Эсхатологическая уникальность христианства
Один из моих друзей, которому в будущем
суждено было стать епископом Русской Церкви, уверовал лет
тридцати. В первой беседе о той новой реальности, которая
открылась перед ним, он спросил меня: "Ты говоришь о
спасительности веры христианской, но вер много, почему
считать христианскую истинной?"
Андрей Борисович
Зубов, профессор МГИМО
Он был востоковед, эрудит, этот будущий
епископ, и он знал, о чем спрашивал. В сущности, это -
вопрос вопросов: почему мы убеждены в истинности
христианства, когда народов много, и вер много. Мы можем
ответить словами псалма: "Ибо все боги народов - идолы, а
Господь небеса сотворил" (Пс. 95:5).
Но ответ этот не столь
исчерпывающ, как может показаться иному апологету. А тот,
кого мусульмане именуют Богом, он демон, или творец небес?
Любой мусульманин однозначно скажет - Аллах - единственный
творец всего (tawhid ar-ribubiya), видимого и невидимого.
Следовательно, между исламом и христианством нет
принципиальной разницы в переживании Бога как Творца и неба
и земли. То же можно сказать и об ортодоксальном иудаизме,
практически то же - о религии гат. Брахма, или, если угодно,
Тримурти, или Атман есть То, что, превосходя всякую
реальность, является виновником этой реальности. Стоит ли
продолжать разговор, говоря о Тьян Ди и Дао китайских
религий; о Птахе, Атуме, Ра, Амоне древних египтян, Ану,
Инане, Энлиле шумерийцев?
Внимательный историк религий сможет в любой
достаточно хорошо известной религиозной системе обнаружить
идею Бога-творца, единого высшего Бога, создавшего и мир, и
людей, и духов, которых большинство традиций называют богами,
а авторы книг Ветхого Завета предпочитают именовать "воинством
небесным".
Нет, не потому становимся мы христианами,
что иные веры учат кадить демонам, а христианство - служить
истинному Богу. И совершающий намаз мусульманин, и
распевающий гимн адвентист вполне уверены, что молятся
единственной, высшей всего, создавшей все божественной
реальности. Как, на основании чего убедить нам их в обратном?
В том, что они поют не Творцу, а твари? Уверен, что убедить
их в этом нельзя, а потому наша проповедь в мире ислама или
индуизма чаще всего остается безрезультатной.
Икона Господа
Иисуса Христа - Господь Вседержитель (Пантократор)
Напротив, и
индуисты, и
буддисты, и
мусульмане за последние десятилетия
добились неплохих результатов в обращении граждан
христианской цивилизации. Почему? Конечно, очень хочется
ответить на этот новый, обидный для христиан вопрос в
дихотомии "Бог - демоны": те европейцы, которые не
выдерживают нравственной планки христианства, те, кто
впадает в грехи, - те уходят в иные веры, где демоны,
которым они служат, этим грехам только потакают.
Но действительность не позволяет согласиться
с этим утверждением. Большинство из нас, европейцев, уходят
не в Вишишт Адвайту, не в суфизм, даже не в примитивный
кришнаизм, но просто в неверие, в атеизм, агностицизм.
Именно это, неверующее, не живущее Богом большинство
европейцев создает ту современную цивилизацию, за которую
нам будет мучительно стыдно перед Тем, Кто дал нам великий,
божественный дар творчества.
Что же до серьезных обращенцев в иные веры,
то они, как правило, обнаруживают высокий нравственный идеал,
строгость к себе, целомудрие и такую погруженность в
религиозную жизнь, которых обычно нет и у нас, христиан,
позволяющих себе слишком многое в надежде на милость Божию,
но и в забвении грядущего нелицеприятного суда Его. При
несовершенстве человеческой жизни, свойственной падшему
Адаму во все эпохи и на всех континентах, нынешний Каир,
Мадрас и Тегеран нравственно если и отличимы, то только в
лучшую сторону от Москвы, Берлина, Парижа. Так что в
отношении приверженцев иных вер демоны явно успевают меньше,
нежели в отношении нас. Иногда приходится слышать: да,
мусульмане или индуисты в соблюдении некоторых нравственных
и аскетических норм выше нас, но они делают доброе,
искушаясь гордостью, а не из любви к Богу.
