Игумен Петр Мещеринов:
Владимир Соловьёв и национальный вопрос
13 августа (31 июля по ст.ст.)
исполнилось 105 лет со дня смерти великого русского
мыслителя Владимира Сергеевича Соловьёва. Владимир
Соловьёв был не только философом. Его внимание было
обращаемо на самые разнообразные общественные,
политические, культурно-эстетические, церковные и многие
другие вопросы.
Для рассуждений Владимира Соловьёва всегда
характерны строгая культура мысли, безукоризненная
логика, ясность и убедительность изложения, а главное –
те основы, из которых он исходил, оценивая то или иное
явление. Основы эти – христианское учение. Сразу нужно
оговориться, что в вопросах церковно-философских
Владимир
Соловьёв был достаточно "вольномыслящим", а в сфере межцерковных отношений его можно даже назвать неким
утопистом и прожектёром. Но при всём этом Владимир Соловьёв –
безусловно православный христианин, человек праведной
жизни, в своём творчестве старающийся оценивать всё
исключительно с христианской точки зрения.
Перу Владимира Соловьёва принадлежит,
помимо прочего, два сборника статей, объединённых
названием "Национальный вопрос в России" (Собрание
сочинений, СПб, 1911 – 1914, т. V). Удивительным образом
искания общества конца XIX века перекликаются с нашим
временем. Те же поиски национальной идеи, тот же
ура-патриотизм, даже почитание Ивана Грозного
определёнными кругами такое же… Та духовная атмосфера и
искания привели, как известно, к катастрофе 1917 года.
Чтобы наши сегодняшние искания, не дай Бог, не кончились
похожим образом, нам необходимо осмыслить проблему
национальной идеи с учётом исторического опыта (что,
вообще говоря, для русского человека как-то сложновато);
для этого мы в настоящей статье и воспользуемся
некоторыми размышлениями Владимира Соловьёва по этому поводу.
О национальной идее
В наше время многими ощущается
необходимость прочной идеологии, которая скрепляла бы
наше общество. В XX веке такой идеологией был коммунизм;
но он, уничтожив миллионы людей, показал свою
несостоятельность. Образовался вакуум, который требует
заполнения; в качестве такового предлагается
национальная патриотическая идея. Но возникает вопрос:
что такое истинный патриотизм, чем он отличается от
ложного, ура-патриотизма, и как нам не ошибиться, чтобы
не положить в основу идеологии национального
строительства неверное основание?
Патриотизм, вообще говоря, есть любовь к
своему народу и желание ему блага. Но понимать это благо
можно по-разному. Ложный патриотизм исходит из того, что
наш "народ, как он есть, не только лучше всех других
народов, но даже есть единственный хороший, единственный
христианский народ" (т. V, стр. 217). Эта популярная во
времена Владимира Соловьёва и пропагандируемая ныне точка
зрения основывается на том, что русская нация,
народность сама по себе есть самодостаточное благо в
силу, во-первых, некоей избранности и метафизической
особенности её, а во-вторых, славного исторического
прошлого в области государственного строительства. На
практике этот взгляд приводит к языческому культу народа
и преклонению (исламскому по характеру, по меткому
замечанию Владимира Соловьёва) перед государством как таковым.
