Миссионерские записки
Так что же такое миссия?
Так что же такое миссия? На что она
похожа? На переливающуюся чашу, на такую чашу,
которая полна до краев, и от ее избытка достается влага
тем, кто рядом, но сама чаша не оскудевает. Но разве мы
таковы? Вряд ли.
Каковы же мы, и возможна ли миссия в
нашем случае?
Мы похожи на чашу, которая ничего никуда
не переливает, поскольку сама полна лишь отчасти. Нам
нужно хранить свое содержимое, беречь его от праздных
взглядов и от чужого желания поозорничать и вылить наше
сокровище. Такие озорники всегда под боком.
Нужно жить тем, что тебе подарено. Жить
и молчать.
А если спросят? Пристанут и спросят "о
нашем уповании"? Тогда нужно говорить как бы нехотя.
Говорить в сознании того, что сам бы ни за что не
дерзнул рассказывать, поскольку в самом жизнь не плещет
через край, а хранится на донышке. Говорить. И это будет
миссия.
А что, если один спрашивает серьезно,
другой, стоящий рядом, спрашивает от скуки, а третий
хитро улыбается и не прочь чашу опрокинуть? Тогда
неясно, что делать. Защищать сокровище и спасаться
бегством или все же говорить, делиться? Или
отмалчиваться, занимаясь собой и пополняя собственный
запас? Неясно. А ведь это именно и есть наша ситуация.
Ничего не понятно. Бежать, оставаться, говорить,
молчать, смиряться, дерзать, смотреть по сторонам или
только в себя? Вопросов больше, чем ответов.
"Если ты действительно тот, кем себя
называешь, если ты знаешь Бога и не боишься смерти, то
почему ты молчишь? Твое сокровище нужно всем. Ты – вор,
ты – хранитель источника во время засухи и не позволяешь
никому напиться". – "Нет, нет. Я не утаиваю воду. Ее у
меня просто очень мало. Ее так мало, что напиться можно
только немногим. У меня есть теоретические знания. Я
знаю формулу воды: H2O. А самой воды у меня чуть-чуть".
– "Так ты – лжец. Мы давно говорили, что ты – игрок
словами и любитель попусту тревожить души. Ты будишь нас
не для того, чтобы указать путь, а лишь для того, чтобы
лишить нас сладкого забвения и ночных грез. Тебя надо
выгнать. Или убить. Или использовать силу твоих слабых
рук на строительстве светлого города, где будут жить
счастливые люди. Выбирай: вот у причала стоит
"философский пароход"; вот взвод латышских стрелков и
китайских добровольцев ждет команды "Пли!"; а вот состав
товарных вагонов ждет сигнала семафора, чтобы
отправиться в далекие края на стройку века. Выбирай!" –
"Нет, нет. Все это было. Это тупиковые пути. Должен быть
другой путь. Он есть на самом деле, а не просто должен
быть. Только я слаб, чтобы повести вас по нему. Дайте
мне срок, потерпите немного. Быть может скоро, очень
скоро я позову вас в дорогу". – "Ты, видимо, хочешь
увести нас в пустыню. И не на год, а на 40 лет. Этот
номер не пройдет. Мы не так глупы, чтобы повторять
историю одного упертого и всему миру известного племени.
Тебе повезло. Живи мы лет сто назад, не миновать бы тебе
пули, или эмигрантской нищеты, или изнуряющей работы с
кайлом под присмотром охранника. А теперь – прочь от
нас! Мы не запрещаем тебе звонить в колокола. Да их и не
так сильно слышно днем из-за шума городских улиц, а
ночью из-за рева дискотек".
Так говорил мир с человеком, стоявшим
понуро и смотревшим в землю. Он знал и так, этот
человек, что вся проблема в нем самом. Будь он полон
жизнью, полон тем, во что верит, все было бы по-другому.
Но он не полон. И это – беда. Кто поверит бедняку,
рассуждающему о богатстве? Кто поверит словам о
целомудрии, сказанным человеком, не имеющим целомудрия?
Кто поверит словам о победе над смертью, если
произнесены они человеком, боящимся боли, одиночества,
голода, даже – зубного врача? "Все верно. Я виноват", –
говорил сам себе человек, слушая дерзкие речи
собеседника.
Но не много ли я беру на себя, говоря,
что от меня все зависит и я сам во всем виноват? Я так
мал, так кратковременен. Кроме меня ведь есть и другие.
И разве ложь все то, что греет меня изнутри, то, что
удерживает меня от безумия и дает силу жить? Собственно,
не "то", а "Тот". Ведь Он есть! Он жив! Где Он? Где Ты,
Господи?
"Я здесь", – сказал человеку Тот, Кто
всегда рядом, Тот, кто идет по пустыне в шаге от тебя и
чьи стопы не оставляют следов на песке.
"Я жив. Я здесь. Я слышу вас обоих".
И Он стал говорить с понуро стоявшим
человеком. Недолог был Его разговор. Но человек
расправил плечи, поднял лицо и на время стал неузнаваем.
Он не был больше понур. Он явственно знал, чувствовал,
понимал, что эта немощь, которая бросается всем в глаза,
нужна и благословенна. "Сила Его в немощи совершается".
Таков закон. Нужно, несмотря ни на что, потрудиться для
имени Его. И там, где сейчас сухо, закипят родники, а
там, где ночует филин, поселятся люди и родят детей. И
те, которые говорят о себе, что они иудеи, но не таковы,
познают, что Он возлюбил тебя. И те, которые говорят,
что они апостолы, но лгут, замолкнут, устыдившись.
Разве много было муки и масла у вдовицы
из Сарепты Сидонской во дни Илии? Мало. Но не оскудели
масло и мука, потому что Бог повелел им умножаться
смиренно, умножаться ежедневно ровно настолько, сколько
съели сегодня. Вот и он, человек, бывший понурым, должен
будет трудиться и не изнемогать, и его скудость
восполнится. Живая вода на дне его чаши прибудет и
умножится. Напьются все те, кто не откажется прийти и
попросить.
Солнце дошло до зенита и светило на
Землю в полную силу. Мир, усмехаясь, ушел, оставив
человека одиноко стоять. Он был не в себе, этот человек,
дерзающий говорить об Истине. Мир устыдил его и даже
напугал. Но потом человек стал вести себя так, словно он
слушает не мир, но кого-то другого. Человек поднял
голову, и лицо у него стало вначале серьезным, а потом,
кажется, даже чуть засветилось. "Но он известный
фантазер, – подумал мир. – Он – артист и немного –
безумец. Стоит ли тратить время на беседу с таким?" И
мир оставил его одного на время. А тот остался стоять на
месте.
"Все остается в силе, – думал человек. –
Я опять ободрен. В который раз! Благодарю Тебя!"
Жизнь продолжится, а вместе с нею и
миссия.
Ткачев Андрей, протоиерей
Православие.Ru - 09.09.2010.
Фото - Священномученик Даниил Сысоев проповедует гастарбайтерам
Вернуться на исходную страницу
|