Чужое сердце -
потемки, но в своем я нахожу столько гордости и тщеславия,
что с трудом могу заподозрить индуса, воздерживающегося от
мяса, вина и блуда в течение всей жизни, или мусульманина,
пять раз на дню встающего на молитву, более гордым, чем я.
Убедительный ответ на вопрос моего друга в
системе координат 95 псалма явно не получается. Может быть,
он невозможен и вовсе? Может быть, согласиться с тем, что
для каждого его вера - истина, и поставить точку?
Субъективно так оно и есть. Последователь Шанкры свысока
смотрит не то что на христианина, но даже на ученика
Рамануджи. Для него уже и Вишишт-Адвайта - "частичное знание".
Всем нам так свойственно презирать соседа, если он в чем-то
отличен от нас, презирать по видимости за это отличие, а в
действительности - услаждаясь собственным совершенством,
праводеланием, правомыслием, правоверием.
"Благодарю тебя,
Боже, что я не такой, как он" - любимые наши слова. И
подумать при этом, что "он" также создан Господом, как и я,
и для достижения цели не менее важной - это в голову как-то
не приходит. Это - субъективно. А объективно Бог есть столь
неприступная для нашего, Им созданного ума, полнота, что
самонадеянно полагать, что мы можем хоть в чем-то знать
больше "соседа". Ни он, ни я не знаем ничего положительного,
кроме того, что открыто каждому из нас для нашей пользы, для
нашего спасения. И это, открытое, есть бесценная ценность
именно для меня, если понимаю я, для чего оно и как с ним
обращаться.
Скажем, величайшее сокровище христианства -
знание
триипостасности единосущного Бога. Не потому открыто
оно Церкви, что мы заслужили это знание своей верой и
любовью - знание это есть наша вера и источник нашей любви.
Храним мы это знание, тщательно проговариваем отношения
ипостасей Бога, так как без этого знания-веры христианство
становится пустым звуком - Бог не вочеловечивается, человек
не обоживается. У мусульман иная цель религиозной жизни.
Мысль об обоженье - нерв и суть христианства - для них
святотатственна: (Кор. 4.169 и cл.). Потому и тайна
троичности скрыта от них, учение о Троице для ислама -
уступка христиан политеизму и эллинистической философии, -
"Он не рождал и не рожден" (112.3) - твердо провозглашает
Коран.
Почему араб-мусульманин иначе видит
предельную цель своей жизни, чем видит ее араб-христианин -
это особый разговор, и, признаться, мне трудно дать ответ на
вопрос о причинах выбора одним народом, одним человеком
христианства, а другим - ислама, буддизма или религии бон.
Но честный разговор об уникальности христианства возможен
только при условии признания и за иными религиями их пусть
субъективной, но правды в вопросах веры и целей жизни. И
только сопоставляя эти цели, эти субъективные упования,
можем мы прийти к некоторой объективной правде.
Августин, как известно, выводил слово
"религия" из глагола ligo, re-ligo связывать, соединить
(ligo dissociata). Этимология эта далеко не бесспорна, но
духовно она верна. Религия, вера (от слова авестведического:
var, жар, истина) - это связь, но и путь, идя по которому
можно взойти к вечному и несотворенному Источнику жизни, к
Богу.
Во все времена, во все эпохи, тяготился
человек своей смертностью: своей некачественностью и искал
путей ее преодоления. В одном из речений текстов Саркофагов
(1130) Атум говорит о четырех своих великих деяниях для
людей - одно из них - память смертная. "Сделал я так, чтобы
не забывали они о Западе (то есть о смерти)". В сущности,
именно в том, что ждали люди по ту сторону "последнего врага
- смерти", и скрывается отличие вер друг от друга. А ждали и
продолжают ждать они очень разного. То Царство Небесное, о
котором учил Христос и которое, по сокровенному Павлову
учению, есть Он Сам, весьма отличается от представлений о
рае - Джаннахе - благочестивых мусульман или о сварнаре
зороастрийцев. Безусловное утверждение индийского мудреца
Яджнавалкьи "нет после смерти сознания" (Бр. Уп. IV.5.13)
смутило не только его жену Майтрейю, но смутит оно и
христианина. В то же время суфийский аскет, познавший фану,
скорее всего, согласится с ним.