Подлинный же патриотизм исходит из совершенно других
понятий. "Народность", пишет Владимир Соловьёв, "не есть
высшая идея, которой мы должны служить, а есть
живая сила природная и историческая, которая сама должна
служить высшей идее и этим служением осмысливать и
оправдывать своё существование" (т. V, стр. 25). "Когда
же от нас требуют прежде всего, чтобы мы верили в свой
народ, служили своему народу, то такое требование может
иметь очень фальшивый смысл, совершено противный
истинному патриотизму. Для того, чтобы народ был
достойным предметом веры и служения, он сам должен
верить и служить чему-нибудь высшему и безусловному:
иначе верить в народ, служить народу, значило бы верить
в толпу людей, служить толпе людей, а это противно не
только религии, но и простому чувству человеческого
достоинства. Достойным предметом нашей веры и служения
может быть только то, что причастно бесконечному
совершенству. Не унижая и не обманывая себя, мы можем
верить и служить только Божеству. Божество
как действительность дано нам в христианстве, и это выше
народности. Получив это высшее, мы можем преклоняться
перед своим народом только в том случае, если сам этот
народ является служителем религиозной истины" (т. V,
стр. 26). Ложному патриотизму свойственно утверждать,
что "у нас всё хорошо и так", и, следовательно, всякое
национальное строительство должно сводиться к охранению
и обороне, ибо кругом враги. Настоящий же патриотизм не
может остановиться только на голом
факте просто существования; он ищет
существования достойного. "Цель исторической жизни
состоит не только в том, чтобы общество человеческое
существовало, но чтобы оно существовало достойным или
идеальным образом, на основах внутренней нравственной
солидарности… Человек существует достойно, когда
подчиняет свою жизнь и свои дела нравственному закону и
направляет их к безусловным нравственным целям… Всё
достоинство человека в том, что он сознательно борется с
дурною действительностью ради лучшей цели" (т. V, стр.
203, 3, 7). "Истинное благо России состоит в том, чтобы
ко всем общественным и международным отношениям
применять начала истинной религии, решать по-христиански
все существенные вопросы социальной и политической
жизни" (т. V, стр. 157).
Итак, то самое благо, одушевляющее
подлинный патриотизм как истинную любовь к своему
народу, есть христианское созидание жизни, для Христа и
во Христе, чему и государство, и народность и всё прочее
должны служить, и в этом служении иметь свой смысл и
цель. Иными словами говоря, это благо есть не иное что,
как Христова Церковь. К этому приводит и естественный
ход рассуждения. В самом деле, мы живём в падшем мире, в
котором человеческое существование как таковое, не
одушевлённое созидательным нравственным трудом, приводит
к упадку и разрушению. Кроме того, люди смертны; также
не вечны и нации, и народы; "земля и все дела на ней
сгорят" (2 Петр. 3, 10). Следовательно, если говорить об
объединяющей идее, о сущностной реальности, к которой
нужно стремиться, то таковой может быть только то, что
изымает человека из падшей действительности мира сего и
преодолевает смерть; а это есть Церковь.
Православие – национальная идея?
С этим мало кто спорит. И в XIX веке, и
сейчас почти все сходятся как раз на том, что
фундаментом русской национальной идеи должно быть именно
Православие. Но вот как оно понимается – это вопрос.
Оставим XIX век: рамки газетной статьи не позволяют нам
совершить развёрнутый экскурс в жизнь идей того времени
– отсылаю читателей к цитируемой книге философа; мы же
попробуем, использовав в качестве критерия
вышеизложенные мысли Владимира Соловьёва, проанализировать
современное положение вещей.
Итак, как понимается Православие в
контексте национальной идеи сегодня государством и
значительной частью церковной общественности? Сразу
скажу, что это какое-то странное Православие:
православие без Христа, нецерковное православие. Власть
склонна рассматривать Православную Церковь как некий
инструмент для патриотического воспитания населения, как
замену ушедшей коммунистической идеологии. Для этого
используется, как правило, внешний пласт русской
церковной истории, и ничего больше, – то есть то, что
для Христовой Церкви является как раз вовсе не главным.
В церковной же среде очень распространённым является уже
знакомое нам мнение, что все русские в силу своей
национальной принадлежности являются на некоей
"метафизической глубине" православными, несмотря ни на
что. В основе такого подхода и такого образа мыслей
лежит ошибочная идеология – отождествление объёма Церкви
с объёмом всего русского народа. Такое мнение имело хоть
какое-то основание (внешнее, не по сути) в эпоху
империи; сейчас же совершенно очевидно, что это ошибка.
