Основы Православия. Христианское благочестие. Жизнь во Христе

"Молились бы вы святителю Спиридону Тримифунтскому"(случаи из жизни и советы архимандрита Иоанна Крестьянкина)

Сейчас уже самой не верится: неужто было такое время, когда можно было подолгу сидеть "при ногу" старца, внимая богомудрым словам архимандрита Иоанна (Крестьянкина)? Правда, случалось это нечасто – старца всячески "оберегали" от посетителей. И картина обычно была такая – батюшка выходит из храма, а множество паломников, приехавших в монастырь на совет к старцу, бросаются к нему.

- Батюшка, – кричит через толпу какая-то женщина, – сын пропал месяц назад. Может, жив или убили его?

Старец оборачивается к плачущей женщине, но поговорить им не дают. Какие-то люди (охранники, что ли?) отпихивают женщину от старца, а его самого быстро-быстро ведут через толпу, профессионально подхватив под руки. Только женщина не унимается, бежит за старцем и кричит, захлёбываясь от слёз:

- Батюшка, родненький! Сын единственный! Матерь Божья, спаси, помоги!

И тут батюшка как-то выворачивается из рук охранников и благословляет женщину, утешая её:

- Жив ваш сын и скоро вернётся.

Вот так и общались со старцем – на ходу, на бегу, чаще письменно, передавая свои вопросы через келейницу Татьяну Сергеевну и через неё же получая ответ. А сын той женщины уже наутро приехал домой.

Но всё же бывали и на нашей улице праздники, когда батюшка Иоанн (Крестьянкин) подолгу и подробно беседовал с людьми. Вот почему ярко помнится осень 1988 года в Псково-Печерском монастыре. Тепло, небо синее, а клёны светятся таким золотым сиянием, будто это не кроны, а нимбы над храмами. Монастырское начальство вызвали в Москву, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорит, выйдя из храма:

- Ну вот, начальство от нас уехало. Остались только мы, чёрные головешки.

Батюшку, как всегда, окружает народ, и короткая дорога до кельи превращается в двухчасовую беседу. Кто-то ему приносит стул, мы рассаживается у его ног на траве. И вопросы идут за вопросами:

- Батюшка, что такое перестройка?

- Перестройка? Перепалка-перестрелка.

- Батюшка, благословите нас с мамой переехать в Эстонию. Мы в Тапу хороший обмен нашли.

- Как в Эстонию? Вы что, за границей хотите жить?

Слушаю и недоумеваю: ну, какая же Эстония заграница? А перестройка – это… Это же время митингов, восторга и опьянения свободой. Но каким же горьким было похмелье, когда обнищала и распалась великая держава. Эстония стала заграницей. А в горячих точках и у Белого дома вскоре пролилась большая кровь.

Но пока над головой синее небо, и застенчивая девица с румянцем во всю щёку спрашивает батюшку, как доить коров. Кто-то морщится, не скрывая насмешки: мол, с таким пустяком обращаться к архимандриту? Но для девицы это не пустяк – у неё в монастыре послушание доярки, а коровы, бывает, брыкаются и не даются доить. От смущения девица говорит шёпотом, а вот ответ батюшки слышен всем:

- Был у меня в детстве случай. Одна корова давала много молока и вдруг стала возвращаться с пастбища пустой. Начали следить за коровой и обнаружили, что на водопое у реки она всегда забредает в ту заводь, где, мы знали, водились сомы. Подплывают к ней сомики и пьют молоко. Губы у сомика мягкие, нежные, а корове нравится нежность. Поняла, как надо доить?

- Как сомик, – улыбается девица.

- Как сомик.

Разные вопросы задают старцу, но главный вопрос – как жить?

- Батюшка, я недавно крестилась и хочу теперь бросить работу, чтобы жить возле монастыря и молиться Богу, – рассказывает паломница из Норильска, преподавательница музыки, лет пятидесяти.

- Значит, вы хотите стать безработной? – уточняет старец. – А за электричество как будем платить?

- Как за электричество? – переспрашивает женщина и осекается, понимая, что даже в деревне надо оплачивать счета за электричество и на какие-то средства покупать хлеб. – Батюшка, подскажите, как же мне жить?

- Надо бы всё же доработать до пенсии. Пенсия нам крылышки даёт.

- Батюшка, – продолжает расспрашивать паломница, – а православным можно лечиться лекарствами?

- Почему же нельзя? Врачи от Бога.

