Глоссолалия в Древней Церкви
Одним из удивительных проявлений церковной
жизни I века от Рождества Христова можно по праву назвать
феномен глоссолалии, или языкоговорения. В день
Пятидесятницы в храмах читается отрывок из Книги Деяний
святых апостолов, в котором повествуется об этом "говорении
на языках". Этот отрывок всем хорошо известен, так что
пересказывать его нет надобности.
Несколько более подробно о
феномене глоссолалии мы узнаём от апостола Павла. Вообще,
новозаветные писания оставили нам ценнейшие свидетельства о
жизни и проблемах первых христиан. Мы часто склонны
идеализировать состояние ранней Церкви, тем более Церкви
апостольского времени. Но, читая яркие и живые свидетельства
Священного Писания Нового Завета, мы убеждаемся в том, что
такая идеализация навязана нам общечеловеческой склонностью
возвышать прошлое в сравнении с настоящим. Трезвый и
непредубежденный взгляд на историю показывает нам, что
реальность намного сложнее: что-то в ранней Церкви
действительно заслуживает восхищения, но что-то, следуя, в
частности, апостолу Павлу, – критической оценки.
Между Дельфами и Коринфом
Поговорим немного о глоссолалии, дававшей
повод для такой критической оценки. Три главы своего Первого
послания к Коринфянам (1 Кор. 12-14) апостол Павел посвящает
волновавшей коринфских христиан проблеме "духовных
дарований", "харизм" по-гречески. Как это ни покажется
странным, благодатные дары Святого Духа, посылаемые каждому
христианину в день его личной Пятидесятницы, то есть во
время принятия Таинства Святого Крещения, и утверждаемые в
Таинстве Святого Миропомазания, именно эти Божественные
"подарки" были причиной если и не разделений в Коринфской
общине, то довольно бурных разногласий и даже нарушений
церковного мира. Иначе апостол Павел и не уделил бы этому
вопросу так много места в своём послании. Речь шла, прежде
всего, о так называемых "духовных" Это слово повторяется в
первом стихе 12-й главы Послания ("Не хочу оставить вас,
братия, в неведении и о дарах духовных") и в первом же стихе
14-й главы ("ревнуйте о дарах духовных"). Оба раза в русском
Синодальном переводе мы видим, что слово "дары" напечатано
курсивом, то есть оно вставлено переводчиком для лучшего
понимания, ибо оригинальное греческое слово означает просто
"духовные", без слова "дары". Но что означает это слово
"духовные"? Речь идет о специфическом термине, который
употреблялся ранними христианами для обозначения особых
состояний вдохновения Святым Духом. (Внешне похожие, но
вызванные совсем иными причинами состояния сегодня мы чаще
называем другим греческим словом – "экстаз" или иногда
"транс"). К таковым необычным состояниям относились
вдохновенное пророчество и языкоговорение, или глоссолалия.
Некоторых коринфян особенно привлекал именно дар
языкоговорения, он казался им свидетельством особой
"духовности", совершенства и богоизбранности. Они
предавались ему с наивной "детской резвостью", увлеченные
его необычностью. Апостол увещевает их: "Братия! не будьте
дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте
совершеннолетни" (14:20). Более рассудительные коринфяне уже
и сами находили несколько обременительным поведение
элитарных "пневматиков" с их высокой самооценкой. Это и
вызывало разногласия в Коринфской общине.
Причиной особого отношения коринфян к дару
глоссолалии была не только его яркая необычность, но и
значимость глоссолалии в их прежней языческой жизни, о чем
напоминает своим адресатам апостол Павел в 1 Кор. 12:2.
Экстатические феномены были широко распространены в античной
религиозности. Самый известный пример – дельфийские оракулы.
Святилище Аполлона в Дельфах на склонах Парнаса славилось во
всем греко-римском мире теми предсказаниями, которые давала
жрица пифия. В Дельфы стекались паломники со всех концов
эллинистического мира. Они задавали богу Аполлону
волновавшие их вопросы и за известную плату получали ответы
на свои вопрошания. Эти ответы от имени Аполлона давала им
пифия. Сидя на треножнике, опьяненная особым настоем из
лавровых листьев и окутанная испарениями Кастальского
источника, над которым она восседала, она погружалась в
состояние транса. В ответ на задаваемые ей вопросы пифия
что-то невнятно бормотала и произносила бессвязные слова.