Нынешний русский народ в большинстве своём нецерковен; в
результате же ура-патриотической пропаганды у него
складывается впечатление о Церкви, что она есть по
преимуществу националистическое явление (ну и плюс
"белая магия", конечно). Проблемы церковного
национализма в общем мы ещё коснёмся; частные же,
практические следствия вышесказанного таковы: людям
другой национальности вхождение в Церковь и пребывание в
ней затрудняется (многие, я думаю, сталкивались с
подозрительным отношениям к православным "кавказцам"
или, в особенности, к евреям); думающие люди светские,
нецерковные от Церкви отворачиваются, видя, что она
опять становится неким идеологическим придатком
государства; власть к Церкви порой склонна относиться
"начальственно", Церковь к власти – нередко
потребительски… А главное – что во всём этом нет Христа.
Он, и Его заповеди реально никому не нужны. Ни власти –
ей нужно от Церкви некую сдерживающую идеологическую
узду, но никак не проповедь о Христе и христианском
образе жизни, и даже не равноправное сотрудничество в
социальной, образовательной и культурной сфере. Ни
обществу – ибо оно перестаёт ассоциировать Христа и
христианство с Православием. Ни – к сожалению – даже (в
контексте национальной идеи) многим церковным людям; им
нужно руками государства выгнать протестантов, получить
спонсорскую помощь и рассуждать о патриотизме и Великой
России, ругая Запад и мировую закулису, – но при этом
ничего в Церкви не делать: ни дел благотворительности,
ни социальных программ, ни с молодёжью не заниматься, ни
катехизации, ни миссионерства – ничего… О последнем,
кстати, с иронией писал Владимир Соловьёв: "Иностранцы
организуют благотворительные учреждения, просветительные
миссии и т.п.; мы вообще воздерживаемся от этого
суетного подвижничества, предаваясь главным образом
подвигам молитвенным, утешаясь обилием земных поклонов,
продолжительностью и благолепием церковных служб. Не
ясно ли наше превосходство: мы служим только Богу, а
служение страждущему человечеству предоставляем ложным
религиям гнилого Запада" (т. V, стр. 227). Весьма
современно звучат эти слова, написанные более ста лет
назад…
Проблемы общества сегодня
Но, тем не менее, сама мысль о том, что
в основу национальной идеи должна быть положена Церковь,
является безусловной истиной, которую не могут
поколебать все вышеприведённые покривления её. Для того,
чтобы освободить эту истину от сих покривлений и
представить её в неотразимом своём свете, нужно трезво
осознать положение вещей.
Первое – это положение нашего общества,
нации с настоящей церковной (а не ура-патриотической)
точки зрения. Настоящий церковный взгляд на вещи
учитывает прежде всего нравственное состояние народа
(ложный патриотизм, кстати, склонен всегда о
нравственности забывать…). Каково же оно? Достаточно
указать хотя бы на необыкновенное распространение
супружеских измен и потребительское отношение друг ко
другу в семьях; в общественной жизни – крайний эгоизм,
ложь, безответственность, взяточничество, холопство и
отсутствие особо ценимого Владимиром Соловьёвым, уже
отмеченного нами, качества – солидарности между людьми. Невостребованность культурных ценностей, падение
эстетики, традиционное пренебрежение к человеческой
личности, какая-то нечувствительность к грязи – как в
прямом, так и в переносном смысле этого слова – всё это
общие места, всем видимые. Не говорю уже об абортах,
разгуле преступности, криминализации общества сверху
донизу… Главное здесь даже не сами эти печальные вещи, а
то, что всё это становится нормой нашей жизни, тем, что
люди воспринимают не как уродливую аномалию, с которой
нужно что-то делать, а именно как данность, как вполне
приемлемое явление. "Закон джунглей" становится законом
нашей российской жизни… "Запад растлил нас", кричат
ура-патриоты. Церковная точка зрения совершенно иная.