Эту паломницу я знаю. Мы обе недавно крестились в монастыре, там и познакомились, попав под опеку строгих богомолок в чёрном, предрекающих скорое пришествие антихриста и чувствующих его вездеприсутствие в мире. Нам с моей новой знакомой это пока не понятно, и богомолки-"ревнительницы" просвещают нас: чай и кофе – напитки бесовские. Обувь на каблуке тоже бесовская, ибо каблук на самом деле копыто, и понятно чьё. Ну а про то, что в аптеках торгуют бесовской химией, а искусство – это зловонные миазмы преисподней, тут и говорить нечего. А ещё "ревнительницы" убеждают нас, что надо одеваться благочестиво, и вскоре преподавательница музыки появляется в храме, одетая, как они: чёрный платок в "нахмурку", повязанный по самые брови, кособокая сатиновая юбка до пят и грубые большие мужские башмаки. Смотреть на этот маскарад как-то неловко. Однако уже через неделю "ревнительницы" обряжают во всё чёрное и меня.

А дальше картина такая. Иду я через двор монастыря этакой маскарадной чёрной вороной, воображая себя благочестивой, а батюшка Иоанн (Крестьянкин) смотрит из окна своей кельи на моё благочестие и стучит по стеклу, пытаясь что-то сказать. Келья батюшки на втором этаже, окна уже заклеены к зиме, и что он говорит – никак не разобрать.

- Батюшка, не слышно! – отзываюсь я снизу.

И тогда архимандрит Иоанн присылает ко мне своего письмоводителя Татьяну Сергеевну, чтобы передать, мол, батюшка просит вас не одеваться в чёрное.

Переоделась я в свою обычную одежду, и "ревнительницы" так запрезирали меня, что с той поры я лишилась ценной информации о бесовских свойствах чая, а также искусства. В общем, пью чай, читаю Тютчева, а ещё люблю хорошую живопись и дивной красоты павловопосадские платки. Платки – это тоже из той осени: на совет к старцу приехали художники, муж и жена. Оба пишут пейзажи и участвуют в выставках, а для заработка (семья многодетная) расписывают на фабрике платки. Жена, чуть стесняясь, достаёт из сумки и показывает их. А платки – чудо, праздник радости в красках! Но муж, похоже, смотрит на эту фабричную подёнку иначе, рассказав чуть позже, как его срамил некий "ревнитель", говоря, что надо расписывать храмы, а не бабье тряпьё. Словом, художники смиренно просят батюшку благословить их оставить мирское искусство, чтобы писать исключительно иконы. Помню ответ старца:

- Иконописцов и без вас хватает, а мир заболеет без красоты.

А ещё батюшка говорит нам про те "самодельные кресты", когда человек отвергает данный ему Господом путь ко спасению – не хочет нести крест кормильца многодетной семьи или ухаживать за больными родителями, но выдумывает для себя в горделивом мудровании особую "духовную" жизнь. Мы переглядываемся – это про нас. У каждого из нас своя подёнка, свои скорби и те тяготы жизни, от которых хочется сбежать в монастырь или уйти сгоряча из семьи. Сколько же семей, уже находившихся на грани развода, сохранилось тогда благодаря старцу! Но об этих семьях надо рассказывать особо. А пока скажу о главном уроке, полученном тогда от старца: с креста не сходят – с креста снимают, а бежать от креста – это бежать от Христа.

Но как же нелегко порою нести этот данный Господом крест! Помню, я пожаловалась тогда батюшке на свои скорби, а вскоре получила от него письменный ответ:

"Дорогая моя многоскорбная Нина! А я ведь вас позову к подвигу – идти дальше за Христом, идти по водам, одной верой преодолевая скорбные обстоятельства жизни своей. Уже многому научило вас страдание, многое приоткрыло из сокровенных тайн духовной жизни, а сколько их ещё впереди, но цена их страдание.

А вам, дорогая Нина, говорю не от себя, но от святых отцов:

"Что успокаивает в лютые времена душевного бедствия, когда всякая помощь человеческая или бессильна, или невозможна? Успокаивает одно сознание себя рабом и созданием Божиим; одно это сознание имеет такую силу, что едва скажет человек молитвенно Богу от всего сердца "да свершится надо мною, Господь мой, воля Твоя", как и утихает волнение сердечное от слов этих, произнесённых искренне, самые тяжкие скорби лишаются преобладания над человеком".

Это вам на те дни, когда мгла застилает небо над головой и Господь, мнится, оставил создание Своё.

Божие благословение вам и О.

"Одно мне предписывает плоть, другое – заповедь.

Одно – Бог, другое – завистник.

Одно – время, другое – вечность.

Горячие проливаю слёзы, но не выплакан с ними грех".

И вот выплачем и спасёмся. Храни вас Господь, а мы о том молиться будем.

Архимандрит Иоанн Крестьянкин".