Кстати, само слово "глоссолалия" составлено из двух слов:
"глосса" (язык) и "лалиа" (болтовня, лепет). Последнее
происходит от глагола "лало, которое у нас принято
переводить как "говорить".
На самом деле этот глагол относится к числу
звукоподражательных: он как бы воспроизводит детский лепет,
и изначально имел смысл скорее "лепета", чем
членораздельного "говорения". "Разумно говорить" передается
другим греческим глаголом – "лего". Одного корня с этим
глаголом такие всем известные слова как "логос" (слово,
разум) и "логика" (правила разумного мышления). Ну а
бессвязные выкрики и лепетания пифии "записывали" на
восковые дощечки находившиеся здесь же жрецы-толкователи,
которые потом должны были якобы расшифровать и перевести на
человеческий язык бормотание прорицательницы, облекая её
лепет в торжественную стихотворную форму гекзаметра. В таком
виде ответы передавались вопрошающим. Предсказания (оракулы)
пифии носили двусмысленный и тёмный характер, что позволяло
толковать их весьма произвольно.
"Язык ангельский"
Дельфийские оракулы были почитаемы не только
греками, но и другимии народами, а приток многочисленных
даров привел к накоплению в Дельфах несметных богатств. В
столичном Коринфе, куда стекались всевозможные религиозные
идеи и течения, во время религиозных праздников и процессий
можно было наблюдать подобные экстатические явления, которым
приписывалось божественное происхождение. Этим можно
объяснить и высокую оценку языкоговорения среди некоторой
части коринфских христиан. Проявление этого необычного
феномена могло производить большое впечатление на
пришельцев. Не стоит этому удивляться. Ведь и в окружающем
нас обществе, и даже среди христиан, спустя две тысячи лет
странные и таинственные состояния часто вызывают не меньший
интерес, чем у древних коринфян.
Некоторые члены Коринфской церкви во время
молитвенных собраний приходили в состояние религиозного
вдохновения, или экстаза. И они тоже "говорили" на
"ангельском языке" – как тогда называли языкоговорение (ср.
1 Кор. 13:1). Судя по тому, что нам сообщает об этом явлении
апостол Павел, это было самозабвенное, обращённое к Богу
лепетание, произнесение нечленораздельных звуков или,
возможно, пение. И всё это считалось интенсивным
переживанием близости Божией, ощутимым присутствием Духа.
Простодушных коринфян языкоговорение весьма впечатляло. Сами
же "глоссолалы" считали себя особенными и свысока взирали на
"нормальное", будничное христианство других. Апостол Павел
пытается с помощью образа тела и его членов теснее привязать
эту группу к церкви. Апостол Павел не отвергает глоссолалию,
более того, ценит эту харизму, но решительно противится
слишком высокой её оценке. Духовные дарования, – на чём
акцентирует внимание апостол, – неоценимое богатство. Но
там, где они служат спиритуальному эгоизму, они угрожают
церкви расстройством вместо того, чтобы служить её
гармоничному устроению. Обо всём этом и говорится подробно в
1 Кор. 12-14.
"Медь звенящая"
Апостол Павел не призывает коринфян
отказаться от языкоговорения, но указывает им на условия
публичного проявления этой харизмы. Экстатические проявления
в Коринфской церкви он принимает как адекватные выражения
религиозного опыта. Он и сам претендует на обладание такими
дарованиями: "Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю
языками" (14:18) и определенно наставляет церковь не
запрещать языкоговорение (14:39). И все же апостол не
скрывает своего скепсиса и сдержанности в отношении
глоссолалии. Во-первых, всякий опыт встречи и живого общения
с Богом, сколь бы интенсивным он ни был, доказывает свою
подлинность причастностью к наивысшему Божественному дару –
к любви, о чем так восторженно говорится в 13-й главе
Послания. Во-вторых, апостол ставит принципиальный вопрос
практического характера: какую цель преследует проявление
того или иного духовного дара? Какой плод он приносит?