"Из сердца человеческого (а не с Запада) исходят злые
помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи,
лжесвидетельства, хуления – это оскверняет человека"
(Мф. 15, 19-20), говорит Господь. А из сердца
современной русской нации исходит сейчас такое, что
начинаешь с тревогой думать о её возможной деградации и
даже сходе в будущем с исторической арены. При всей
своей резкости это вполне православный взгляд на вещи. И
Священное Писание, и сам ход истории с очевидностью
уверяют нас, что народы, "не слушающие гласа Господа
Бога, и не старающиеся исполнять все заповеди
Его" (Втор. 28, 15), вырождаются и исчезают. "Если
Россия не исполнит своего нравственного долга, если она
не возжелает искренно и крепко духовной свободы и истины
– она никогда не может иметь прочного успеха ни в каких
делах своих, ни внешних, ни внутренних" (т. V, стр. 6),
писал Владимир Соловьёв. Его слова оказались пророческими. В
XX веке русский народ отрёкся от веры и уничтожил свою
лучшую часть; и сейчас, судя по всему, совершенно не
собирается возвращаться к Богу. Возвращаться к Богу –
это вовсе не значит заменить коммунистические
демонстрации крестными ходами и освящать банки с офисами
или воинское оружие, а делать жизнь, личную и
общественную, более нравственной. Этого совершенно не
происходит. Пастырей Церкви мы на каких-то официальных
мероприятиях видим, а перелома продолжающегося
нравственного неблагополучия нации, увы, нет. И вполне
можно усмотреть руку Божию в том, что вместе с
нравственным происходит и количественное вырождение
русского народа – по миллиону человек в год… Сейчас и
власть, и общество с тревогой заговорили об этом; но
нужно отдавать себе отчёт в том, что проблема здесь не
столько демографическая, сколько религиозная. Тут бы
всем патриотам вспомнить слова Владимира Соловьёва, что
истинный патриотизм невозможен без самоотречения (т. V,
стр. 4), которое, наряду с созидательной деятельностью,
подразумевает покаяние – то есть осознание того, что
мешает подлинному благу общества и отказ от этого – и
позаботиться о нём. Ещё раз скажу, что оно должно
выражаться не в биении воздуха и декларациях о "вере
отцов", а в осознании ошибок перед Христом и, главное,
исправлении их. Но нет, мы, похоже, ничего такого делать
не будем – да кто такой Христос, и зачем Он нам нужен…
зато будем кричать: а мы всё равно великая, великая,
великая Россия, а кто в этом сомневается, тот враг…
Проблемы Церкви. Национализм
Второе, о чём нужно сказать – что
проблемы общества всегда становятся проблемами Церкви.
Об этом писал ещё в XIX века святитель Игнатий
(Брянчанинов). Очень многое, что в нашей церковной жизни
мы осознаём как недостатки, является на самом деле
именно болезнями общества, особенностями его культуры,
истории, менталитета. Но есть и специфически церковные
вещи, о которых, как кажется, пришло время говорить.
Одна из них – проблема "православного
национализма", которой я кратко уже коснулся выше.
Многие православные люди переживают Церковь не как
Вселенскую и Христову, а как прежде всего Русскую и
национальную. Владимир Соловьёв считал, что "мания
национализма есть господствующее заблуждение наших дней"
(т. V, стр. 271). А вот что через сто лет после
написания этих слов говорил по этому поводу один из
уважаемых и авторитетных пастырей нашей Церкви
протоиерей Владимир Воробьёв: "В ходе истории вселенское
восприятие и переживание Православия в значительной мере
заменилось национальным… Сама по себе национальная идея,
будучи правильно воцерковлённой, вполне естественна для
исторически сложившейся национальной православной жизни.
Оплодотворённая православной верой жизнь народа создаёт
национальную церковную культуру, национальный характер
святости, могучие государства. Но как только
преувеличивается значение национальной принадлежности,
сразу является противоречие с Апостольским принципом
"нет ни эллина, ни иудея… но все и во всем Христос"
(Кол. 3, 11), и такое сознание уже не подаётся
подлинному воцерковлению. Национализм, завладевший
сердцем человека, быстро находит себе врагов, и Христово
единство приносит в жертву национальной идее… Сейчас
более чем когда-либо необходимо возвысить свой голос и
звать к подлинному единству в любви Христовой, которая
создала Богу новый народ, единый не по плоти и крови, но
по вере и духу". И далее о. Владимир вспоминает слова
выдающегося богослова протопресвитера Иоанна Мейендорфа
о том, что "возрождение Русской Церкви в настоящее время
должно проходить в сознании того, что мы являемся именно
членами, свидетелями и служителями Вселенского
Православия" (Богословская конференция "Единство
Церкви". М., ПСТБИ, 1996 г., стр. 9-11).