***

Как же меня поддерживали в те трудные годы письма и молитвы архимандрита Иоанна! Батюшка-солнышко, батюшка-утешитель и батюшка с мученической судьбой. Из лагерей он вернулся с перебитыми пальцами на левой руке, но о годах заточения избегал говорить, пресекая все разговоры о том. И всё же однажды, не утерпев, я спросила:

- Батюшка, а страшно было в лагерях?

- Почему-то не помню ничего плохого, – ответил он. – Только помню: небо отверсто и Ангелы поют в небесах.

Вот это и было главным при встречах со старцем – ощущение незримого Благодатного Света, льющегося на нас с небес, а с Богом и в скорби легко.

Однако вернусь снова в ту осень, когда архимандрит Иоанн (Крестьянкин) подолгу беседовал с людьми.

- Батюшка, – жалуется старушка, – полжизни стоим в очереди на жильё, а живём и доныне всемером в комнатушке. Теснота такая, что внуки спят на одной кровати валетами и друг другу подбородок ногой подпирают.

Следом за старушкой жалуется мужчина и почти кричит, рассказывая, как он десять лет отработал в горячем цеху ради обещанной заводом квартиры, но после перестройки завод приказал долго жить. И что теперь делать?

- Молились бы вы святителю Спиридону Тримифунтскому, – говорит батюшка, – и были бы давно с жильём.

Записываю на всякий случай имя святителя Спиридона Тримифунтского, хотя и не собираюсь молиться ему. Проблем с жильём у меня нет. Точнее, есть. Но, после того как наша семья всего четверть века отстояла в очереди на двухкомнатную квартиру, получив в итоге однокомнатную, мы уже не ждём ничего от властей. Правда, с очереди нас не сняли, обещая дать положенное, но, судя по срокам, посмертно. Так что у нашей семьи теперь другие планы – купим дом возле монастыря в Печорах, благо деньги для этого есть. Нет проблем, если ты при деньгах. Но вот что странно – позже я уже почти в безденежном состоянии купила дом возле Оптиной пустыни, а тут и с деньгами не получалось никак. Более того, каждый раз, как я отправлялась по объявлению о продаже дома, в ноги вступала такая боль, будто в пятки вонзили иголки. Доковыляю кое-как, а дом уже продали или раздумали продавать. Промучилась я полгода в поисках дома, а потом спросила архимандрита Иоанна:

- Батюшка, да почему же у меня никак не получается купить дом в Печорах?

- Потому что ваше место не здесь, а в Оптиной пустыни.

Прости, Господи, моё невежество, но ни о какой Оптиной пустыни я в ту пору и не слыхивала, усвоив из слов старца единственное: меня хотят изгнать из моих любимых Печор. Пришла я с этой обидой к моему духовному отцу архимандриту Адриану, но и тот благословил съездить в Оптину пустынь. Съездила. Не понравилось. Руины храмов и горы мусора вокруг. Монастырь ещё только начинали восстанавливать. И мерзость запустения на святом месте поражала настолько, что я тут же отправилась к архимандриту Кириллу (Павлову) с жалобой на старцев, выселяющих меня непонятно куда.

Помню, как улыбался отец Кирилл, слушая мои причитания, а потом сказал, благословляя на переезд:

- Благодатная Оптина, святая земля.

Как же благодарна я теперь Господу, поселившему меня на этой святой земле, но какой же трудной была дорога сюда!

- Мы у Господа тяжёлые хирургические больные, – говорила мне позже одна монахиня. – У каждого своя гордынька и своя корона на голове. А Господь жалеет нас, неразумных, и лечит уже хирургическим путём.

Словом, переезду в Оптину предшествовала та "хирургия", когда отсекалось всё, чем тщеславилась, бывало, душа. Сбережения съела инфляция. А то, что казалось прежде значительным: литературный успех, публикации, жизнь в кругу знаменитостей – всё стало ненужным и уже немилым, когда тяжело заболел сын и умирала, казалось, мама… В квартире стоял тяжёлый запах лекарств, под окном ревело моторами московское шоссе, и в сизом тумане выхлопных газов было порою нечем дышать. Как же мы мечтали тогда о деревне и о глотке, хотя бы глотке, свежего воздуха! Но пока я привередничала, не желая переезжать в Оптину, цены на здешние дома, стоившие прежде дешевле дров, возросли настолько, что были уже не по карману.