Эсхатология - главное в любой религии, и
сопоставление, эсхатологических учений - дело по крайней
мере более объективное, чем самоуверенное утверждение -
"нет, тот, кого в вашей вере считают творцом, не истинный
творец, вот Тот, в Кого верим мы, он - Творец по истине". В
разговоре о предельных целях бытия никто не насилует ничьей
воли. Каждый рассказывает то, на что уповает он сам.
Нет, кажется, веры, которая бы не
признавала, что Бог - благ. "Никто не благ, как только один
Бог" - говорит Спаситель. "Небо благожелательно ко всем
существам" - утверждают китайцы. "Милостивым и милосердным"
именуют Бога все суры Корана. И вот это абсолютное благо в
сущности Своей - не есть благо. Оно выше всякого имени.
Прекрасно повествует о Божественном Благе священномученик
Дионисий. Но внимательный читатель четвертой главы
"Божественных имен" не может не заметить, что афинский
епископ, когда говорит, что словом "Благо" определяется
сущность Богоначалия (4.1), подчеркивает, что это - мнение
"богословов". Продолжая речь, Дионисий показывает, что мы
именуем Бога "Благом", поскольку Им создан и поддерживается
ангельский и человеческий мир, все живое, весь космос,
движущаяся и косная материя. Иными словами, Бог благ для
нас. Что же касается Божественной сущности, то тут
"богословы" ошибаются. "И даже называя Его благостью, мы не
в состоянии познать Его ... превосходящего любое имя, любое
слово и познание" (13.3). Итак, благость Бога не свойство
Его природы, но проявление Ее к нам. Бог благ для созданного
Им мира. О ином мы просто не можем сказать ничего. Он благ
не потому, что создал мир, но Он благ в созданном Им мире.
Но можно ли полагать совершенно благим
творение мира разрушающегося, подверженного тлену и
постоянному умиранию? Нет ли изъяна в самом таком творении,
и, следовательно, и в его Творце? Это вполне законный
вопрос, поскольку мир, данный нам в опыте, есть именно мир
разрушения и смерти. Здесь, в ответе на этот вопрос,
происходит первое великое разделение религий. Гностическое
решение, как известно, предполагает, что мир создан не
Благим Богом, который пребывает в Себе Самом, но злым или
несовершенным Демиургом, и потому воспроизводит его
несовершенства. Мир - создание не Творца, но отпавшего от
Бога духа. Надежду на спасение дает человеку только та
творческая искра Божья, которая через Демиурга переходит в
созданное Им. Фактически же мир и человек оказываются
созданиями сил зла. Вывод этот в истории человеческого духа,
надо признаться, почти уникальный. Он предполагает,
во-первых, самостоятельную креативную способность
несовершенных, злых сил и, во-вторых, страдания не в
результате собственных дел, но "по природе": человек и весь
мир мучаются, поскольку они обречены на мучение создателем.
Может ли Высшее Благо попускать такое и оставаться Благом?
Помимо экстравагантной и, в сущности,
порожденной духовной борьбой с христианством гностической
схемы, история религий знает два принципиальных ответа на
вопрос о соотношении Блага и страдания в мире. Один
объявляет мир иллюзией, миражем, не имеющим никакой
самостоятельной ценности, а значимой и реальной только
родную Творцу частицу в каждом творении, воссоединение
которой с Творцом и есть цель. Это религии Южной Азии,
начиная с эпохи Брахман и Упанишад. Иные культуры дают
другой ответ - мир создан Богом и мир этот - реальность,
поскольку сотворен Абсолютной Реальностью. Мир этот - благо,
поскольку создан Абсолютным Благом. Мир этот - безупречно
красив, поскольку его создатель - Абсолютная Красота. И
традиционные религии Китая, и иранский зороастризм, и
"авраамистские религии", и, сколь нам известно, религии
древнего Переднего Востока едины в этом убеждении.