Но это сознание вселенскости, правильная
расстановка христианских ценностей невозможна без
осмысления другой, более глубокой, на мой взгляд, вещи,
связанной с коренными изменениями в ходе вообще
всемирной и церковной истории.
Византизм
Дело в том, что нам выпало жить в
переломный момент церковной истории, какого раньше
никогда не было. А именно: закончилась эпоха "симфонии".
1700 лет Церковь выполняла свои задачи в симбиозе с
государством, точнее говоря – с империей. Огромный пласт
церковной традиции возник на этой почве; идеология
"симфонии" почти срослась с церковным учением. Но эпоха
империй кончилась. Общество расцерковилось. Церковь
неизбежно возвращается к образу существования, похожему
на период до 313 года – к жизни христиан в языческом
окружении и решении всех церковных вопросов силами
исключительно самой Церкви. Господь вернул Церковь нам
же в руки; мы оказались не готовы к этому.
Мы
ностальгически вцепляемся в церковно-имперскую
идеологию, подменяя ею собственно церковное
самосознание, – в чём и заключается одна из главных
причин сегодняшней общественной слабости Церкви. В своё
время вышеназванная идеология сыграла свою положительную
историческую роль; но время это безвозвратно ушло. В
силу набравшей огромный размах исторической инерции мы
ещё даже не приступили к осмыслению этого факта. Но если
мы этого не поймём, не почувствуем, то никаких наших
проблем мы решить не сможем, и то возрождение Русской
Церкви, о котором говорил протопресвитер Иоанн Мейендорф, останется лишь чем-то внешним, некоей
иллюзией, лубочной картинкой.
Церковь всегда нова. В своём существе
она всегда опережает время, ибо в ней уже совершено
воскресение Христово, в ней люди уже обретают вечную
жизнь. Церковь на соборах, в лице святых отцов всегда
смело осмысляла современность и давала ответ на все её
вызовы с подлинно Евангельской точки зрения.
Исторически, по причинам, которые сейчас нет возможности
разбирать, произошло так, что этот процесс как бы
"затормозился", стал в Церкви "не главным"; на первое
место вышла имперско-охранительная идеология, которую
Владимир Соловьёв обозначил термином "византизм". Под
"византизмом" в контексте нашего рассуждения имеется в
виду, конечно, не богатство богословия, не каноны,
богослужебные чины, обрядовые, культурно-эстетические
традиции и проч.; всё это – прекрасное и вечное
достояние Церкви; но именно идеологию, внешнюю для
Церкви, "цементирующую" её, превращающую Церковь в
этнографический музей. "Византизм погубил греческую
империю", писал Владимир Соловьёв (Письма, т. IV, Пг. 1923,
стр. 28). Византизм в наши дни – не просто идеология, но
в некотором смысле духовное явление, носящее все
признаки евангельского фарисейства, хранить себя от
которого заповедал нам Господь, сказав: "берегитесь
закваски фарисейской" (Лк. 12, 1). Оно влечёт за собою
превращение Церкви из жизни во Христе в систему запретов
и долженствований, подмену подлинно-христианских
отношений формально-казарменными, страх принять
историческую реальность, боязнь думать, ксенофобию…
Никакого отношения к Православию, к св. Отцам, к
подлинной церковной традиции такой византизм не имеет.
Он – форма, в которой выражалось Православие в эпоху
империи; эпоха ушла, и многое в этой форме осталось без
содержания.
