О корпоративности в Церкви (взгляд с позиции приходского священника)
Корпоративность Церкви в советский период никто не брался определить, но
чувствовал ее всякий христианин. Как с этим обстоят дела
сегодня? Когда и каким образом корпоративность вошла в жизнь
Православной Церкви? Какие внешние ее проявления многими
сейчас считаются традиционными? Протоиерей Георгий Крылов
затрагивает злободневные вопросы, связанные с церковными
переменами, свидетелями которых являются современные
христиане.
Слушая Пасхальное слово Патриарха Кирилла,
сказанное им священникам в день Пасхи – вечером – задумал
написать ответ одному знакомому - протестанту. На его, можно
сказать, стандартные претензии к православию – никакой жизни,
руководство старое, лишь мертвое соблюдение предписаний и
проч. – хотелось дать почувствовать, как "жизнь жительствует"
у нас. В результате появилось некое рассуждение, обращенное
скорее не к протестанту, а к собратьям-клирикам, хотя
обвинение в корпоративности вполне способно стать
контраргументом в диалоге с протестантизмом (вот уж где
корпоративности – хоть отбавляй).
Речь пойдет о переменах, которые происходят
ныне в Церкви. Не о внешних переменах, о которых и так
написано много, а о том, что стоит за этими внешними
переменами и подчас напрямую и не связано с ними. И не о
социальной, миссионерской, катехизаторской работе пойдет
речь – активизация этих миссий не затрагивает глубинных
механизмов бытия Церкви. И не об административных реформах.
Я лично ощущаю, что большая часть административных и иных
усилий Патриарха и его соратников направлена в конечном
счете на исцеление давней болезни церковной корпоративности.
Наглядно это видно по переменам во взаимоотношениях внутри
церковного клира, а также и на внутриприходском уровне –
между клириками и прихожанами.
Сразу предупрежу, что сказанное ниже далеко
от готовых определений и верно лишь отчасти. Я пытался
уловить некоторые наносные культурологические и
социологические интонации жизни Церкви, никоим образом не
пытаясь критиковать саму Церковь, ставить под сомнение ее
полноту (плирому), а также ударяться в суету личной
критики.
Корпоративность Церкви в советский период
никто не брался определить, но чувствовал ее всякий
христианин. Я вспоминаю, как много я готов был отдать в
период своего неофитства (1980-е) за личное знакомство с
настоятелем своего храма (а позже – с епископом). Жизнь
Церкви была "тайной за семью печатями". Полноценно
проникнуть в нее было очень непросто, для этого мало было
читать (подпольные ксероксы духовных книг), исповедоваться и
причащаться. И я искал "лазейки". Надо ли было их искать?
Мало было посвящения в духовные тайны, общения с духовником,
требовалось посвящение в тайны корпоративные. Наверное,
потому, что всякая тайна притягивает, и очень хочется в
Церкви стать "своим". Казалось, что за корпоративными
тайнами стоят и духовные.
Итак, определим корпоративность как
внутренний закон бытования (не бытия!) Церкви в определенный
период, определяющий взаимоотношения между членами Церкви, а
также, соответственно, некоторые внутренние качества самих
членов, определяющие в какой-то части их мировоззрение.
Закон, конечно, "вторичный", привнесенный и изначально
чуждый соборной природе Церкви. Корпорация – закрытое
общество. Критерии приема в корпорацию различны, но всегда
непросты. Это не знания и умения, а скорее наличие
посвященности. И речь идет не о духовной посвященности, а об
иной, внешней, определяемой подчас личными связями,
родством, наличием или отсутствием некоторых "вторичных"
качеств, происхождением, знанием законов и правил бытия в
корпорации, соответствием некоему корпоративному "трафарету"
и проч. Впрочем, о критериях корпоративности ниже.
Вы скажете, что корпоративность Церкви в
советские годы была вынужденной? Во-первых, когда Церковь
находится во враждебном (языческом или атеистическом)
окружении, корпоративность вовсе не необходима и не
неизбежна. Пример – Древняя Церковь. Во-вторых,
корпоративность в Русской Церкви сформировалась ранее. Это
следствие т.н. синтаксического типа культуры, который пришел
на смену символической культуре в Новое время – в петровские
времена [1]. Этот тип культуры (можно его более понятно
именовать культурой "русского барокко") [2] был усвоен
Церковью. Здесь, увы, Церковь "впитала" светскую придворную
культуру – это процесс, обратный происходившему в Византии,
когда императорский двор формировался по образцу церковного
(точнее: земная иерархия формировалась по образцу небесной,
"Ареопагитской") [3]. Семантический культурный тип был
сохранен Церковью, как бы "заморожен" ею вплоть до
настоящего времени. Потому что следующую культурную формацию
– либерально-демократическую – Церковь в принципе не могла
усвоить, так как установки этой формации были принципиально
противоположны христианству. Культура "русского барокко"
заморожена Русской Церковью на различных уровнях. Это и
внешняя эстетика, и богослужение, пение, этикет и проч.
