"И хотящих войти не допускаете..."
(О некоторых мотивах спора вокруг Таинства Евхаристии)
Далеко не секрет, что в современной
церковной жизни принято различать представителей некой
консервативной мысли, а также и так называемых модернистов
или либералов, хотя и подобное деление достаточно условно.
Однако такого рода классификация активно используется в той
или иной полемике – так, что уже становится не ясен сам
предмет спора, но - важна сама борьба, зарождающаяся и
получающая развитие вокруг той или иной проблемы.
В
современном споре о Таинстве Причащения в роле охранителей
истины в настоящий момент выступают те, кто являются
сторонниками своего рода практики синодального периода нашей
церковной истории, то есть - умеренного или не частого
причащения для мирян, в то время как сторонники более
частого причащения заведомо помещаются "консерваторами" в
лагерь "модернистов" и "обновленцев". Собственно,
аргументация и опасения первых достаточно просты.
В практике
частого или, как ее противники еще именуют, "сверхчастого"
причащения им видится разрушительная для Церкви опасность
утраты благоговения и нарушения сложившейся в былую эпоху
традиции. Но, мало того, приверженцы частого причащения
подозреваются здесь в злостном реформаторстве и модернизме,
в чем и обвиняются самым декларативным образом. Так,
сравнительно недавно журнал "Благодатный огонь" опубликовал
целую серию статей, содержащих критику вышеозначенной
евхаристической практики. Для разбора всех тонкостей этого
спора понадобится целое исследование. Но пока такого рода
исследования еще не появилось, поговорим о некоторых
элементарных мотивах данной полемики.
Данный спор все-таки носит более
идеологический, чем сущностный характер. Обсуждение реальных
проблем, имеющих место быть в современной литургической
жизни нашей Церкви, отходит на задний план, а самым важным
представляется именно охранительная позиция защитников
"синодальной" традиции, либо, напротив, защита самого
принципа частого причащения. Кроме того, спор тут же
переходит на личности и, в особенности, на личностях и
концентрируется, благо, что эти люди, будучи покойными, уже
не могут на данную критику ответить. В особенности достается
приснопоминаемому протопресвитеру Александру Шмеману.
Почему-то не рискуя вступить в серьезную дискуссию с его
основными литургическими идеями, критики оттачивают свои
полемические клинки на его личном благочестии, приводят
цитаты из дневников о. А. Шмемана, обвиняя его в нарушении
постных дисциплин, курении и т.д. Полемика получается
довольно странная, напоминающая своего рода публичные
разносы-доносы советских времен, когда какой-либо
общественно-культурный деятель начинал подозреваться в
мировоззренческой неблагонадежности и личном не соответствии
высоким принципам партийной морали. Да, личность о.
Александра является не простой, но кто из нас без греха, кто
столь высоконравственен в личном благочестии, тот пусть и
продолжает метать в него камни, тогда как по существу речь
должна вестись совсем о другом.
Совершенно очевидно, что Таинство Евхаристии
изобрел вовсе не протопресвитер Александр Шмеман, равно и не
протоиереи Александр Афанасьев или Иоанн Мейендорф, которых
"наши охранители" вместе с о. Александром Шмеманом любят
подозревать в сугубом модернизме. Таинство Причащения
установлено Самим Господом нашим Иисусом Христом на Тайной
вечере и является главным Таинством Церкви, средоточием
духовной жизни, одним из основных источников благодати. На
безусловную необходимость участия верующих в этом Таинстве
указывает сам Господь: "Иисус же сказал им: истинно, истинно
говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и
пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни" (Ин.6:53)
Да, практика регулярности или частоты Причащения и
подготовки к таинству в разные века бывала разной. Первые
христиане могли причащаться каждый день и уж явно не
вычитывали "Последование ко святому причащению", поскольку
его тогда еще не существовало, а большинство русских
христиане в 19 веке причащалось раз в год, постясь неделю и
вычитывая всевозможные каноны и акафисты. Из этого вовсе не
следует, что синодальные правила 19 века явились раз и
навсегда единственной установившейся. Однако утвердившаяся в
19 веке традиции до сей поры пленяет умы даже и современных
христиан. Вот, что пишет в журнале "Благодатный огонь" один маститый священнослужитель.
"В наших местах усердные христиане
причащались каждый пост, в Великий два раза, на первой и
страстной седмицах. Старые и больные из них брали у
священника благословение "не выходить из шести недель", то
есть причащаться каждые сорок дней. Естественно, причащение
предварялось недельным говением, включающим пост (постом –
усиление его), стоянием всех церковных служб (конечно, по
возможности), чтением Священного Писания и святоотеческих
творений, помогающих испытанию совести, и как итог – исповедь и правило".