Отсюда, на мой взгляд, неуспех миссии,
отсюда – маргинальное положение сегодняшней Церкви в
российском обществе. Бог сошёл на землю, чтобы спасти
нас, и, оставив девяносто девять овец, взыскать одну
заблудшую. Православная Церковь – это очи Бога, руки и
ноги Его; она должна, непременно обязана поступать так
же. А это значит – обращаться к людям на их языке, и
свидетельствовать им о Христе, о богатстве церковной
жизни Им и с Ним – ни о чём другом. Но у нас плохо
получается говорить о Христе Спасителе, о христианской
нравственности и подлинной церковности; да и примеры
этого мы слабо являем. Мы способны предложить людям по
большей части лишь византийскую оболочку Церкви и всякие
схемы, а не Живого Христа. Если наша Русская поместная
Церковь не освободится от имперской охранительной
византийской идеологии, то будущее её тревожно: она
совсем перестанет восприниматься нашими
соотечественниками в качестве полного выражения
Христовой истины. – Речь здесь совершенно не идёт о
реформах, о "демократии" в Церкви, о модернизме или
приспособленчестве к миру сему, лежащему во зле (1 Ин.
5, 19) (наоборот, византизм и есть во многом такое
приспособление); но об осмыслении пастырской и
миссионерской сути Церкви, положении её в истории и
осознании, что цель Церкви – не империя, а Царство
Божие, которое "внутрь нас есть" (Лк. 17, 21).
Коммерциализация Церкви
Проиллюстрируем сказанное о византизме
на примере одной болезненной церковной проблемы, на
которую указывал Святейший Патриарх Алексий в своём
обращении к духовенству г. Москвы 15 декабря 2004 г.:
"Тревожным признаком обмирщения
православного сознания, умаления церковности, духовного
ослепления является всё усиливающаяся коммерциализация
многих сторон приходской жизни. Материальная
заинтересованность всё чаще выходит на первое место,
заслоняя и убивая всё живое и духовное". "Все люди, и
особенно молодёжь, удивительно чутки ко всякой фальши.
Если священник говорит о Христе, а сам думает о деньгах,
о комфорте, об удовольствиях, то эту ложь… сразу
чувствуют, и это обесценивает все остальные труды,
предпринятые ради Церкви".
Одним из следствий этой коммерциализации
является и отмеченная Патриархом утрата единства Тела
Христова, выражающаяся в противопоставлении духовенства
мирянам, когда в сознание христиан постепенно проникает
мысль о том, "что Церковь состоит исключительно из
духовенства, а роль мирян сводится лишь к материальному
обеспечению церковной организации и стороннему
наблюдению за жреческой деятельностью посвящённых. Я
убеждён (говорит Патриарх), что одна из самых насущных
задач современности, в том числе и в миссионерском
контексте, – это восстановление той живой связи между
иереем и народом Божиим, которая всегда была характерна
для Православия".
Казалось бы, при чём тут византизм? На
самом деле он имеет прямое отношение к названной
проблеме, являющейся общей для Церкви и общества и
сводящейся к тому, что когда человек попадает на
какую-нибудь должность, связанную с контролем над
материальными средствами, он может начать заботиться о
себе гораздо больше, чем о деле, которое ему поручено. А
происходит это во многом от того, что где-то глубоко у
нас "сидит" мысль, что – империя большая, мы в ней
ничего не значим, от нас ничего не зависит, сегодня мы –
здесь, завтра – неизвестно где, за нас всё решат, всё
сделают, и поэтому нам ничего не остаётся, как
"пользоваться ситуацией". Имперская идеология приводит
таким образом к тотальной безответственности.