(например, культура организации современных церковных трапез
– принципиально барочная, а не средневековая). Это и более
глубинные критерии. Корпоративность определяется как один из
них. Это как бы "защитная реакция" на начавшуюся
секуляризацию. Каковы внешние признаки корпоративности,
сложившиеся у нас в Синодальное время? Сословное
духовенство, сословная одежда (в средневековье бытовая
одежда священника почти не отличалась от одежды мирянина),
сложная и разветвленная система церковных должностей и
церковных наград и сложившееся понятие церковной карьеры.
Все это создавало некую лестницу церковного карьерного
восхождения, пародирующую лествицу восхождения духовного.
Вообще семантическую культуру можно
определить как некую пародию на культуру символическую.
Следствием десакрализации и десемиотизации стало то, что
внутренняя иерархичность культуры была заменена на внешнюю
иерархию, иерархию званий и наград, внешних признаков.
Соответственно, и церковная корпоративность пародирует
церковную соборность. Корпоративная закрытость является
"перевертышем" древней "дисциплина аркана" (disciplina
arcana), признаки которой сохранялись и в средневековой
церковной культуре (т.н. тайнозамкненность) [4]. Вместо
духовной посвященности, посвященности в тайны богообщения –
посвященность внешняя. Вместо тайны Таинства – тайна тайного
общества (недаром в Новое время так расплодились масоны –
внешняя таинственность стала модной). Вместо духовной
иерархичности – внешняя иерархия наград и званий. Символ
сохраняет за собой лишь информационную функцию [5]. Сама
"дисциплина тайны" в Древней Церкви была необходима как
защита от кощунства, чтобы исполнить заповедь "Не давайте
святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями"
(Мф., 7; 6). В Новое время тайна – средство сохранить
корпорацию. Вместо тайны духовного обучения-посвящения
(старец-ученик) – закрытость заведений сословного обучения.
Конечно, следует делать различие между
церковной корпоративностью Синодального периода и
советского. Но нельзя не заметить общие черты, объединяющие
оба периода. После секуляризации при взгляде со стороны
Церковь стала организовываться как замкнутая общественная
формация, подчиняясь законам построения подобной формации.
Возможность карьерного восхождения рождает и провоцирует
властолюбие и борьбу за церковную власть – явления, не
характерные для средневековой Церкви. Соответственно,
превалирующим "оружием" в этой области становится интрига.
Далее я продолжать не буду: с интригами в жизни современных
клириков, я думаю, сталкивался всякий, поэтому за примерами
далеко ходить не придется.
Речь идет не столько о карьерной лестнице,
сколько вообще о внутрицерковной иерархии ценностей. Наряду
с Евангельской нравственной системой в церковной корпорации
появляется иная система ценностей, которая во многом
обусловила мировоззрение членов корпорации и принципы
уважения и популярности внутри корпорации.
Для корпорации со временем неизбежно деление
на субкорпорации. Таким образом, обособление клириков от
мирян в как бы в отдельную субкорпорацию является признаком
корпоративности в Церкви. Также и обособление внутри клира
епископов от священства. Эта субкорпорация (или
субкорпорации) представила из себя типичную однополую –
мужскую – корпорацию и стала развиваться, увы, по обычным
законам мужских корпораций. Одним из примеров подобной
мужской корпорации можно назвать армию. Самым простым – но
вовсе не естественным и органичным – принципом организации
подобной системы является то, что мы обычно называем
термином "армейская дисциплина" (мы говорим об этом явлении
в понимании Нового и Новейшего времени). Обиднее всего, что
в современной Церкви эта практика подделывается под
средневековую практику иерархического соподчинения и
послушания и как бы оправдывается этой практикой. Из
практики типа "армейской дисциплины" вытекают обычные для
армии принципы формирования корпорации, система
"стукачества", "палочная" дисциплина (отсюда и деспотизм
начальника в отношении подчиненного), система наказания и
вообще принципы организации системы "начальник–подчиненный".