Отличает их объяснение того, как же этот
благой и прекрасный мир стал таким, каким мы его видим -
весьма злым и, часто, отвратительно уродливым. Все они
согласны, что причина упадка - человек. Но дальнейшие
акценты Запада и Дальнего Востока различны. Китай и
производные от него культуры видят космос "отпечатком" Дао.
Как многие волны, набегая на берег, оставляют на его песке
след, так же и Дао запечатлено в созданном им мире. Дао -
океан, мир - отпечаток волны. Однако человек - это особая
"волящая" песчинка. Он может нарушить весь узор божественной
волны, выйти из него и обречь мир на деградацию - ведь чем
дальше отступает мир от заданного печатью образа, тем больше
погружается он в хаос небытия.
Бог создает мир. Человек,
частица созданного мира, или хранит, или разрушает и себя и
его. Отсюда напряженный поиск соотношений человеческого
микрокосмоса с макрокосмосом в традиционной китайской
медицине, ритуале, магии. Отсюда
конфуцианское учение о
музыке или даоское учение о недеянии (ву вэй). Мир не создан
для человека, он живет своей, заданной
Дао, жизнью. Человеку
не надо только мешать миру жить, надо научиться подчинять
свою волю ритму мира (Конфуций), или вовсе исключать ее
(Лао-Цзы). Восстановлением гармонии преодолевается и
страдание и сама смерть. Потому так распространены в Китае
предания о бессмертных, вечно живущих в этом мире, вкушающих
персики садов запада, воздух и росу Тай-шань.
В этой красивой и гармоничной, как пейзажи
Ван Вэя или Цзюй Жаня, схеме остается неясным только одно -
почему человек таков, что он может, и действительно
постоянно употребляет свою волю во зло, в результате чего
мир постоянно находится в процессе деградации (мо фа). Если
он отпечаток Дао - откуда в нем зло? Если отпечаток чего-то
иного - то Дао уже не может считаться "великим единым", не
может "следовать Само Себе" (Дао Де цзин, 25).
Запад, культуры от степей Ирана до
атлантических прибрежий смотрели на мир и место человека в
нем несколько иначе. Мир создан для человека. Человек -
предмет особой любви, внимания и жалости Бога, создавшего
его свободным соучастником всемирной драмы борьбы добра со
злом, Бога - и отпавших от него, им сотворенных существ.
Борьба ведется за человека. Тварное бытие обретает
напряженную трагическую подвижность, которой равно чужды и
возделывающий божий сад китаец, и бегущий из него индус. Гор
и Сет, Ангро Маньо и Boxy Ману, сатана и архангел Михаил,
Махди и ал-Даджал - эти пары определяют религиозную жизнь
Запада. Бегство от одного, поиск иного, постоянное
внимательное вглядывание в себя, в свое сердце, которое и
есть истинное поле битвы - это настроение равно знакомо и
мусульманину, и еврею-иудаисту, и христианину, и парсу, и
сколь мы можем судить о вере Месопотамии в Египта - и их
обитателям.
Мир не просто гибнет с человеком и возрождается
с ним. Он - средство борьбы, постоянное искушение человека,
средство победы над злом или причина гибели во зле. Кто
говорит, что Бога любит, а брата своего ненавидит - тот
лжец. Кто говорит, что любит брата, но не помогает ему в
голоде и наготе, то есть в обстоятельствах мира - тот лжец
не меньший. Мир духовный - меног, утверждают парсы, лишь
прообраз мира целостного, духовно-материального - гетиг,
который много совершенней первого. Только в гетиг может
войти Ангро-маньо, но и победить зло можно только в этом,
духовно-материальном мире, и только с помощью
духовно-материального существа - человека.
Если Южная Азия ныне решает
духовно-материальную двуприродность посредством освобождения
тождественного Богу духа от уз материи, если Дальний Восток
фактически переживает мир как материальный отпечаток
духовного и видит присутствие Духа в мире только в качестве
матрицы, то Запад постоянно настаивает на обязательной
двуприродности. Он умеет различать в человеке неразрывно
слитую с ним духовную сущность ума (нус, пневма), и ценить
тело, плоть (сома, саркис) как неотторжимую часть
человеческой личности. Уже в египетском заупокойном ритуале
Древнего Царства обнаруживаем мы все необходимые
составляющие этих воззрений. Многое можно обнаружить и в
раннемесопотамском ритуале священного брака, и в так
называемом культе умирающего и воскресающего Бога.