Способствует ли дар языкоговорения личному религиозному
самоуслаждению или он способствует единству общей жизни в Церкви?
Для апостола Павла решающий критерий –
служение созиданию Церкви. В ней не место религиозному
индивидуализму. Говорящий "на языках" думает, что он
проникает в таинственное, не выразимое понятными
человеческими словами общение с Богом. Апостол возражает: не
является ли такая непонятная для ближних молитва, которая
выставлена напоказ перед Церковью, проявлением эгоизма? "Кто
говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу;
потому что никто не понимает его. <...> Кто говорит на
незнакомом языке, тот назидает себя" (14:2-4). Обращение к
Богу при полном невнимании к собратьям, к тем, кто не имеет
дара языкоговорения, – это в глазах апостола Павла абсурд.
Для пояснения своей позиции он начинает свои увещевания
напоминанием коринфянам об их языческом прошлом. "Знаете,
что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам,
так, как бы вели вас" (12:2). Здесь подчеркнут момент
одержимости: коринфяне некогда были захвачены, очарованы
опьяняющим экстазом языческих культов. Однако – и апостолу
это представляется очень важным – переживание религиозного
экстаза само по себе может быть очень двусмысленным. Форма
языкоговорения внешне выглядит очень впечатляюще. Но каково
содержание произносимых звуков? Как распознать за невнятными
звуками глоссолалии, чт? за ними стоит: переживание
присутствия Святого Духа? самовозбуждение и прелесть?
бесовская одержимость? Апостол продолжает: "Потому сказываю
вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет
анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом,
как только Духом Святым" (12:3). Христианское исповедание
"Иисус – Господь!" (ср. Флп. 2:11) дается благодатью Духа
Святого. Иначе говоря, подлинность христианского
религиозного опыта гарантирует не экстатическое вдохновение
само по себе, но его содержание. И содержание это должно
быть внятным и доступным не только "говорящему", но и слушающим.
"Пять слов умом своим"
В этом отношении апостол однозначно отдает
предпочтение дару пророчества, которое тоже относится к тем
"духовным", которым посвящены 12-14 главы Первого послания к
Коринфянам. Пророческая речь, в которой тоже присутствует
элемент экстатичности, в отличие от глоссолалии, понятна
всем. "Кто пророчествует, тот говорит людям в назидание,
увещание и утешение" (14, 3). Нет, апостол ни в какой мере
не желает отказывать коринфянам в их харизматическом
богатстве. Он не отрицает пользы языкоговорения, но
настаивает на том, чтобы экстатическая речь переводилась на
понятный язык, чтобы дар языкоговорения сопровождался даром
перевода, "истолкования языков". Тогда церковное общество
могло бы вынести из глоссолалии пользу для себя. Кто желает
принести пользу другим, должен делать это как можно
понятнее. Не утруждать себя этим означает недостаток любви.
Далее, в 14-й главе, апостол Павел говорит о
своей способности к языкоговорению: "Благодарю Бога моего: я
более всех вас говорю языками" (14:18). Тем важнее то
самоограничение, которое он возлагает на себя. В собрании
общины, по его убеждению, такому опыту экстатической
молитвы, если она не сопровождается переводом, не место.
Гиперболизируя, он противопоставляет: "но в церкви хочу
лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить,
нежели тьму слов на незнакомом языке" (14:19). В церковном
собрании он не желает блистать. Здесь он предпочитает
несколько понятных слов потоку экстатической речи. Только
понятная речь способна ввести других в основы христианской
веры. Здесь апостол употребляет греческое слово
"катехизировать" (в Синодальном переводе "наставить"). Не
без легкой иронии и юмора он приводит два очень убедительных
сравнения из музыки и военного дела. Если музыкальные
инструменты будут производить лишь неясные фальшивые звуки,
то никто не поймёт, что играют. И если труба, сигнальный
инструмент в римской армии, будет издавать лишь странные
неприятные звуки, отряд вряд ли будет готовиться к бою.
Точно так же непонятный лепет глоссолалов, если он не будет
истолкован, не способен дать церкви ничего полезного. Всё
будет говориться на ветер (14:6-9).