Эти принципы описаны многими психологами и
социопсихологами[6]. Речь идет о создании системы жесткого
подчинения и покорности через обезличивание (личностную
"кастрацию") подчиненного: мера обезличивания в данном
случае определяет степень покорности. Как это по сути
непохоже на евангельские иерархические принципы,
евангельское учение о начальствовании (парадигма "умовения
ног"), средневековые принципы подобных взаимоотношений в
Церкви. Но на внешнем уровне вполне возможны эпизодические
"наложения", некая иллюзорная похожесть некоторых
компонентов… Духовный и мировоззренческий примитивизм и
некомпетентность приводят к тому, что подобные "армейские"
методы на основании этих "накладок" соотносят с
евангельскими и именуют "традиционными", видят в них
некоторую "духовную школу", способную научить "смирению и
послушанию". Ну, знаете ли… Одновременно в корпорации
формируется своеобразный "кодекс чести", с особо болезненным
вниманием в отношении упомянутых явлений, вовсе не схожий с
евангельским отношением к ним.
Вообще, многие духовные правила, актуальные
для средневековой культуры, становится абсурдными или
вызывают улыбку в рамках культуры синтаксической. Возьмите
монашескую "поговорку":Послушание превыше поста и
молитвы. Говорить в подобном тоне о послушании в отношении к
современному "белому" церковному дисциплинарному аппарату –
кощунство (о послушании в монастыре пусть напишут монахи).
Это – подмена понятий. В современном контексте речь идет не
об аскетическом послушании, а о подчинении, современной
дисциплинированности, покорности и исполнительности,
которые, конечно, имеют определенное значение в духовном
делании – но, конечно, не превалирующее. А существуют
ситуации, когда человек для сохранения себя в христианстве
просто обязан "преслушаться" "духовной власти". Сложная
арифметика. Попробуйте-ка, объясните ее семинаристам…
Кроме того, можно отметить своеобразную
корпоративную этику. В мужских корпорациях возникает
своеобразный культ женщины, отмеченный частенько внешней
женоненавистнической позой, весьма своеобразным,
традиционным для Нового времени трепетно-благоговейным
отношением к женщине на "внутреннем" уровне и
"перетаскиванием" некоторых традиционно женских этических
компонентов в мужскую сферу. Происходит некая "феминизация"
мужской этики (и эстетики, кстати). Именно таким образом
объясняется феномен дарения цветов мужчине (например,
архиерею или протоиерею в праздник) – принципиально
непонятный в нецерковной среде. А женские духи у архиереев?
От этих современных традиций нетрудно протянуть
культурологическую цепочку к барочной обрядности. Но
попробуйте обнаружить следы чего-либо подобного в
средневековье?
Раз уж зашел разговор о культуре
поздравлений, скажем о современном "поздравительном обряде"
– полубогослужебной практике храмовых торжественных
поздравлений (обычно поздравляют священника или архиерея с
тезоименитством, днем рождения, хиротонии и проч.). Я
"начинал" на приходе, в котором настоятель не практиковал
подобных поздравлений, затем учился в Сергиевом Посаде, где
монашеская традиция предполагает лишь скромное поздравление
на трапезе. И, начав служение в Москве, поначалу был просто
шокирован практикой приходского "поздравительного культа":
пышно-лицемерное торжественное взаимное восхваление, спиной
к Алтарю, представлялось мне кощунственной пародией на
славословие Бога. Подобные поздравления в рамках культуры
семиотической выглядят, конечно, кощунством. Но в культуре
семантической они вполне правомерны – почитайте панегирики
Симеона Полоцкого, Стефана Яворского, Феофана Прокоповича и
иже с ними… [7]
Корпоративность неизбежно формирует
собственную корпоративную идеологию, обычно с
превалированием какого-либо частного компонента:
националистического, патриотического, антисемитского,
обновленческого, антиглобалистского, этнографического и
проч. Причем можно отметить наличие в Церкви нескольких
подобных "идеологических субкорпораций". То, что в
семиотической культуре и мировоззрении органично входило как
элемент в общую картину мира и мироотношение, теперь
гипертрофируется и культивируется (ну не было в
средневековье антисемитов или обновленцев!). Таким образом,
евангельские добродетели перестают быть самозначимыми и
становятся прикрытием для той либо же иной идеологии, а на
деле как бы некоторым дополнением к ней или оправданием ее.
Скажем и о своеобразной корпоративной
мифологии, с акцентуацией идеологических мифов, и, например
– как частной разновидности – мифов о грехах, характерных в
замкнутом мужском обществе при отсутствии женщин
(напрашивается сравнение с подобной армейской мифологией).