Но в поединке со злом человек постоянно
проигрывает. "Бедный я человек, - восклицает апостол Павел,
- доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не
хочу, делаю". Современный же православный мыслитель как-то
сказал: "Наш путь не от победы к победе, а от поражения к
поражению". Все религии мира, как западные, так и восточные,
согласны в том, что мир не улучшается, а вырождается, и не
многие, подобно джайнам, надеются обойтись без мировой
катастрофы, когда наступит полный упадок.
Но почему человек, вызванный из небытия
благим Богом, губит себя? Потому что он шестью чувствами
связывает себя с иллюзией космического бытия - майей, и
из-за этого забывает тождественность своего бытия Абсолюту -
ответит индуист. Буддист просто опустит вторую часть формулы
об Абсолюте и "своем бытие", в остальном его ответ совпадает
с индуистским. Почему человек предпочитает связывать себя с
майей, а не с Брахмо, индуизм молчит, равно как и молчит
учение тхераваддинов о причине редкости архатов,
пратьекобудд. Дальний Восток отвечает на этот вопрос иначе:
человек сходит с Пути, которым идут все сущности, он
нарушает гармонию, музыку и ритм мира. Почему человек
отвергает Дао - также неясно. Наконец Запад предлагает
третий вариант ответа: свободно действующий человек с первых
же шагов подпадает соблазну духов - врагов Творца. И вслед
за первым человеком так поступают почти все его потомки.
Лишь немногие избирают иной путь, путь служения Богу, путь
праведности. Почему - также не вполне ясно. Если природа
человека сотворена благим Творцом, то как объяснить
неудержимую тягу человека не к благу, но ко злу - "Бедный я
человек!"
И все же религия перестала бы быть религией,
если бы опустила голову, если бы примирилась со столь
неутешительным выводом. Нет, напротив, вопреки всему
эмпирическому опыту человеческой плохости все веры
утверждают триумфальную конечную победу Блага над злом. Но
здесь люди не обходятся без помощника. Вишну и Шива
многократно воплощаются, чтобы поддержать праведников,
наказать злодеев, восстановить праведное учение. То же
делает Лао-Цзы в позднем даосизме, а китайские буддисты с
надеждой молятся пребывающему на небе Тушита будде будущего
Ми ло фо (Майтреи), который придет в конце времен на землю,
дабы спасти и исправить всех.
В отличие от Китая и Индии Запад видит
спасителя человеком, кровно связанным с основоположником
учения - великим праведником. Это - или мессия, лев из
колена Давидова, или Саошьянт - семя Зороастра, или Махди -
потомок Мухаммеда, по красивому шиитскому преданию, живущий
подобно свету в чреслах пророков и в утробах благочестивых
женщин, и воплотившийся в конце веков, дабы победить зло и
убить ал-Даджала. Первый человек допускает в себя зло,
последний - побеждая его, угождая Богу. В великой всемирной
брани именно человек, облаченный в броню праведности (ведь
он кровный потомок великого праведника), побеждает князя
тьмы, после чего воскресают мертвые и Творец вершит над
своим творением последний суд. Те, кто исполняли Его волю,
вместе с победителем зла наследуют мир, те, кто противились
воле Божьей и свободно избрали сторону врагов Блага,
получают вторую смерть, вечную гибель.
Перед нами предстают три весьма отличные
одна от другой эсхатологические системы, границы
распространения которых, в общем-то, совпадают с границами
трех великих цивилизаций Старого света. Каждая из них
достаточно логична внутри себя, за исключением
единственного, но ключевого момента - объяснения
происхождения и доминирования зла в мире, созданном Богом.
Как же решается в каждой из систем
предельная задача личности - возвращение благого дара
Творца, утраченного человеком из-за уклонения ко злу? На
Дальнем Востоке - через возвращение на Путь всех вещей. В
результате - совершенный природный человек, не знающий
смерти и нужды, пребывающий вечно в полной гармонии с Дао.
