, основанных на фарисейских искажениях
библейской веры, Господь прямо указывает на свои
небесные полномочия, которые народ справедливо понял,
как исповедание Его равенства с Отцем: "Отец Мой доныне
делает и Я делаю. И еще более искали убить Его иудеи за
то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцем Своим
называл Бога, делая Себя равным Богу" (Ин. 5:17–19). В
другом подобном случае Спаситель говорит: поэтому "Сын
Человеческий есть господин субботы" (Мф. 12:8). Злые из
иудеев упорно спорили против слов Господа, и Он здесь
снова указывает на то, что не чудеса и не пророчества
являются причиной веры в Его учение, а, наоборот,
отвращение иудеев к Его заповедям является причиной
неверия в Его чудеса: почему вы не понимаете речи Моей?
- потому что не можете слышать слово Мое (Ин. 8:43, 37;
5:38, 40:44). По сей же последовательности Господь
требовал веры от тех, кто просил чудесных исцелений, и
отказывал являть чудо неверующим Его учению врагам,
обещая им только чудо Ионы пророка и вопрошая
страдальцев, просивших исцеления: "может ли веровать?
всё возможно верующему; по вере вашей да будет вам" и
тому подобное. С этой точки зрения нам станут понятны и
те слова евангельского повествования, которые многих
неразумных современников побуждают говорить, будто
чудеса Христовы совершались силой магнетической и потому
возможны были только при вере в Него. В отечестве
Иисуса, повествует св. Марк, народ не верил в Него "и
соблазнялись о Нем" (Мк. 6:3) "И не мог (Господь)
совершить там никакого чуда". Здесь речь идет о чисто
нравственной невозможности, о бесцельности творить
чудеса для неверующих. И в этом убедились бы нынешние совопросники, если бы давали себе труд дочитывать
изречения, коими соблазняются, до конца; ибо дальше
сказано: "только на немногих больных возложив руки,
исцелил их. И дивился неверию их" (ст. 5, 6). Ясно, что
чудотворная сила не покидала Спасителя и здесь, а,
напротив, готова была излиться на его соотечественников,
так что их упорное неверие становилось предметом
изумления даже для Сердцеведца.
Итак, Господь не навязывал веры в Себя
насильно, хотя и мог этого достигнуть чудесами, но когда
неверующие прямо и с заклятьем спрашивали Его: "Ты ли
Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я, и вы
узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и
грядущего на обликах небесных" (Мк. 14:61-62).
Конечно, таких ясных изречений никакая
толстовщина не может истолковать в пантеистическом
смысле, но только в личном.
В заключение разрешим недоумения
магометан и ариан в иных изречениях Господа. Первые
особенно любят указывать на слова Христовы: "Не написано
ли в законе вашем: вы боги" (Ин. 10:34) и утверждают,
будто Господь называл Себя Сыном Божиим в
общечеловеческом смысле. Но такое неосновательное
утверждение разрушается тут же дальнейшими словами
Спасителя, из коих видно, что Он называет Себя Сыном
Божиим в смысле совершенно исключительном, и это
наименование иудеи не должны бы считать богохульством
даже в том случае, если бы Он был простым человеком.
"Если Он называл богами тех, к которым было слово Божие,
и не может нарушиться Писание; Тому ли, Которого Отец
освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствует,
потому что Я сказал: Я Сын Божий" (ст. 35, 36). Ариане
для подтверждения своей ереси ссылались на слова
Христовы: "Отец Мой более Меня" (Ин. 14:28).