Из пастырских соображений, перечисляя
различные дарования Святого Духа, апостол Павел вызывающе
поставил столь высоко ценимое в Коринфе языкоговорение в
самый конец (12:8-10; 12:28-30). И напротив, в 13-й главе,
известной как "гимн любви", он столь же вызывающе ставит его
в самое начало: "Если я говорю языками человеческими и
ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или
кимвал звучащий" (13:1). Иронизируя над многословной, но
пустой болтовней, образ бряцающего кимвала употреблял уже
Платон. Без любви, которая "не ищет своего", но ищет пользы
ближнего, всякое языкоговорение, понятное и непонятное, –
пустой шум и более ничего (ср. 14:6-8).
Пророчеству апостол Павел однозначно придает
более высокий ранг. Пророческая речь понятна всем, она
утешает других, воодушевляет их, совершенствует их веру, она
увещевает, указывает верный путь. Пророчество в Древней
Церкви можно было бы сравнить с сегодняшней церковной
проповедью, но при этом нельзя забывать о вдохновенном
характере и даже экстатическом элементе пророчества. Пророк
способен передать церкви совет именно как весть свыше,
которая захватывает и его, и его слушателей и открывает им
новые горизонты и возможности. Из контекста Послания к
Коринфянам следует, что таким пророческим даром обладали в
церкви многие, в том числе и женщины (ср. 14:29-31; 11:5).
Горение духа и благочиние собрания
Читая 12-14-ю главы Первого послания к
Коринфянам, мы получаем впечатление о том, насколько
кипучими, живыми и творческими были богослужебные собрания
общины в Коринфе. Каждый мог привнести что-то своё, так
сказать, неуставное: песню (псалом), поучение, "язык",
откровение (14, 26)... Однако спонтанность имеет и свою
подчас неприятную сторону: иногда богослужение становилось
хаотичным, превращалось в некую форму безоглядного
самовыражения каждого. Апостол Павел чувствовал обязанность
дать некоторые правила для упорядочения собраний, особенно в
отношении практики глоссолалии (14:27-28):
1. Говорить языками должны максимум трое,
чтобы к вниманию церкви не предъявлялись слишком высокие требования.
2. Они должны говорить один за другим, чтобы не нарушать дисциплины.
3. Языкоговорение во время богослужения
оправдано только тогда, когда есть кто-то способный
растолковать – либо сам говорящий, либо другой член церкви.
Если истолкование невозможно, языкоговорению на
богослужебном собрании не место. Тогда следует спокойно
практиковать его про себя или дома. Эти правила должны
способствовать тому, чтобы языкоговорение служило устроению
церкви, а не её расколу.
Объем журнальной статьи не позволяет
подробно остановиться на разъяснении всего текста необычайно
интересных и ценных, но в некоторых моментах трудных для
понимания 12-14-й глав Первого послания к Коринфянам,
которые имеют прямое отношение к глоссолалии.
Дальнейшие судьбы глоссолалии
История Древней Церкви свидетельствует нам,
что феномен глоссолалии мало-помалу вытеснялся из
общественного богослужения, постепенно удаляясь из него в
маргинальные христианские сообщества. Возможно, этому
способствовало критическое отношение к нему апостола Павла и
его последователей. Возможно, это было результатом здравого
осознания того, что смысл человеческой речи в ее понятности,
в коммуникации, в информативности. Коммуникация и общение
возможны только там, где люди понимают язык друг друга.
Иначе говорящий и слушающий остаются чужаками друг другу,
они как бы живут в различных мирах. Кто не владеет языковой
системой другого, не может его и понять. Такие люди друг для
друга становятся как иностранцы (1 Кор. 14:11). Говоря об
этом, апостол Павел использовал звукоподражательное
греческое слово "варвар" (в Синодальном переводе
"чужестранец"), которое имело пренебрежительное звучание. И
то, что сегодня практикуется как "языкоговорение" в
некоторых харизматических общинах, вряд ли тождественно
тому, что тогда испытывали коринфяне. Во всяком случае, для
нашей оценки всякого рода глоссолалии полезно посмотреть на
то, как этот феномен оценивал в свое время апостол Павел.
По всей видимости, уже во II веке
языкоговорение постепенно уходит из богослужебной практики.