Понятно, что окружающий мир, нарушенный своеволием человека,
обретает вокруг такого блаженного мужа утраченное
совершенство отображения Дао. Для китайца абсурдна сама
мысль о слиянии человека с Дао. Ведь человек - это всегда
нечто осязаемо-материальное, а Начало мира, Дао, и безлично,
и нематериально, и для мира, космоса его как бы и нет вовсе.
Гармонизировав себя, человек сливается не с Дао, но с миром
- запечатлением Дао. Именно в этом, скорее всего, смысл
понятия "тождественность Дао" из 23 джана Дао дэ цзин. Каким
бы ни было происхождение даосизма (довольно распространено
мнение, что Лао-Цзы переложил в категориях китайской мысли
учение упанишад), практика религиозной жизни Китая сделала
его именно таким.
Южная Азия решает задачу совсем по-другому.
Если мир иллюзия, то лучше всего его отбросить, выйти из
мира. Космическая жизнь на любом уровне - рая, земли,
преисподней - по существу всегда трагична, ибо неизбежно
пресекается смертью, а потом начинается сызнова. Жизнь - это
вечный кошмарный сон, от которого надо пробудиться. Но
пробуждение возможно только ценой отказа от космоса и от
себя, как его части. За круговоротом призрачного мира
существует Абсолют, Брахман, которому тождествен
человеческий ум - атман. Отбрасывая и тело, и чувства, и
мир, атман сливается с Брахманом, обретает вновь все
качества Абсолюта, но теряет при этом себя, свое лицо. После
смерти нет сознания, поскольку нет двух: Бога и человека.
Есть только Абсолют и рядом с ним нет иного.
В отличие от
Китая Индия настаивает на соединении с Творцом, но не твари,
а части Творца, до времени в твари заключенной. Остальное,
кроме этой части - амсы - никакого значения и интереса не
имеет. И хотя Адвайта Веданта - не единственное учение
Индии, но именно она делает наиболее логичные выводы из
общих всей Южной Азии посылок. То, что многих индийских
мистиков личный опыт заставлял сомневаться в конструкции
Шанкры и ценить человеческую личность несколько больше, -
иной вопрос.
Наконец, Запад, уделяя особое внимание
индивидуальной личности человека, учит о нем, как о сложном
существе, состоящем из божественного духа, перстного тела и
возникшей от их соединения индивидуальной души. Смерть -
временное расторжение этих элементов человека. Воскресение -
их воссоединение. Но воскресший человек, победив в себе зло
и его разлагающие яды, обретает бессмертие и блаженство,
остается вполне человеком. Мир восстанавливается вместе с
ним или дается ему вновь, и он существует в нем вечно среди
тех радостей, которые хотя и омрачались злом, но известны
ему уже по нынешней, земной жизни. Чувственный рай ислама,
по существу, - вновь обретенный Эдем - прекрасная тому
иллюстрация. Не случайно именуется садом, подобно парскому
Парадизу: "Ведь для богобоязненных есть место спасения, сады
и виноградники, и полногрудые сверстницы, и кубок полный...
"(Коран 78.31-33).
Такая цель религиозной жизни вызовет ужас у
индуиста и буддиста и оставит в недоумении обитателя
Дальнего Востока, но растворение в Абсолюте будет для
большинства мусульман, иудаистов, парсов не менее странной,
бесцветной и кощунственной претензией. Странна будет цель
адвайты и для китайца, убежденного, что человек, "если
сравнить его с тьмой вещей, похож на кончик волоска
лошадиной шкуры" (Чжуан цзы, 17). Три великих цивилизации
выработали свои ответы на предельные запросы человека и
зафиксировались друг перед другом в устойчивом непонимании.
Синкретические движения суфиев,
каббалы на Западе, Мадхвы - в индуизме, махаянистский
буддизм Китая и Японии не снимали границы, но только
размывали их, делая переходы более плавными.
Мы не можем сказать с полной
определенностью, когда возникло это разделение. Вряд ли было
оно столь глубоким в начале истории, пять тысячелетий назад.
Первые памятники религиозного слова Индии и древнего
Переднего Востока, равно как и археология Шан-Инь
свидетельствуют о большем сходстве, хотя бесспорно имеются
уже и тогда яркие цивилизационные отличия. Но эпоха
пророческих движений, VIII-V веков, обнаруживает вполне
сложившиеся религиозные типы Дальнего Востока, Индостана и
Запада, типы, известные нам и сегодня.