Вот так и свершилось то, о чём заранее предупреждал батюшка Иоанн (Крестьянкин): над головою чёрное небо в тучах и такая отчаянная беспросветность, что я уже даже не взмолилась, а возопила к святителю Спиридону Тримифунтскому, умоляя помочь. Помощь пришла незамедлительно, и я лишь твердила про себя: так не бывает. Но так было. И вскоре мы уже купили дом возле Оптиной пустыни, где и стали оживать, возвращаясь к жизни, мои родные. Помню, как сын, пролежавший в больнице четыре месяца, сначала неуверенно вышел в сад, а потом убежал купаться на реку, и вот уже мы, как в прежние времена, плаваем с ним наперегонки. И мама снова прежняя мама. Вот она несёт с огорода редиску и радуется, что взошла морковь.

Особо любимых угодников Божиих много. Но святитель Спиридон Тримифунтский был в моей жизни первым святым, через которого открылась та бездна милости Божией, когда на опыте узнаёшь – Господь не даёт испытания свыше сил, но всё ко благу и всё промыслительно. И я так полюбила святителя Спиридона, что ежедневно читала ему тропарь:

"Собора Перваго показался еси поборник и чудотворец, богоносне Спиридоне, отче наш. Темже мертву ты во гробе возгласив, и змию во злато претворил еси, и внегда пети тебе святые молитвы, Ангелы, сослужащие тебе, имел еси, священнейший. Слава Давшему тебе крепость, слава Венчавшему тя, слава Действующему тобою всем исцеления".

Помню, как в Оптину пустынь приехала на всё лето семья Воропаевых с детьми, а снять жильё не получалось никак. Пришли они ко мне грустные и говорят, что никто не берёт с детьми на квартиру и придётся им отсюда уезжать.

- Давайте, – предлагаю, – читать тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому.

Начала читать, а дети смотрят на меня с недоумением, не понимая слов тропаря.

Вот и пришлось рассказывать им о святителе Спиридоне, ибо тропарь – это краткое его житие. Тут за каждой строкой своя история, и особенно детям понравилось про то, как "змию во злато претворил еси". Было это во времена страшного голода. Пришёл к святителю Спиридону бедняк и заплакал, рассказывая, как просил у богача взаймы хлеба для своей голодающей семьи, а тот отказался дать что-либо без денег.

Через сад в это время проползала змея, и святитель тронул её посохом, превратив незаметно для бедняка в слиток золота. Отдал он золото голодающему, велев выкупить его у богача обратно, когда будет хороший урожай. Потом голод миновал и был такой обильный урожай, что земледелец с лихвой расплатился с богачом за взятый взаймы хлеб и, выкупив золото, вернул его святителю Спиридону. Святой отнёс золото в сад, и слиток по его молитве превратился обратно в змею, тут же ускользнувшую из сада. Всё это происходило на глазах изумлённого земледельца, дабы уверился и возблагодарил Господа, неизменно пекущегося о нас…

Святителя Спиридона Тримифунтского всегда почитали на Руси как покровителя бедных, бездомных, страдающих. В честь него возводили храмы и называли улицы, взять хотя бы знаменитую Спиридоновку в Москве. А в те трудные годы, когда восстанавливали разорённую Оптину пустынь и всё вокруг лежало в руинах, в монастыре ежедневно читали акафист святителю Спиридону Тримифунтскому…

Рассказала я детям, как дивно помогает святитель Спиридон, и мы уже с большим воодушевлением прочитали тропарь и акафист ему. Только кончили читать, как окликает меня с улицы соседка:

- Хочу сдать на лето садовый домик какой-нибудь семье. Нет ли у тебя таких знакомых?

- Есть! Есть! – закричали тут разом все Воропаевы.

С тех пор каждое лето они жили в этом "своём" домике.

Ровно год я читала ежедневно тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому. Ничего не просила, но лишь благодарила от всей души. А через год пришла телеграмма с известием, что мне надо срочно выехать в Москву для получения двухкомнатной квартиры.

Приезжаю, а инспекторша по жилью смотрит на меня огнедышащим взором и говорит, задыхаясь от ярости:

- Всех блатных наизусть знаю, но такого блата, как у вас, ещё не видела!

Ничего не понимаю. Какой блат? Откуда? Постепенно выяснилось – никто не собирался мне ничего давать. Напротив, начальство распорядилось дать эту квартиру каким-то нужным людям. Дело было уже решённым, как вдруг квартиру по очереди предоставили мне. Разгорелся скандал: почему "упустили"? И теперь инспекторша жаловалась мне:

- Нет, я же ещё и виновата. Да я, как лев, против вас боролась! Я себе голову сломала, вычисляя ваши связи. Всех вроде знаю, а тут – не пойму. Ну, хорошо, квартира ваша, но откройте секрет – кто за вами стоит?

- Святитель Спиридон, – отвечаю.

- Кто-кто? – не поняла инспекторша.