Упоминаний о глоссолалии мы не находим в писаниях мужей
апостольских – св. Варнавы, св. Климента Римского, св.
Игнатия Богоносца. Хотя еще св. Ириней Лионский в конце II
века писал о своих современниках: "Мы слышим многих братьев
в церкви, имеющих пророческие дарования и чрез Духа
говорящих языками и для общей пользы выводящих наружу
сокровенное людей и изъясняющих тайны Божии" (Против ересей
V, 6, 1). Позднейшие церковные писатели о глоссолалии как
современном им явлении уже не упоминают, а св. Иоанн
Златоуст, приступая к объяснению духовных дарований в Первом
послании к Коринфянам, замечает: "Все это место очень
неясно, неясность же производит незнание и отсутствие
фактов, некогда случавшихся, а теперь не встречающихся". В
целом же многие святые отцы склонялись к мнению, что дар
языков в Коринфе и вообще во всех случаях, где
рассказывается о его проявлении, был способностью говорить
на существовавших тогда иностранных языках. Так думали св.
Иустин, Тертуллиан, Ориген, св. Кирилл Иерусалимский, св.
Григорий Богослов, блаж. Августин. Это мнение было вызвано,
во-первых, отсутствием соответствующего опыта (о чем и писал
св. Иоанн Златоуст), и, во-вторых, влиянием содержащегося в
Книге Деяний святых апостолов текста о Пятидесятнице,
которому теперь и уделим наше внимание.
Символ проповеди
Евангелист Лука, с одной стороны, обладал
способностью быть верным своему призванию историка. В своём
двухтомном труде (Евангелие и Деяния святых апостолов) он
встраивает историю Иисуса Христа и Его Церкви в ход мировой
истории и последовательно сообщает нам о важнейших событиях
спасения рода человеческого: Страсти Господни – Крест –
Воскресение – явления Иисуса Христа – Его Вознесение –
Сошествие Духа Святого в день Пятидесятницы. С другой
стороны, он обладал удивительной способностью в своих
повествованиях придавать всем этим событиям форму символов,
исполненных глубокого богословского смысла. Его сообщения
подобны не фотографиям, не реалистическим живописным
полотнам, но глубокомысленным иконам. Это относится и к
тексту о событиях Пятидесятницы (Деян. 2:1-13). Здесь, что
ни слово, то знак и символ, как на иконе.
Объятые Святым Духом, как пламенем,
апостолы, как им и было обещано, обрели способность к
свидетельству об Иисусе Христе, к которому их и призывал в
прощальной речи перед Своим Вознесением Господь (1:8). Их
свидетельство должно достичь "края земли", населенной
множеством народов, говорящих на множестве разных языков.
Феномену глоссолалии евангелист Лука придает особый
богословский смысл. Это не обычный язык того или иного
народа, но язык "небесный", язык от Духа Святого, язык не
частный, но универсальный. И именно в силу своей
универсальности он может быть понятен всем народам. Можно
сказать, что глоссолалия у Луки стала символом всемирной
Евангельской проповеди.
Одни принимают Евангелие, слышат его на
своём родном языке, другие насмехаются над ним и отвергают
его. Апостолы возвещают великие и славные дела Божии (2:11),
которые должны прославляться во всем мире. На это указывает
внушительный список народов. Однако – и в этом видно
писательское искусство евангелиста Луки – люди, внимавшие
вдохновенной речи апостолов, – не язычники из перечисленных
народов, но набожные иудеи (ст. 5) и прозелиты (ст. 10), пришедшие в Иерусалим.
Евангелист избегает того, чтобы создалось
впечатление, будто уже в день Пятидесятницы началась миссия
среди язычников. Нет, эта миссия с помощью Божией будет
осуществляться медленно и постепенно, чему, собственно, и
посвящена Книга Деяний. Здесь же лишь говорится о том, что
для евангелия Христова принципиально нет национальных
барьеров. Его язык – универсальный язык Духа Святого,
Который разрушил преграды между народами, Который в
соединение всяких призванных, Который и воспевается в
православных храмах в день Святой Пятидесятницы.
Ианнуарий Ивлиев, архимандрит
Вода живая – 05.06.2008.
|