Действительно, империя сама о себе заботится; в
имперской системе жизни мы – не самостоятельные
ответственные личности, от которых, собственно, всё в
обществе и зависит, а винтики самодовлеющего имперского
механизма, которого лозунг – "незаменимых нет"… Поэтому
у нас – коррупция, отсутствие гражданского общества,
поэтому мы, православные, не можем, не умеем отстоять
свои позиции в нашей собственной стране. Из истории мы
видим, что одной из причин падения всех империй является
ситуация, когда империя начинала существовать сама по
себе, а люди, живущие в ней – сами по себе; это всегда
приводило к внутреннему разложению общественного
организма. По тесной исторической связи империи и Церкви
(явления, названного нами "византизмом"), такой процесс
может происходить и в Церкви… Повторю ещё раз, что если
мы не осознаем этой проблемы и не будем учиться жить не
по-имперски, то наряду с нравственным и демографическим
упадком общества, мы не избегнем и весьма печальных
процессов похожего рода и в нашей Русской Церкви.
Образ Христа как проверка совести
Всегда хочется, касаясь столь
животрепещущих, отмеченных нами, проблем, дать какой-то
рецепт их решения. Но ведь мы не можем в одночасье
изменить общественную жизнь или переломить
складывающиеся веками идеологические тенденции. Да и
изменения эти не могут быть произведены директивно,
принудительными или запретительными средствами; они
происходят сначала в умах и сердцах людей, потом уже
складываясь в некий общественный поток. Но мы можем
"начать с себя". Владимир Соловьёв предложил для этого
следующее:
"Окончательная задача личной и
общественной нравственности та, чтобы Христос, – в
Котором обитает вся полнота Божества телесно, –
"вообразился" во всех и во всём. От каждого из нас
зависит содействовать достижению этой цели, "воображая"
Христа в нашей личной и общественной жизни". Для этого
стоит "перед тем, как решаться на какой-нибудь поступок,
имеющий значение для личной или для общественной жизни,
вызвать в душе своей нравственный образ Христа,
сосредоточиться в нём и спросить себя: мог ли бы Он
совершить этот поступок, или – другими словами – одобрит
Он его или нет, благословит меня или нет на его
совершение?
Предлагаю эту проверку всем – она не
обманет. Во всяком сомнительном случае, если только
осталась возможность опомниться и подумать, вспомните о
Христе, вообразите Его себе живым, каким Он и есть, и
возложите на Него всё бремя ваших сомнений. Он уже
заранее согласился принять и это бремя со всеми другими,
не для того, конечно, чтобы развязать вам руки на всякую
мерзость, а для того, чтобы вы, обратившись к Нему и
оперевшись на Него, могли удержаться от зла и стать
проводниками Его несомненной правды" (т. III, стр.
415-416).
Лишь придерживаясь этого правила, когда
"все люди с доброю волею, как частные лица, так и
общественные деятели и правители" обращались бы "к этому
верному способу во всех сомнительных случаях" (там же),
мы сможем наполнить наши национальные идеологические
искания подлинным смыслом, по праву говорить об истинном
возрождении Церкви и называть наше отечество
православной страной.
Заключение
На могиле Владимира Сергеевича Соловьёва
в Новодевичьем монастыре до сих пор не восстановлен
крест (до революции на нём была выбита надпись: "Ей,
гряди, Господи Иисусе!"). Столетие со дня его смерти (в
2000-м году) и 150-летие со дня рождения (в 2003-м)
прошли почти незамеченными для церковного общества. Нет
надобности говорить, что подлинный патриотизм
обязательно включает в себя почитание и уважение к своим
великим предкам. Владимир Соловьёв может быть, даже больше
чем кто другой, достоин такого почитания. Его убеждения
были не просто кабинетными размышлениями учёного, но
жизненными принципами, которых он неуклонно
придерживался, являясь для окружающих его людей примером
открытого исповедания веры и нравственности, ревности о
церковном единстве, христианского милосердия, бессребренничества и любви к людям. С нашей стороны
память о нём лучше всего выразилась бы во внимательном
прислушивании к исполненным боли и тревоги за своё
отечество словам человека, всем сердцем любившего
Россию, и желавшего ей не земного имперского процветания
(которое многие ныне считают идеалом и конечной целью
нашей общественной жизни), но подлинного христианского
блага.
Опубликовано в "Церковном
вестнике" № 13-14 (314-315), июль 2005
|