Но я уже не стала ничего уточнять. Впрочем, той квартирой мы владели недолго. Моя старенькая мама слабела с годами, а до монастыря было далековато ходить. Вот и обменяли мы престижную квартиру в центре на куда более дешёвую квартиру в зелёном "спальном" районе, чтобы купить новый дом возле монастыря.

Место здесь дивное и всегда красиво. На Рождество искрится под звёздами снег, а весной всё бело от цветущих яблонь. Воздух гудит от благовеста колоколов, а мы всей семьёй идём в храм. Мама часто крестится на купола Оптиной, а сын, опережая нас, уходит вперёд. Сколько живу здесь, а всё удивляюсь: да за что ж мне такая милость? И всё чаще вспоминается старенький батюшка Иоанн (Крестьянкин), вразумляющий нас, неразумных: "Промысл Божий управляет миром и судьбами каждого из нас". Всё так. Но поверила я этому уже только в Оптиной.

Дитя послушания

Однажды в Васкнарве после всенощной протоиерей Василий Борин беседовал с нами о Царствии Божием, что дороже всех земных сокровищ и превыше всего. Слова старого священника обжигали с такой силой, что душа уже устремлялась в горняя, но тут одна женщина сказала:

- Батюшка, в горняя, конечно, хочется, но и кушать хочется. А цены как бешеные растут. Колбаса втридорога, не укупишь, а кушать что?

- Эх вы, навоз едите и на навоз надеетесь, – сказал отец Василий, оборвав беседу.

- Вот и я такая же, – посетовала я незнакомке, выходившей со мною из храма, – не о Царствии Божием думаю, а о том, где денег достать.

- Вам денег дать? – достала кошелёк незнакомка.

- Да нет, тут другое. Благословили меня купить дом возле Оптиной пустыни, а денег не хватает.

- Давайте адрес, я пришлю. Сможете – отдадите, а нет – берите так.

- А вы что, богатенький Буратино? – обернулась я к ней, с интересом рассматривая красивую незнакомку в скромненьком платье от Версаче.

- Муж богатый. Но я вам из своих денег дам.

Так я познакомилась с будущей монахиней N, не догадываясь о том, что она уже втайне готовится к постригу и через девять лет уйдёт в монастырь, уладив, наконец-то, свои мирские дела. Дела же моей подруги с Кавказа (назову её так – люди ведь все живые) были настолько запутанными, что я не могла ничего понять. Как так – у её мужа есть уже двое младенцев на стороне и фактически другая семья, а он с ревностью собственника требует от жены раболепного повиновения, и она уважительно слушается его? А через девять лет я наблюдала завершение той кавказской истории, когда бывший муж целовал землю у ног этой кроткой женщины и благодарил Господа, пославшего ему ангела, благоустроившего его грешную жизнь. По-разному люди уходят в монастырь, но эта женщина приняла постриг лишь после того, как воцерковилась вся её прежде неверующая семья. Дети уже имели профессии и работали, а бывший муж, обвенчавшись с матерью своих детей, усердствовал в восстановлении храма и с упоением чадолюбивого отца показывал всем фотографии малышей, родившихся в новом браке.

Многого я не знаю о моей подруге, всегда улыбчивой и, казалось, безмятежной. Твёрдо знаю одно – своей веры она никому не навязывала, но лишь молилась за ближних и жила в беспрекословном послушании своему старцу схиигумену Илию. Мне тоже очень хотелось научиться жить в послушании. Хотелось, а не получалось. И Господь послал мне в помощь подругу.

То, что послушание – бесов ослушание, я знала не хуже подруги. Но "буквоедское" понимание послушания вызывало во мне протест, а подруга была "буквоедкой".

Вот конкретный пример. Приехала подруженька ко мне погостить, а я уже купила дом возле Оптиной пустыни. У подруги был обратный билет на самолёт, а поскольку мне тоже надо было съездить в Москву, то решили мы ехать вместе. Я узнала расписание автобусов на Москву, а подруженька, признающая одно расписание – "как батюшка благословит", пошла в монастырь за благословением к старцу. Возвращается и говорит от порога:

- Ну всё, поехали. Батюшка благословил и сказал: "Сразу же бери вещи и уезжайте".

Интересуюсь: а на чём мы поедем? Ближайший рейс на Москву только в полдень, а сейчас, кстати, утро и на улице дождь. Но подруга моя – дитя послушания: для неё сразу – значит сразу. Подхватила наши вещи и спешит на остановку. Я за ней – пререкаемся, не замечая, как рядом с нами притормозил "Мерседес".

- Пойми, – говорю, – автобуса на Москву полдня ещё не будет!

А тут хозяин "Мерседеса" окликает нас:

- Вам в Москву? Садитесь.