В общем-то ничего удивительного в том нет,
что сложившиеся в синодальный период традиция воспринимаются
как некое правило и образец. Но они и должны быть именно
правилом и образцом, а не мертвой буквой которая грозит
подавить духовную свободу. Любителям благочестия
синодального периода нашей истории стоило бы задуматься над
следующим вопросом: если в предреволюционной России в
духовном плане было все так хорошо и большая часть
православного народонаселения с великим благоговением
постилась перед ежегодным причащением, а сверх того из
великого же благоговения перед Страшными Христовыми Тайнами
причащаться уже не дерзала, то почему вообще оказалась
возможна революция и столь масштабное сокрушение
православных святынь? Разве из-за большого народного
благочестия и благоговения? Не из-за того ли как раз, что
русский народ в предшествующий революционным потрясениям
период перестал причащаться и ценить это великое Таинство,
перестал понимать, что такое Литургия, а если и причащался
раз в год, то в подавляющей массе - из-под палки, для
галочки? И тому есть много воспоминаний и свидетельств
современников дореволюционной и послереволюционной России.
Церковь и ее члены без Евхаристии рискуют
быстро превратиться в чисто формальное собрание,
занимающееся обслуживанием религиозных нужд населения.
Крестинами, отпеваниями, освящениями, а не преображением,
исцелением больного грехом человека. Это-то как раз и
осознали многие из оказавшихся в эмиграции православных
русские людей. Собственно, заслуга того же протопресвитера
Александра Шмемана в том и состоит, что в условиях
эмиграции, в окружении представителей западного христианства
он смог осознать и в своих книгах сформулировать то, что
Евхаристия была и есть основа жизни Церкви. Мы уже сказали о
том, что это понимание ранее утрачивалось. До сих пор среди
православных найдутся и те, кто считает, что главным в жизни
Церкви является водосвятный молебен с акафистом. В XIX веке
Мотовилову пришлось придти к самому преп. Серафиму
Саровскому, чтобы из его уст, наконец, слышать, что цель
христианской жизни заключается в стяжании Духа Святого.
Действительно, понадобилось совершиться революционным
потрясениям в России, чтобы многие русские православные
осознали величие Таинства Причащения и стали причащаться
намного чаще, чем в былые как будто безмятежные дореволюционные годы.
Конечно, в опасениях относительно утраты
благоговения есть своя правда и всякая механистичность по
отношению к Таинствам к добру не приведет. Однако Таинство
Евхаристии не есть некое застывшее формальное начало в
Церкви. Это Таинство осуществляется через покаянное живое и
личностное общение с Самим Христом и требует от всех нас,
верующих во Христа, именно живого, жертвенного, любовного
отношения. Священник же, от которого столь многое зависит в
плане созидания этого Таинства Церкви, по отношению к другим
людям тем более не может быть формалистом или проводником
какой бы то ни было групповой идеологии. Священник должен
служить тому, чтобы живой человек приходил к живому Христу
Спасителю. Для этого служащий священник должен вникать в
конкретного человека, молиться о нем думать, брать на себя
труд и ответственность, а не грести всех под одну гребенку
только частого или только редкого причащения. Фарисейский
дух формализма, к сожалению, легко получает здесь
распространение, поскольку возложив на человека бремена
неудобоносимые, легко отсечь желающего причащаться и он уже
не в состоянии докучать, скажем, до следующего большого
поста, поскольку ему сказано, что раньше - "ни-ни".
Думается, что за страхом перед "частым" причащением у
некоторой части нашего духовенства скрывается
подсознательные опасения слома некоторых формальных
принципов допуска к Святому Причащению, а, значит, и – страх
перед большим утруждением себя в реализации настоящей любви, а не фарисейского формализма.
Ведь, казалось бы, чего проще: "неделю не
постился, к Чаше не подходи", "на вечерней службе не была,
не подходи", "к началу общих молитв исповеди кто опоздал, не
походи!" - и тогда уже часть людей отсечена, проблем не
доставят, "кобыле легче", а ты сам выглядишь защитником и
охранителем великой святыни от недостойно на нее
покушающихся. А если кто пришел в первый раз и еще о
молитвах исповеди ничего не знает? А если пришла мама
пятерых детей, которая в принципе не может быть на вечерней
службе или пришел тяжело больной человек или кто-то, у кого
в этот момент тяжелое душевное состояние? Разве эти люди не
нуждаются в том, чтобы их приняли, не согласно букве правил,
но согласно духу любви Христовой? Или "нельзя исцелять в субботу"?