Увы, информацию из этой мифологии активно черпают светские
СМИ – т.н. церковная критика. "Декодированная" и помещенная
в принципиально иной семантический контекст, стилизованная и
преувеличенная, мифологическая информация превращается в
набор абсурдных и отталкивающих картин о жизни Церкви, явно
нереальных, балансирующих как бы на грани реальности и
создающих, в свою очередь, своеобразную "светско-клоунскую"
мифологию желтой прессы.
На нездоровом корпоративном фоне
сформировалось такое характерное для любой корпорации
явление, которое определяется вульгарным, но очень точным
термином – показуха (отметьте, кстати, очень характерная и
для армии). Речь идет не только о "подготовке прихода к
приезду архиерея" или о создании в годовом отчете иллюзии
приходской деятельности. Культивируется жизнь напоказ, перед
непосредственным начальством или перед подчиненными и
прихожанами. Это было нехарактерно для культуры
символической: культуры тайны подвига. И характерно для
синтаксической культуры, где внутреннее обязательно должно
быть видно извне и отмечено внешними знаками – иначе оно
теряет смысл.
Обязательно нужно сказать о руководстве в
корпорации и руководстве в Церкви. Любая корпорация
самозамкнута и не рассчитана на вмешательство извне, тем
более на внешнее руководство. В особенности на руководство
Бога. Поэтому руководящие посты в корпорации предназначены
для функционеров, от которых требуется лишь "программная"
деятельность, и инициатива возможна лишь в рамках этой
программы. В ту меру, в которую церковный начальник
(архиерей или настоятель) возможен как функционер или
администратор – Церковь корпоративна. И уходом от
корпоративности в данной сфере мне видится возвращение к
древнему идеалу церковного предстоятеля: народного духовного
вождя, харизматика, духовника, подвижника. В любом случае
это разрушение "корпоративной ограды", ограничивающей
субкорпорацию церковных начальников как некую "касту
посвященных". Дальше я скажу в общем-то банальные вещи:
восстановление соборности возможно лишь при разрушении
различных субкорпоратиных преград внутри Церкви. И речь идет
не только об "участии мирян в управлении Церковью". Это
определение слишком плоско. Я говорю об идеале совместного
бытия во Христе, совместного соработания во всех областях
христианской жизни. Корпоративная разграниченность внутри
Церкви – признак неполноценности этого бытия.
Но все эти слова останутся абстракцией, если
я не приведу наглядных примеров корпоративности в
современной церковной жизни. Наверное, начинается
корпоративность в Церкви с заговорщицки оглядывающейся
бабушки, которая сует деньги в руку священнику с просьбой
помолиться. Но дело не в деньгах: корпоративность
содействует коррупционности, но не всегда определяет ее.
Дело в том, что признаком корпорации является "корпоративный
код": таинственная связь друг с другом членов корпорации.
Причем в современной Церкви необходимость этого тайного
"кода" вовсе не обусловлена опасностью гонений или
кощунства. Дай Бог, если этот код сохраняется с советских
времен "по инерции" и привычке. А если нет? Если это сговор,
за которым "не все чисто"? Именно так он порой
воспринимается внешними, в особенности предвзято
настроенными СМИ. Так давайте раскроем наши тайны, как это
делал в свое время, например, Иустин Философ в своих
апологиях императору. Открытость – обязательное условие для
успешной проповеди.
Еще наглядный пример корпоративности –
скрытие священником своего священства (а мирянином –
христианства) в нецерковной среде. Это – доказательство не
столько слабости веры, сколько наличия корпоративного
мировосприятия, где священство (христианство) имеет значение
и ценность лишь внутри корпорации. Еще: дрожащие колени
священника при виде архиерея. Лицемерно-подобострастное
выражение на лице – не эпизодически, а как настрой всей
жизни. Церковно-корпоративные вечеринки "для своих" – обычно
священников – с таким "протоколом", что, не дай Бог, узнают
прихожане (сравните с Агапами Древней Церкви). Бесконечная
тайна священнического и архиерейского быта, закрытость
поповских семей. Все это стандартные признаки
корпоративности. И еще – постоянная забота о внешнем "корпоративном
соответствии". Быстро меняющиеся нормы внешнего вида
священников: в первую очередь только о них и заботишься,
чтобы не быть наказанным. А чего стоит неписанный "прейскурант"
ценности подарков в зависимости от иерархического положения
одариваемого и дарителя? Для корпорации это естественно, но
для Церкви? Далее: критерии оценки человека внутри
корпорации. Как много в Церкви определяется не качествами
человека, а впечатлением, которое он произвел за короткие
секунды на архиерея. Отсюда многочисленные протоколы: как
подойти, одеться, перекреститься и поклониться… Дескать,
встречают по одежке. И ловишь себя на том, что только об
одежке и заботишься… В корпорации главное – связи. В Церкви
– тоже. Только не связи, а связь – связь с Богом. Но для
чего агрессивно навязываемое типично корпоративное "путешествие
по тезоименитствам" и иным "знаковым мероприятиям"? Чтобы
помаячить перед архиереем – единственный способ "застойных
лет" – чтобы тебя заметили. И еще о "кадровой политике":
профессионализм священника или архиерея подчас определяется
по способности быстро "поставить на место" или "осадить"
подчиненного, по навыкам в "работе со спонсорами", в
строительстве – т.е. главным критерием является способность
к функционированию внутри корпорации, а вовсе не способности
к христианскому деланию. Список этот можно продолжать
бесконечно. Но нужно ли? Речь ведь идет не о наборе внешних
недостатков – это лишь верхушка айсберга. Дело в
мировоззрении, во взгляде на самое себя и окружающий мир.