Юркнули мы в тёплое нутро "Мерседеса", блаженно отогреваясь после стылого дождя со снегом. А хорошо всё-таки ездить по благословению старца – тут и "Мерседес" тебе подают. Однако сколько же стоит такое удовольствие?

Таксу до Калуги знаю, а до Москвы? Денег же у меня было в обрез. Но, когда в Москве мы достали кошельки, водитель даже обиделся:

- Да вы что? Не возьму. Я во славу Христа.

Вот она, радость благословенного послушания, когда всё ладится и все славят Христа.

Благословение старца ехать сразу же имело для моей подруги особое значение – на следующее утро у неё был билет на самолёт, а старец велел непременно съездить в Троице-Сергиеву лавру и разузнать об условиях поступления на регентское отделение семинарии. Рейсовый автобус прибывал в Москву уже вечером, в семинарию было бы не попасть. А так она успела съездить, всё разузнать и запастись необходимой литературой для своей дочери Елены, заканчивавшей школу в этом году.

О том, что Елена готовится поступать в семинарию, дома старались не говорить, зная гневливость неверующего отца.

- Не будет этого, запомни! – властно сказал он жене. – Хватит того, что ты меня опозорила на весь Кавказ, а дочку позорить не дам.

"Позор" же заключался в том, что подруга давно перестала носить бриллианты и богатые ювелирные украшения, подаренные ей мужем. Словом, она оказалась отступницей в той языческой среде, где на всё свои "табу" и предписания: в чём прилично и престижно появляться на приёмах и какие нынче в моде меха и духи. Муж подруги даже радовался, что жена не ходит с ним на светские приёмы, страшась увидеть рядом с собою "нищенку".

Между тем Еленка уже окончила школу и то готовилась поступать в семинарию, то бросала учебники, повторяя уныло:

- Папа всё равно ни за что не разрешит!

- А ты готовься, доченька, за послушание, – убеждала мать. – Так батюшка благословил.

Сколько же они молились тогда преподобному Сергию Радонежскому, выучив акафист святому почти наизусть!

До начала приёмных экзаменов оставалось четырнадцать дней, когда Елене явился во сне преподобный Сергий и сказал: "Иди ко мне". А 18 июля, на день обретения мощей преподобного Сергия Радонежского, в их город вошла кавказская война. Возле их дома разорвался снаряд, застрочили автоматы, и люди в панике хлынули в аэропорт. Самолёты брали штурмом, швыряя пачки долларов. И отец Елены заплатил немыслимые деньги, чтобы мать с дочкой улетели в Москву.

- Увози дочку, – кричал он жене срывающимся голосом, – хоть в семинарию, хоть на край света, лишь бы дочка осталась живой.

Еленка улетела в Москву в чём выбежала из дома – в одном сарафанчике. Других вещей у неё не было. И уже в самолёте она простудилась так сильно, что слегла с температурой под сорок. Готовиться к экзаменам она была не в силах, благо, что за послушание старцу изучила учебный материал заранее. Но к главному экзамену по пению она была фактически не готова. То есть музыкой Еленка занималась с детства, могла пропеть с листа любую вещь и даже объехала пол-Европы, солируя в детском хоре. Но православную музыкальную культуру не усвоишь вне храма, а в церковь отец запрещал ей ходить.

Помню, как возмущали меня эти запреты и я убеждала подругу, что ребёнок всё же должен ходить в храм, пускай и тайком от отца.

- Ты совсем как моя Еленка, – возражала она. – Та тоже мне говорит: "Папа ничего не узнает. Я ему с три короба навру – на дискотеку пошла, то-сё". А зачем мне такой ребёнок, который врёт, не стесняясь, в глаза? Я ведь спрашивала батюшку, как поступить, а он велел жить по заповеди "Чти отца своего…".

И мать учила дочь почитать отца:

- Давай лучше, доченька, дома помолимся, а то папа расстроится из-за нас.

И от этой кротости домашних умягчалось сердце отца. Нет-нет да и уступит просьбам дочери: "Ну уж, ладно, сходи". И Елена тут же бежала на клирос, желая единственного – петь для Бога и славить Его всю жизнь.

К экзаменам она успела разучить с регентом женского монастыря только одну вещь – "Разбойника благоразумного". И когда Елена спела её на приёмной комиссии, все притихли: голос – дар Божий, воистину талант.

- Пойте, пойте ещё, – попросили её.

- А я больше ничего не знаю.

- Как не знаете? А "Богородице Дево", "Достойно есть"? Вы ведь в церковь ходите?