Если проанализировать большинство исповедей
современных прихожан, то мы увидим, что средний кающийся
прихожанин просто затерроризирован проблемой "достойной
подготовки" к Причащению. Отсюда, основным предметом
исповеди становится рефлексия на тему "батюшка, я все каноны
вычитать не успел", "батюшка, у меня желудок больной, я не
могу долго поститься, я вчера молочко ела, можно ли мне
причащаться?" И так далее и тому подобное. Доходит до того,
что некоторые вполне верующие люди и вовсе перестают
подходить к чаше, потому что, прочитав или услышав о том,
что поститься перед Причастием надо не меньше недели, не в
состоянии это исполнить, потому и не дерзают. И, фактически,
по явному недоразумению отлучая себя от Церкви. Кроме того,
столь чрезмерный акцент на формальной стороне подготовки к
Причащению способствует тому, что необходимость борьбы с
реальными грехами отодвигается на задний план или вообще
подменяется ожесточенной и, по сути, фарисейской борьбой за
не вкушение молока или вычитывание всех канонов.
Вступая в борьбу с духом либерального
протестантизма, который, как нам кажется, грозит проникнуть
в нашу церковную ограду, мы почему-то не замечаем иного
духа, который уже давно стремится укорениться здесь же -
духа фарисейского лицемерия. Повторюсь, что по моему
глубокому убеждению дело не в окончательно на все века
зафиксированной традиции частого или редкого причащения, но
дело в живом отношении каждого кающегося и самого священства
к этому Таинству, в определенной покаянной динамике, в
духовном развитии. Если человек только пришел в храм и
делает первые шаги, к нему нужно особенно внимательное
отношение и нужно внушить ему, что без этого Таинства нет
христианской жизни и пусть он начнет хотя бы раз в месяц
причащаться. Если через какое-то время этот же человек
спрашивает нельзя ли ему Великим Постом причащаться
несколько чаще и священник, советуясь с собственной
совестью, не находит для этого препятствий, то почему бы и
не благословить? Если прихожанин ведет активную сознательную
жизнь, читает святоотеческую литературу, всерьез кается и
молится, постится и просит благословить ему еженедельное
причащения, то почему же ему этого нельзя? На каком
основании? Но если священник видит, что его подопечный
настроен легкомысленно, формально, в его поведении есть
нетрезвые или "прелестные" моменты, то, тогда, конечно,
вправе притормозить, охладить чрезмерный пыл, не
благословить чрезмерно частое и не благоговейное причащение.
Но все это можно осуществить только в живом общении с
человеком, а не через формальное применение к нему того или
иного правила. Из своей же пусть и скромной, но уже более
чем десятилетней священнической практики, могу заметить, что
не знаю случаев, когда редкое причащение дает благодатные
положительные результаты. Или я о них просто не ведаю,
Господь мне не открыл. О действительно благодатных,
исцеляющих, преображающих человека вследствие регулярного
причащения случаях мне известно и я тому свидетель. Да,
благоговение необходимо и за него надо бороться с самим же
собой изо всех сил. Да, Причастие это не таблетка для
здоровья и всякая механика здесь вредна и даже может быть
опасной для жизни, о чем и говорит св. апостол Павел (см.
1Кор.11:29). Но все же главное условие для Причащения -
покаяние. Можно неделю попоститься и все каноны прочитать,
но если скажешь в сердце своем "Я готов!", то тогда лучше и
не подходить к Чаше. Я не думаю, что все современное
православное священство как один является образцом
подготовки к Таинству Причащения и каждую Литургию служит,
попостившись всю неделю и всегда вычитав все каноны до
единого. Боюсь, что эта далеко не всегда так. А если мы сами
не всегда являемся здесь образцом пред Богом, то почему же
так легко возлагаем на других бремена неудобоносимые? К чему
здесь-то тогда двойные стандарты? Не услышим ли и мы тогда
от Самого Христа те обличения в фарисейском лицемерии,
которые столь ясно звучат в Евангелии? Здесь как раз и видна
своего рода именно фарисейская логика, которая стремится
маскироваться под эдакий религиозный охранительный
патриотизм. А разве евангельские фарисеи не были ярыми
израильскими патриотами и религиозными консерваторами?