Мы не можем сказать о начале разделения, но
мы можем сказать о его конце, ибо завершилось оно и было
преодолено в христианской проповеди. Заявление это может
показаться претенциозным - ведь мы привыкли полагать
христианство западной религией. Действительно, такие типично
западные моменты учения, как исключительное внимание к
человеку, его личности, его телу, которому должно, умерев,
воскреснуть - все это есть в христианстве. Но это, западное,
преображено странным и неожиданным учением, плохо пережитым
зороастризмом и вполне осознанно отвергнутым и иудаизмом и
исламом. Христианство объясняет некачественность человека,
расхождение между волей его и действием, наконец - саму
смерть грехопадением Адама. Нет человека, который жив будет
и не согрешит. Но Адам был первым человеком. Его ослушание
Бога не осталось его личной проблемой, но перешло на всех
его потомков, на каждого земнородного.
"Проклята земля за
тебя" (Быт. 3.17). Эти страшные слова Божий тяготеют над
всем человечеством. Единственная из вер, вера христианская
объясняет зло человечества из его свободной, но родовой
воли. Как дети наследуют достоинства и болезни родителей,
так и каждый потомок Адама наследует "генетически" его грех,
добавляя к нему свой собственный, адамовым грехом
подготовленный, своей волей содеянный. Надеяться на
"безгрешное семя" Зороастра, Мухаммеда или иного праведника
христианину причин нет. Любое семя несет грех.
Это христианское учение прекрасно объясняет
и разлад мира и зло людское, но оно столь безысходно в своем
пессимизме, что не удивительно его неприятие большей частью
человечества. "Кто же может спастись?", ужаснувшись
спрашивают Христа ученики, и слышат в ответ: "Человеку это
невозможно". Ответ Христа - приговор всему религиозному
человечеству.
Впрочем, Христос только мгновение держит
апостолов в безнадежном состоянии. Он продолжает начатую
фразу. "Человеку спастись невозможно, но Богу все возможно".
Итак, спасает Бог. Это известно и
индуисту, и
мусульманину,
и махаянисту, разве что не даосу и
конфуцианцу. Но как
спасает Бог христианский? Не словом, не учением, не
исцелениями и воскресениями, не личным примером при
схождении в мир. Нет. Он спасает Собой и Своей смертью,
Своей жертвой. Бог умирает, Бог приносит Себя в жертву? Это
- второй абсурд, после преемства родового греха, который
можно числить за христианами. Но жертва человека,
подпорченного Адамом, не вполне чиста. Чистой жертвой может
быть только Тот, кто не имеет в себе семени Адамова и
одновременно силен победить все зло "древнего змия,
обольщающего всю вселенную" (Ап. 12.9). Но при всем том он
не может не быть тем, кого собирается исцелить - то есть
человеком. Спасти Адама может только Бог, и Бог
вочеловечившийся. Как Бог, Он побеждает смерть и грех, как
человек, Он принимает плоды на Себя, освобождая в Себе - и в
этом великое благо родового преемства - и от смерти и от
греха все человечество, свободно соединяющееся с Ним.
Но то, что от греха и смерти спасает
человека не человек, не богомудрый наставник и не
благоволение запредельного Бога, но Бог вочеловечившийся и
Сам Себя принесший в жертву Себе за мир, имеет одно, но
величайшее следствие. Человек, добровольно согласившийся
соучаствовать в жертве Бога, входящий с Ним в смерть,
оказывается с Ним и в воскресении, в триумфе над смертью и
над источником зла. Бог стал человеком, дабы человек стал
Богом - эти чеканные слова священномученика Иринея Лионского
объясняют суть веры христианской. В воскресении с
Богочеловеком человек становится Богом. Он, человек, тварь,
входит в полноту бытия Того, кто его создал и восстановил из
греховного тлена. Бог делает свое творение Собой. И в этом,
переступая границы западной религиозности, христианство
реализует высшую цель самого рафинированного индуизма - оно
открывает возможность теозиса, обоженья. "Тат твам аси" -
священнейшая упанишадическая формула обретает себя в
христианстве. И как обретает!