- Редко, – заплакала Елена. – Не выгоняйте меня. Возьмите в семинарию уборщицей. Я полы буду мыть, всё, что скажете, вымою, а то папа второй раз не отпустит меня.

О дальнейшем мне рассказывала уже подруга:

- Ушла моя Еленка на экзамен и пропала, а я с утра у раки преподобного Сергия с колен не встаю. Плачу, молюсь, а время уже к вечеру. Смотрю, идёт моя Еленка и от слёз говорить не может. Только показывает мне один палец – это значит, что её приняли в первый класс.

Настоящая кавказская война началась много позже того времени, когда Елена поступила в семинарию. А тогда жизнь в городе моей подруги опять вошла в мирную колею и события прошлого они уже расценивали как мелкую заварушку или дворцовый переворот под канонаду. И совет старца уезжать с Кавказа муж моей подруги отверг как чепуху. А зачем уезжать, если жизнь налаживается? На Кавказе, наконец, было дело его жизни – фирма, вилла, много недвижимости, а большие деньги давали чувство неуязвимости. Между тем моя подруга, уже оформившая развод с мужем, получила от старца новое послушание – купить два дома: один возле Оптиной пустыни, а другой на Ставрополье, откуда они с мужем были родом. Зачем два дома одному человеку, я не понимала, но у подруги на всё был один ответ: "Так батюшка благословил".

Как раз в это время подруга получила родительское наследство и тут же истратила всё до копейки, купив хороший дом в родных краях. С покупкой же дома возле Оптиной ничего не вышло. То есть дом мы нашли, и бывший муж обещал выделить деньги не только на его приобретение, но и многажды больше, считая себя обязанным обеспечить достойную жизнь матери своих детей. Но когда этот человек, охотно вкладывавший деньги в недвижимость на Кавказе, осмотрел наш сельский объект недвижимости, то изрёк:

- Хижина дяди Тома. Нет, на эти фазенды с удобствами на грядках я денег никогда не дам.

Итогом поездки стал ультиматум – пусть моя подруга выбирает любой дом или виллу из его кавказских владений и возвращается с дочкой домой, а иначе ни она, ни дочь не получат даже копейки на хлеб.

Предприимчивая Еленка, не собираясь бросать учёбу, тут же устроилась в семинарии уборщицей. А подруга поселилась в доме на Ставрополье, чтобы, как благословил старец, перед уходом в монастырь отремонтировать его. В письмах подруги теперь сообщалось, как по великой милости Божией печник из храма, где она пела на клиросе, сложил ей бесплатно печь с камином, а ещё нашёлся покупатель на её шубу и теперь можно начать ремонт. Из писем угадывалось, что подруга бедствует, распродавая с себя последнее. И я досадовала, жалея её: да что за прихоть – благоустраивать дом, в котором не собираешься жить? Но подруженька у меня, повторю, дитя послушания, сокрушалась лишь о том, что никак не может выполнить благословения старца и вывезти с Кавказа свои и дочкины вещи – муж, мол, сразу заболевает при мысли, что дочка уже не вернётся домой. "Значит, надо терпеть и молиться, – писала она в письмах, – чтобы Господь даровал душе его мир".

Дом в станице на Ставрополье был, наконец, благоустроен. На окнах уже висели нарядные занавески, а в камине весело потрескивали дрова, когда грянула большая кавказская война. Город, где жил муж моей подруги, пылал в кольце огня, и очевидцы рассказывали потом – это был залитый кровью ад. Никакие самолёты и поезда оттуда уже не ходили. Телефоны молчали, а подруга с батюшкой снова и снова пытались дозвониться в пылающий город. Неожиданно ответила бабушка-соседка, оставшаяся умирать в этом аду.

- По-моему, ваши живы, – сказала она спокойно. – Я видела в окно, как ваш сын, муж и эта новая жена с малышами садились в машину. Правда, у подъезда их обстреляли – даже стёкла брызнули, но крови, кажется, не было.

А потом, уже из приграничного селенья, позвонил сын:

- Мама, мы живы и едем к тебе. Правда, машина у нас подбита, но едет пока. Мама, не волнуйся, у папы есть план, как пробиться… Мама, молись! – вдруг закричал сын. – Мы погиба…

Связь прервалась. Батюшка взял у помертвевшей матери гудящую трубку и, ничего более не услышав, велел пройти по станице, собирая людей на молебен.

Много людей пришло тогда на молебен. Граница здесь рядом, почти в каждом доме беженцы. И станичникам не надо было объяснять, что это такое, когда машина с детьми пытается прорваться под обстрелом через линию фронта. Молебны служили весь день – святителю Николаю с акафистом, Божией Матери с акафистом в честь иконы "Взыскание погибших", а потом Всем святым, в земле Российской просиявшим. Когда же по времени стало ясно – они не доехали, начали читать акафист святой великомученице Варваре, умоляя если не о жизни, то о "христианской кончине живота". Уже дочитывали акафист, когда кто-то крикнул:

- Едут!