Может быть – втипе религиозного сознания?[8]
Непросто определить лекарство – способы
исцеления давней болезни. Признак корпорации – своеобразие
взаимоотношений внутри корпорации. Уход от корпоративности –
это не просто открытость Церкви, т.е. перемена отношения ко
внешним. Это принципиальная перемена характера и принципов
взаимоотношений внутри Церкви – на всех уровнях.
Восстановление евангельских принципов, "извлечение" их
из-под наносного и временного. Как осуществить эту перемену?
Георгий Крылов, протоиерей
Богослов.Ru – 10.05.2011.
Фото - иерей Дионисий Землянов
Использованная литература
1.См.: Лотман Ю. М. Проблема знака и
знаковой системы и типология русской культуры XI-XVIII вв.
// Лотман Ю. М. Статьи по семиотике искусства. СПб., 2002.
С. 154-179.
2.На католическом Западе культура барокко
была культурой контрреформации. Та культура, которую мы
называем "русским барокко" (очень непохожая на барокко
западное, хотя и совпадающая с ним в некоторых внешних
формах), для России стала культурой секуляризации, культурой
начала Нового времени. Чтобы не отягощать статью
многочисленными ссылками, сошлюсь на свою монографию, где
можно найти полноценную библиографию по данному вопросу:
Книжная справа XVII в.: Богослужебные Минеи.
3.См.: Аверинцев С. Поэтика
ранневизантийской литературы. М., 1997.
4.В процессе смены символического типа
культуры синтаксическим принцип тайнозамкненности как
организующий принцип организации общества сменялся принципом
корпоративности (коль скоро общество переставало быть иконой
Мира Горнего, для вхождения в структуру этого общества не
нужна была христианская посвящённость, а требовалась
причастность той либо иной корпорации, наличие не
внутреннего, но внешних условий бытования корпорации -
регалий, званий, знакомств, родства и проч.) (Книжная справа
XVII в. Сн. 190 – здесь же подробнее о тайнозамкненности, с
библиографией).
5.Об этих процессах см.: Книжная справа
XVII в. С. 14-78.
6.А. Адлер, В. Райх, С. Московичи.
7.Недавний "спор о машинах" на Богослов.ru
и иных сайтах, по поводу высказывания о. Всеволода Чаплина,
также показателен и иллюстрирует мои слова. Священник
воспринимается как икона Христа – аналого-семантическая –
только в русле культуры семантической. В русле этой культуры
не просто возможно, а необходимо ее "украшение" (стоит
вспомнить туфли с бриллиантами митр. Платона Левшина). С
точки зрения культуры символической – это слишком буквальный
подход, рождающий богохульство. Аналогией этого спора
является два различных отношения к Новому Иерусалиму
Патриарха Никона. Никон следовал католической традиции
топографического копирования и изображения "по подобию".
Никоновская идея Нового Иерусалима, воплощенного на земле,
была чужда старообрядцам. С точки зрения староверов это –
богохульство, слишком буквальный подход, обнажающий амбиции
Никона, посягающего на сакральный уровень (Чумичева О. В.
Соловецкий монастырь как старообрядческая альтернатива
Новому Иерусалиму патриарха Никона // Новые Иерусалимы.
Иеротопия и иконография сакральных пространств. М., 2009. С.
829-836).
8.О типах религиозного сознания: Книжная справа XVII в. Сн. 61.
|