Слияние с Брахмо достигается в Адвайте ценой
отказа от личности, которую Шанкаре остается объявить
иллюзией, майей. Но христианство не считает, как и все
западные веры, творение иллюзией. Оно видит в мире
реальность, исходящую от реальности Творца, но реальность,
искаженную лжецом и обольстителем сатаной, исказившим
первоначально самого себя. Потому и победа над сатаной есть
не освобождение от личности, но ее выправление от лжи греха.
А поскольку вочеловечившийся Бог, воскреснув, воскресил и
свой человеческий ум-дух, и душу и тело, то личность
человека не исчезла, но преобразилась в теозисе.
Для достижения своей высшей цели, слияния с
Абсолютом, Индии пришлось пожертвовать очень многим - и
личностью, и миром, и телом. Поправший Своей смертью смерть
богочеловек Христос открыл возможность теозиса без этой
жертвы, являющейся к тому же хулой на благость и бесценность
акта творения космоса. Человек становится Богом не
переставая быть человеком, ибо и Христос стал человеком, не
переставая быть Богом. Древняя цель Запада - возвращение в
утраченный Эдем, на поля Иалу, достигнута. Но новый Эдем
оказался не садом двух холодных родников с полногрудыми
гуриями и кубками черного вина, ложами и шатрами, но - Самим
Неприступным Богом, для которого эпитеты "бытие" и
"не-бытие" равно не определительны и которого Сын
Человеческий любил называть Царством Небесным, где, понятно,
уже и не женятся и замуж не выходят...
Нет эпитета для Бога более подходящего, хотя
бы в отношении Его к нам, чем Благо. Но может ли быть
большее благо, чем превращение творения в творца, человека -
в Бога? Потому именно в христианстве Бог вполне раскрывает
Свою Благость, даруя нам через Себя обоженье.
Что теряет индуизм в христианстве? Ничего.
Что приобретает? Личность и тело, освобожденные от майи,
абсолютные, если угодно.
Что теряет иудаизм и ислам в
христианстве? Ничего. Что приобретает? Обоженье, как полноту
реализации божественного блага.
Наконец, Дальний Восток. Его главная забота
в восстановлении мировой гармонии, разрушенной человеком, в
возвращении всех вещей на путь Неба.
Запад, сосредотачиваясь
на человеке, оставался достаточно равнодушным к миру вокруг
него. И индуист усматривал в мире только соблазн принять
иллюзию за правду.
Видя именно в человеке причину
восстановления красоты и гармонии мира, христианство далеко
не равнодушно и к прочему творению. "Тварь с надеждою
ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась
суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде,
что сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу
славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно
стенает и мучится доныне, и не только она, но и мы сами,
имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления,
искупления тела нашего. Ибо мы спасены в надежде" (Рим.
8:18-24). Космос восстанавливается человеком, и таким
образом человек становится соучастником творческого акта
Своего Творца.
Что же теряет Дальний Восток в христианстве?
Ничего. Дорогой китайцу мир, отпечаток Дао, ценится,
хранится и восстанавливается до первоначального совершенства
Христом. Что приобретает? Приобретает Дальний Восток
человека, который оказывается далеко не "концом волоска на
конской шкуре", но личностью, спасающей мир и возвращающей
его ко Творцу чистым и непорочным. А вместо слияния с
запечатленным в мире Дао - вхождение в полноту Того, к кому
ведет путь.
Сейчас, через много лет после той моей
беседы с другом - будущим епископом, я бы ответил ему:
"Христианство я выбираю не потому, что это религия предков,
моего народа, европейской или средиземноморской цивилизации.
Я избираю веру христианскую только потому, что во Христе
обрели полноту надежды всего человечества, всех его
цивилизаций, всех культур. Я избираю веру христианскую, ибо,
не умаляя ничего доброго в надежде иных религий, она
добавляет им то, что делает благость Творца к твари
совершенной. Я избираю веру христианскую, так как не знаю
иной веры, которая бы делала человека Богом, не умаляя при
том и йоты от его человечности".
Андрей Зубов, профессор МГИМО
Азбука Веры
|