И все бросились из храма навстречу покорёженной машине без стёкол, вихлявшей подбитым колесом. Люди целовали и обнимали приехавших:

- Родные, вы живы! Мы молились за вас!

А те уже входили в храм, плача и целуя иконы. Бывший муж положил земной поклон перед Распятием и сказал:

- Это чудо – мы живы! Батюшка, отслужи благодарственный молебен Спасителю. Будут деньги – отстрою храм.

Так появилась на приходе новая семья, уверовавшая во Христа, по их признанию, за миг до смерти. А дом на Ставрополье, как уточнил старец, благоустраивался, оказывается, для них. И надо быть беженцем, лишившимся не только всех своих сбережений, но и крыши над головой, чтобы понять, что это такое – у тебя есть дом, где в камине весело пылает огонь, а твоим детям приготовлена чистая постель.

Настоящей беженкой в этой войне, потерявшей дом и всё до копейки, оказалась, по сути, моя подруга, поселившаяся теперь возле Оптиной пустыни в чужом углу.

- Ну что, теперь в монастырь? – спрашивал её старец. – Все дела уже уладила?

- Батюшка, дочку бы ещё замуж выдать. Вы же сами благословили.

А дело было так. Когда старец благословил мать на монашество, а дочь на замужество, семнадцатилетняя Еленка сказала строго:

- Батюшка, только мне нужен такой муж, как мой папа, чтобы я слушалась его. Обещаете молиться?

- Помолюсь, – улыбнулся старец.

Женихи же попадались до того несерьёзные, что девица обидчиво говорила старцу:

- Батюшка, вы же обещали молиться.

- Я молюсь, – отвечал старец. – Подрасти сперва.

- Молитесь, молитесь… Плохо молитесь.

А потом женихов не стало. На отдалённом сельском приходе, где Елена работала регентом после семинарии, женихи были единственные – пять беззубых дедов. Храм был ветхий, холодный, и единственная печь не согревала его зимой. Но Елена была влюблена в свою работу, рассказывала с упоением:

- Ой, мамуля, какой у меня старичок в хоре – Паваротти! Правда, фальшивит слегка. А бабульки мои! Знаешь, какой у меня скоро будет хор?

Здесь, среди своих любимых бабулек, дедулек и высоких российских снегов, она постепенно смирилась с мыслью, что коротать ей свой век в одиночестве, уговаривая мать:

- Что ты ждёшь моей свадьбы, мама? Уходи в монастырь. Я для себя уже твёрдо решила – лучше остаться старой девой, чем плохую семью заводить…

Подруге уже шили подрясник для пострига, когда произошёл такой разговор.

- Как твои огурцы? – спрашиваю подругу, тоже имевшую свой город.

- А что, пора сажать?

- Да мы уже первые огурцы едим.

- Ох, сегодня же посажу! – спохватилась выросшая на асфальте моя подруженька-горожанка.

Кто-то сказал ей, что надо читать акафист святым равноапостольным Константину и Елене, чтобы огурцы быстрее росли. Подруга к старцу с вопросом: читать или не читать?

- Читай, – благословил он улыбаясь.

И вот читает она ежедневно акафист святым Константину и Елене и любуется на огурцы – растут. Вдруг приходит телеграмма: "Мама, благослови. Выхожу замуж за Константина. Твоя Елена". Оказывается, иконой святых равноапостольных царей Константина и Елены преподобный оптинский старец Анатолий (Потапов) благословлял молодых идти под венец.

Теперь наша Еленка – матушка Елена, жена священника. Когда это свершилось, подруга попросила у меня молока и съела тарелку творога.

- Как – ты же говорила, что молочного не ешь? – изумилась я, твёрдо усвоив за эти годы, что у подруги какой-то особенный желудок, не принимающий ничего, кроме хлеба и овощей.

- Всё я ем, – улыбнулась она, – и молочное люблю. Но, думаешь, это просто, когда ни дети, ни муж не веруют в Бога да ещё двое младенцев на стороне? Вот и считай – по году поста за каждого.

- Ты что, и за этих младенцев постилась?

- А как же? У меня сердце изболелось за них.

Трудно улаживаются мирские дела. Но когда они уладились, эта боголюбивая раба Божия приняла монашеский постриг, навсегда умерев для мира сего.

Нина Павлова
Вера-Эском - 07.05.2008.

Читайте другие публикации раздела "Христианское благочестие. Жизнь во Христе"