Православные им отвечают, и вполне справедливо, что
Господь говорил это о Своем человеческом естестве. И
если бы кто пожелал усомниться в таком именно
толковании, то сомнение его разрушится при
последовательном чтении Христовой речи. Эта часть
прощальной беседы, от начала до 15 главы представляет
собой утешение учеников в предстоящий разлуке и
примирение их с ожидаемым уничижением Христа. Господь
внушает им, что правительством беззащитного человека, но
добровольное возвращение небесного посланника из земной
юдоли уничижения к славе небесного Отца. "Да не
смущается сердце ваше, - говорил Господь, - веруйте в
Бога и в Меня веруйте... Я иду приготовить место вам... Прииду опять и возьму вас к Себе... Не оставлю вас
сиротами, прииду к вам". Однако ученики Его не
примиряются: Фома, Филипп и Иуда задают Ему вопросы, по
которым видна их безутешная скорбь о предстоящей разлуке
и уничижении Учителя. Он снова утешает их словами любви:
"Да не смущается сердце ваше, не устрашается. Вы
слышали, что Я сказал вам: иду от вас и прииду к вам.
Если бы вы любили Меня, - продолжает Господь, то есть
если бы понимали, что служит к Моей славе, то поняли бы,
что не уничижение ожидает Меня в смерти Моей по
человечеству, в смерти того, что вы видите во Мне, ибо,
умирая по человечеству, Я возвращаюсь к Отцу, Которые
больше Меня при этой человеческой природе Моей, - если
бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал:
иду к Отцу, ибо Отец Мой более Меня" (28). Утешая
учеников Своих в предстоящем распятии и смерти по
человеческой Своей природе, мог ли Господь в этих словах
Своих говорить о Своем Божестве, Которое не умирает?
Ведь и без того Он только что исповедал Им Свое Божество
и единосущие со Отцем: "Кто любит Меня, тот соблюдает
слова Мои, и Отец Мой возлюбит его и Мы приидем к нему и
обитель у него сотворим" (23 ст.), и немного раньше:
видевший Меня, видел Отца, как же ты говоришь: покажи
нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне
(ст. 9). Здесь указание на совершенную равночестность
Отца и Сына.
Те же слова об обители Отца и Сына в
сердце верующего, а также и многие последующие глаголы
Господа о том, что верующие будут приближаться и даже
вступать в это единение Отца и Сына, разъяснять нам и
последнее недоумение магометан по поводу слов: "Восхожду
ко Отцу Моему и Отцу вашему и к Богу Моему и Богу
вашему", - записанных в том же Евангелии от Иоанна (20,
17). Здесь вовсе нет указания на неравенство Отца и
Сына, но напоминание прощальных слов Господних об
участии всех верующих в славе Отца и Сына, напоминание о
том, что они уже не рабы Христовы, а Его друзья (15,
15), и особенно напоминание прощальных слов: "И славу,
которую Ты дал Мне, Я дам им, да будут едино, как Мы
едины. Я в них и Ты во Мне, да будут совершенны во едино
(17, 12, 23). Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там,
где Я, и они были со Мною, да видят славу, которую Ты
дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира"
(24).
Вот в эту-то славу вступает Господь по
вознесении Своем и в словах Своих к Марии Магдалине Он
удостоверяет, что и друзья Его становятся теперь столь
близкими Отцу Его, как Он обещал им, что их
новоблагодатное отношение к Богу близится теперь к тому
отношению, которое находится между собственным
человеческим естеством и Богом, что по человеческому
естеству Его они теперь братья Его: иди же к братии Моей
и рцы им (20, 17). Но далее в этой же главе Евангелия
Господь принимает исповедание одного из братий Своих по
человечеству: "Господь мой и Бог мой!" и, одобряя его,
отвечает: "ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны
не видевшие и уверовавшие" (20, 28, 29). Этими словами
Он ублажает нас, верующих в то, что Он Бог истинный, и
осуждает сомневающихся.
Таков и окончательный ответ наш на
заглавный вопрос, проверенный по Евангелию через всю
историю земной жизни Иисуса Христа и примиренный со
всеми мнимыми противоречиями. Господь исповедал Себя
Богом истинным, но желал, чтобы истину эту ученики Его
усвоили постепенно, возлюбив прежде святость Его
заповедей, поклонившись Его уничижению и страстям Его и,
наконец, познав Его воскресение.
Антоний Храповицкий, митрополит
Православие и ислам
Читайте другие публикации раздела "Апология
христианства перед исламом"
|