Поэтому не удивительно, что данный спор о
частом или редком причащении носит надуманный или
идеологизированный характер. Те, кто всерьез вовлечен в
него, стремятся все свести только к какому-то одному
принципу (или частое или редкое!), подозревая своих
оппонентов в разрушительных для Церкви намерениях, забывая
при этом, что Церковь есть живой богочеловеческий организм,
а не одна только застывавшая на все времена форма. Или
Евхаристия была и будет основой жизни Церкви, или мы вообще
можем престать быть Церковью и в Церкви быть. Можно сказать
и более того. Сам мотив "охранения Таинства" от
посягательств причащающихся вряд ли является вполне
евангельским. Да, сказано, "не давайте святыни псам", но псы
и не приглашаются к участию в этой великой Трапезе
Господней. Ведь на самом деле приглашаются все, ибо сказано
самим Господом о евхаристической Чаше: "И, взяв чашу и
благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие
есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во
оставление грехов" (Мф.26:28). Сам Христос в Евангелии
никого не отталкивает из приближающихся к Нему. Тем самым Он
идет на определенный божественный риск. Вся полнота святыни
в Евангелии помещена в гущу жизни, и Господь вовсе не
говорит: вот Вам моя святыня, охраняйте ее, спрячьте ее,
берегите ее как зеницу ока, чтобы никто недостойный не
коснулся ее... Нет, скорее, напротив, Господь посылает своих
учеников "как овец среди волков", посылает с той целью,
чтобы Церковь распространялось всему миру, а стало быть,
чтобы распространилось и Таинство Евхаристии. А вовсе не для
того, чтобы возможность Причащаться была как можно лучше
спрятана и замаскирована. Если бы Христос исходил из чисто
"охранительной" позиции к заповеданному Им Таинству, то,
наверное, практика его совершения очень быстро превратилось
бы в своего рода тайную мистерию для немногих посвященных,
которые благодаря особым подвигам, трудам и знанию, наконец,
стали бы достойными этого Таинства. Евхаристия тогда
непременно стала бы мистерией Священного Грааля, тем, чего
до сей поры ищут оккультные любители всего особо
таинственного, не замечающие, что уже две тысячи лет искомый
ими грааль является Таинством Церкви, которое каждый день
может совершаться в каждом православном храме.
Здесь заметим также, что при установлении
Таинства Евхаристии, на Тайной Вечере не все из допущенных к
Причащению были достойны. В осуждение причащается Иуда.
Именно после этого, как говорит евангелист, в Иуду вошел
сатана (Ин.13:27). Почему-то Сам Христос допустил совершится
тому, чтобы Иуда непосредственно вкусил евхаристической
трапезы, не остановив его под тем предлогом, что он дерзает
причащаться недостойно? Из этого, конечно, не следует, что
современный священник должен без разбора допускать до
причащения всех явных и не явных Иуд, но если задуматься,
что перевешивает на чашах весов правосудия Божьего -
охранительное стремление "защитить" Христову святыню или
раздать эту святыню, как можно большему числу уверовавших
людей, то здесь нам, священству, есть над чем подумать. То
есть для чего Церкви дано Таинство Евхаристии - чтобы только
хранить и охранять его от недостойно посягающих? - или для
того, чтобы хлеб Христов был преломляем как Его Тело и
раздаваем всем верующим для их освящения и спасения? Не это
ли и является целью существования Церкви? При осуществлении
этой цели Церковь, как Тело Христово, и не может быть чем-то
герметичным, раз и навсегда замкнутой в своих священных
границах. К примеру, кто-то переступает порог Церкви и
навсегда остается в ней, становится Церковью, неотъемлемой
частью Ее богочеловеческого организма, а кто-то, побыв
какое-то время в Церкви, даже и причащаясь регулярно, потом
вдруг отпадает от Церковного единства, грешит, перестает
причащаться и тогда оказывается попираем диаволом и миром
сим, не смотря на то, что еще недавно подходил к Чаше и был
носителем святыни. И в этом тоже есть тайна промысла Божьего
и свободы человеческой личности. И если, по видимому, Сам
Бог, порой, идет на определенный риск, даруя полноту
благодати нелицеприятно, согласно самой попытке движения
пораженного грехом человека навстречу Ему, Спасителю, то
почему же "современные охранители" дерзают так легко
распоряжается и решать, кому причащаться, а кому нет, в
большинстве случаев просто слепо прилагая к человеку ту или
иную формальную букву церковных правил? Может быть, прежде
всего, потому, что, как недавно заметил один журналист, если
ты хоть что-то пытаешься делать, то ты – модернист, а если
тебе лень что-либо делать, то ты – консерватор?
Что, тогда, для нас Церковь, и чем является
Таинство Причащения? То, что столь беззащитно и ущербно -
так, что нуждается в заботливом охранении и сбережении, или
то, что явилось Кровью Христовой, первоначально истекшей с
его Пречистого Креста для того, чтобы исцелить человека от
греха, утолить ничем более не утоляемую жажду? Если верно
последнее, то дело не в формальном принципе частого или
редкого причащения, но в том, чтобы современная Церковная
жизнь строилась бы так, дабы не один из малых сих, верующих
во Христа, в принципе бы не оказался надолго чужд этому
Великому Таинству.
Андрей Спиридонов, иерей
Радонеж – 17.10.2007.
|
